Весь день наша рота занималась обыкновенными «низменными» делами. Все солдаты делали то, что положено делать в низине, то есть «внизу»: обслуживали оружие, дружно ходили строем в столовую, поедали термически обработанные пищевые припасы, проводили строевой смотр. Всё делали правильно и почти культурно. Во всяком случае, очень старались, чтобы было всё культурно. Потому что за культуру солдата могут поставить раком. Или прицельно завесить над туалетным очком. В общем, всё у нас было по уму, кроме одного никчемного пустяка: до нас никак не доходило, что на Зубе Дракона выпал снег.
Мы регулярно выходили из батальонного дувала на улицу, щурили глаза от сверкающего на солнечном свету заснеженного Зуба Дракона. Потому что некуда там больше щурить глаза, кроме как на него. Этот Зуб раскорячился на полгоризонта, заслонил полнеба, а ты вышел и любуешься какой он нарядный! Пялишься на этот белоснежный наряд и никак не можешь рассмотреть суть сверкающего великолепия.
На построении после обеда нам довели информацию о том, что завтра начнётся полковая операция в район ущелья Пини. Седьмая рота пойдёт в засаду над кишлаком Хисарак. Это аккурат за Зубом Дракона. А Зуб Дракона, как я только что сказал, весь в белоснежных нарядах. Не догоняете? Слово «белоснежные» образовано из двух лингвистических корней «белое» и «снежное». СНЕЖНОЕ!!! Короче, мы тогда тоже этого не догнали. Ходили, смотрели, щурились, однако ничего важного не насмотрели и не нащурили. Потому что все мы выросли на равнинах. Мы привыкли, что если ходим зимой по нормальной твёрдой поверхности, то значит и в соседней деревне все ходят по нормальной твёрдой поверхности. В Дятлово, в Барановичах и в Козловщине – везде будет одно и то же. Все там будут ходить по нормальной твёрдой поверхности, потому что это русская народная примета. Соответственно, наш мозг экстраполирует эту русскую народную примету на Зуб Дракона вместе со способностью к прямохождению. А зря. Зуб – это не Козловщина и не Барановичи. Зуб – это высоко в горах, будь они неладны.
Так всё и получилось. Неладны, дык не ладны, подумали себе горы и сделались для нас таковыми через пару дней.
Перед началом операции нам объявили, что нашу роту за Зуб доставят вертолётом. Мы сдуру обрадовались этому известию. Ни у кого нигде не шелохнулось ничего, что на Зубе всё белое. Никто не вспомнил, что в засаду на вертолёте наша рота уже летала, однако, ничего хорошего из таких полётов не вышло.
В общем и целом, к началу этой зимней операции мы подошли с черепно-мозговой деятельностью несложной, как у телят. Летели, как те телята, глазками своими хлопали с длинными ресницами. Как придурки думали: - «Ништяк, нас на вертолётике катают». А вертолётчики подняли нас на высоту 3070, и с борта прямо в сугроб – хераксь!
На снимке вертолёт завис над посадочной площадкой высоты 3070. Бойцы, обмундированные в длинные постовые полушубки и валенки – это гарнизон местного поста. Бойцы в ватных бушлатах защитного цвета – это бойцы 4-го взвода 7-ой роты. Самый ближний к нам Витя Щербина (пулемётчик ПК), за ним рядовой Борисов. Третьего узнать не могу.
Короче, кульнулись мы с борта в сугроб, однако, всё равно пока ещё ничего не поняли. Ну, сбросили нас в сугроб, ну и хер с ним. Солнышко светит. Всё хорошо видно. Из сугроба мы вылезли, отряхнулись. Потом пошли, заныкались в блиндаж на посту 3070. В засаду никто не ходит при солнечном свете. Надо немного поныкаться в блиндаже, до наступления тёмного времени суток.
Посидели мы в блиндаже, подождали тёмного времени, накурили, навоняли. В блиндаже печка-буржуйка стоит. Тоже вони добавляет изрядно. Воздух разреженный, дрова и каменный уголь горит е-два-е-четыре, вонизм внутрь блиндажа поступает. Однако, тепло тоже поступает. Мы воняли бычками возле вонючей печки, думали: - «Да всё зашибись! Охеренная засада!»
Потом, когда стемнело, вылезли мы из тёплого вонючего блиндажа, потопали с поста в сторону Хисарака. Сразу же за постом провалились по самые «небалуйся» в какие-то голимые снега. Застряли, закряхтели. Те, кто шли впереди колонны, они превратились в снежный грейдер с бульдозером. Они рыли своими ногами, своими телами вселенские толщи снега в бескрайних завалах между скалами. Через каждые два десятка метров первых бойцов заменяли свежими бойцами. А что такое «свежие»? Где ж их взять-то на высоте 3000 метров, этих свежих? Кто-нибудь пробовал когда-нибудь бодрячком, «по свежачку», погулять через снежную целину с мешком цемента на плечах? Хрен с ним, пусть не по пояс в снегу, хотя бы по колено. Попробуйте как-нибудь на досуге. Уверяю – запомнится на всю жизнь. Ну вот, наши бойцы гуляли и запоминали.
Не знаю, что там такое было задумано, не знаю зачем нашу роту потребовалось загнать в эти снега тёмной ночью. То ли тропа у духов там была протоптана с особым цинизмом. То ли наши полковые стратегОсы караван там ждали. А может проводили операцию на Пини и разместили нашу роту с целью перекрыть маршрут движения резервов-пополнений-отступлений. Как говорит Саня Тимофеев: - «А может быть просто кому-то собирались засадить». Никто не посвящал нас в замысел нашей засады, как всегда. В полных недогонках пёрли мы через снег в ночной тишине, кряхтели, падали, соблюдали свето-звукомаскировку, поэтому матерились внутри себя. Если бы мы напоролись на мины, то никакое движение след в след не помогло бы. Потому что в снег бойцы проваливались по яйца. Вот счастья будет, если яйцами навалишься всем салом на крышку нажимной мины! Какой там, нахер, след в след! Там всего-то нагрузка в пару ньютона требуется (200грамм).
По мере движения сквозь снег и скалы вползли мы в полосу плотного ледяного ветра. Или ветер просто так сам по себе начался – фиг его знает. Однако, оказались мы среди ночных заснеженных базальтовых глыб на ледяном горном ветру. Пока продирались сквозь снег, потели очень сильно. Ветер был неприятным, но не смертельным. В конце маршрута залезли мы в какие-то скалы, засели в засаду. Вот тут-то ветер надругался над нами в полном объёме. Он дул по ущелью плотным, твёрдым потоком с ужасающей силой. Было полное ощущение, как будто в мороз минус 25 градусов ты высунул голову из окна несущегося поезда. Сплошной упругий поток ледяного воздуха давил в лицо, продувал ватную одежду, передавливал дыхание в горле. А дышать, почему-то, очень хотелось. В горах, на марше по сугробам, все вкалывали, как колёсный пароход: пыхтели, сопели, пар пускали, гребли снег колёсами. Даже дым порой пускали из трубы. А теперь всех в потном виде остановили в аэродинамической струе и предлагают притаиться, побыть в засаде некоторое время до рассвета. А доживём ли до этого рассвета в насквозь мокром от пота и растаявших за шиворотом сугробов обмундировании? Об этом нам сказать забыли.
В этой грёбаной засаде у нас с собой были прицелы ночного видения НСПУ. Как положено. Чтобы в ночной темноте мы могли прицельно отстреливать живую силу противника. Примерно час времени НСПУ работали. Потом на этом страшном дубаке промёрзли, батарейки у них разрядились. Бинокли ночные тоже какое-то время поработали, потрудились. Мы их периодически отключали, чтобы экономить питалово, чтобы хоть что-то хоть как-то работало, если противник набредёт на нас в кромешной тьме. Но противник, падла, не успел. Все батарейки вышли из строя, все ночные средства наблюдения накрылись медным тазом, а противник в сектор обстрела не пришел. Сидели, небось, уроды моральные, в дувалах Хисарака, горячим чаем косяк запивали. Ржали над тем, какие мы дураки.
А теперь попробуйте угадать с трёх попыток: с какого хера противнику должно было приспичить шастать по горам при такой погоде? Сдохнуть что ли захотелось? Они же знали с раннего детства, что зимой здесь дубак и полный трындец. Знали, поэтому не пошли искать нашу засаду. Сами они идти сюда не захотели, а власть подполковника Кошкина на них не распространялась. Нас он мог загнать в эту антарктиду, а душманов не мог. Поэтому душманы не пришли.
А Кошкин, командир хренов, не мог разместить на посту 3070 термометр и простейший измеритель скорости ветра? В нашей Стране люди умели рассчитывать траекторию полёта межпланетного летательного аппарата, а, сука, величину теплопотерь советского бойца на таком ветрюгане рассчитать никто не удосужился. Никому не пришло в голову, что бойцы на стационарном посту экипированы в морозостойкие средства индивидуальной защиты (смотри фотографию), а наша рота не укомплектована такими средствами. Почему нашу роту отправили в те же самые условия в простых ватных бушлатах и ватных штанах? Почему не провели аналогию с экипировкой солдат на посту? Почему нам не выдали средств защиты?
В грусти и тоске, в полной слепоте, наша рота околевала на лютом морозе. Мокрое насквозь от пота и талого снега обмундирование замерзало прямо на наших телах. Как говорится в старинной песне: «мне плакать хотелось, но не было слёз». Потому что слёзы, сцуки, замерзали в моей башке, не доходя пять сантиметров до глаз. Промёрзло, бля, всё на пять сантиметров в глубину! Когда пришла моя смена отдыхать, я закутался в плащ-палатку и упал на скалу. Проснулся от топота. Отогнул угол плащ-палатки, увидел, что прямо перед моим носом в снег били сапоги. Мне в рожу из-под сапог летели куски льда и спрессованного снега.
- Ай! Ой! – Это прыгал Вася Спыну. Чтобы прогреться. – Да я ебал в рот служить по два с половиной года! Как на подводной лодке, ёбаныврот! Ай! Ой!
Да-а-а-а. Вася точно уже 2,5 года служит. Я попробовал встать. Не получилось. Мой бушлат примёрз к скале. Блин, как же я встану? Кусок куртки что ли вырвется? Чё делать-то? Если куртка порвётся, то я умру. Хорошо хоть, что Вася стал прыгать и разбудил меня. Через час-другой я не проснулся бы уже. Скала через лёд высосала бы из меня всё тепло. Но я прохватился, пацаны отковыряли меня от ледника, поставили на ноги и начал я прыгать рядом с Васей до самого рассвета. Чтобы не сдохнуть.
Во время засады прыгать нехорошо. Это вам любой засаживальщик скажет. А что нам следовало делать в таких условиях? Попробовать пальцы себе обогреть «таблеткой» сухого горючего? Попробовать закурить в этой ситуации? Ага! Смотри чтобы тебе ветром не выдернуло передние зубы вместе с бычком. Я уже не говорю о том, чтобы из сигареты табак к херам собачьим не выдуло или спичку твою никчемную не приморозило прямо к пальцам.
Почему никто не сдох от гипотермии в той сраной засаде? Причина одна: пацаны сплотились брат за брата, сбились в кучу, не позволяли своим товарищам лежать в снегу и замерзать. Да, засада из-за этих действий превратилась в редкостное безобразие, однако, вероятность появления противника была нереальной, а смерть от гипотермии очень даже реальной. Чтобы я не сдох от этой гипотермии, борзые залётчики-дембеля Вася Спыну и Сакен Сеитахметов отковыряли меня от скалы, поставили на ноги. Парой поджопников заставили подпрыгивать. Мы подпрыгивали кучкой, как пингвины на станции «Восток» в Антарктиде. В этот момент мне сделалось глубоко похер, что перед первой боевой операцией я поссорился с Сакеном. Эта ссора была из эпохи каких-то других событий. Времена той эпохи давно канули в Лету. Сейчас мы могли выжить только в том случае, если обнимемся, прижмёмся друг к другу, если будем брат за брата. Сакен? Ты меня слышишь, сквозь воющий ледяной ветер? Спасибо, что не оставил подыхать примороженным к леднику.
А теперь давайте представим себе общую картину засады над Хисараком: ветер херачит с постоянной силой курьерского поезда, температура минус 25, темнотища. А в темноте 50 бугаёв с автоматическим оружием прыгают по леднику. Лязг, топот и кашель разносится по окрестностям, отражается от скал. А чё ты можешь сделать? Если не прыгать, то сдохнешь.
В такой нелепой позе прозаседали мы над Хисараком до рассвета. После рассвета сделался у нас восход солнца, вокруг стало светло, перестали мы прыгать, утёрли замороженные сопли, поплелись на пост.
После чудовищной ночи наша рота снова шла через снежную целину. Я не могу объяснить, каким образом это получилось. То ли мы пошли по другому маршруту, то ли за ночь горный ветер заровнял всё, как бульдозером. В общем, мы снова ломились через сугробы. Правда, снега было не по яйца, а примерно по колено. По этой причине мы могли двигаться след в след за Сакеном. Он шел в головном дозоре, как всегда. Шел, шел, поднимал ногу для следующего шага, рантом сапога зацепил снизу-вверх резиновую крышку ПМНки. Крышка слетела. Вон валяется резиновая крышка, рядом стопорное металлическое кольцо, из сугроба торчит эбонитовый корпус ПМНки. Следующие за Сакеном пацаны один за одним переступали через эти предметы, передали по цепочке фразу «Осторожно, мина». Пришла моя очередь переступать через этот натюрморт: мина-крышка-стопорное кольцо. Переступил. Ощущения самые низменные, когда заносишь ногу и понимаешь, что сейчас зависнешь над вот этой всей архитектурой. А если поскользнёшься, то что тогда? Будет как в песне «… а город подумал – ученья идут»?
Вообще, я тихо дурею с этой мины. Она стояла прямо в снегу, в середине сугроба. Никаких следов отхода-подхода нет, никаких тропинок нет. Как будто мина самостоятельно материализовалась в толще снега. Как такое могло произойти? Кто-то установил её в тот момент, когда этот сугроб наметало? То есть в метель. Получается, что в пургу, в самый буран, какой-то дебил залез сюда, на 3 000 метров, скрюченными замёрзшими пальцами вкрутил взрыватель, поставил мину на боевой взвод, да? Ну так же должно быть? Мины сами в снег не закапываются. Это должен был сделать какой-то человек. Какой? Кто? Наш или душман? А как он этого достиг? Фантастика! Ни за что бы не поверил, если бы не трясся от ужаса, когда перешагивал всю эту фигню.
Потом мы подобрались ближе к посту 3070, ближе к вершине. Там стали возникать из снега нагромождения скал. Вершина достаточно крутая, снег на ней плохо держится, ветром его сдувает почти весь.
Седьмая рота в скалах возле поста 3070 после зимней засады в Хисараке.
Среди этих скал мы нашли ногу. Ну как нашли - заметили. Она там давно лежала, это видно было по всему. Под одной скалой, в закутке, куда не задувало ветром снег, лежала нога в солдатском полусапожке, в зелёной штанине. Видимо, взрывом вырвало ногу из таза и зашвырнуло под скалу. Мы шли по той скале, смотрели сверху вниз. Нам было хорошо видно и понятно почему никто не полез, не вытащил эту ногу оттуда. Она там неспроста от человека оторвалась. Ясен пень, что там расположено минное поле.
Потом мы пришли на пост, на вершину 3070. Вот этот пост, вот так он выглядит. Александр Ашихмин (в тулупе) позирует с бойцами на посту.
Днём, когда светит солнце, на посту становится почти тепло. Можно понтоваться в хэбчиках. По этой причине мы не смогли предположить, какая жопа будет нас поджидать в засаде в ночное время.
Потом наша рота пошла вниз. Тут снова случилось то, чего мы не ожидали. То есть мы в очередной не ожидали, что начнётся самое поганое, а оно взяло и началось. Недавно я думал, что самое поганое – это в мокрой одежде сидеть в горах ночью на ветру при морозе минус 25. Однако вскоре я узнал, что бывает что-то херовей этого. Сказать, что? Говорю: спускаться по снегу с Зуба Дракона. Казалось бы – чё там такого? Только что вы ходили по таким же сугробам среди таких же скал. Чего теперь вам не нравится? Чем одно отличается от другого?
Крутизной склона. На Зубе крутизна склона превышает 56 градусов. Если по горизонтальным сугробам ты пыхтишь, но идёшь, то по вертикальным сугробам ты успеваешь только нелепо мяфкнуть, а затем с перекошенной от ужаса рожей летишь вниз, как бобслеист.
Голова роты по рыхлому снегу прошла достаточно легко. Пока снег был рыхлый и не притоптанный, первые пацаны шли нормально. Потом другие пацаны, которые шли за первыми, этот снег утоптали. Все остальные пацаны, которые шли за первыми и за вторыми, оказались в очень нехорошем положении. У всех экспериментальных сапог прогрессивный протектор забился снегом. Подошва превратилась в лыжи. А на Зубе круто. Ты стоишь, смотришь сверху вниз на спуск длиной метра три. Всего-то 3 метра, но утоптанный, плотный снег. На твоих подошвах точно такая же наледь. Ты смотришь и не просто понимаешь, а самой сердцевинкой жопы чувствуешь, что сейчас наступишь этой хернёй на ту херню, и полетишь с балкона третьего этажа на камни. Ты наступаешь и летишь. Потому что ты не можешь не наступить. Ты – солдат, ты в армии, блять! Ты наступаешь, летишь, а на горбу у тебя полцентнера. Да пулемёт в руках поперёк туловища добавляет тебе энтузиазма. Ты летишь, БАЦ, ХРЯСЬ, искры из глаз, пулемёт во что-то ткнулся стволом, лязг, звон!
Я шел в середине колонны. Падал, вставал. Чуть не убился сто пятьдесят раз подряд. То прикладом пулемёта бился в камни, то втыкался стволом в плотный утоптанный снег. Колени, локти, бёдра и бока болели, как будто бы меня отпинала толпа каратистов.
Рота лезла с Зимнего Зуба. Лязг металла о скалы и грохот костей об утрамбованный снег стоял страшный. На очередном изгибе тропы меня обогнал Вася Спыну. Он разогнался слишком сверх меры на скользкой наледи, не вписался в поворот тропы, вылетел за габариты продавленного в снегу желоба. Пролетел пару метров, ударился грудью в округлый валун, перелетел через тот валун, затем влетел в сугроб и, поднимая фонтаны искрящегося снега, впечатался ступнями в скалу. Если бы головой, то убился бы. А так, за счет силы ног, он значительно погасил скорость, шваркнулся о базальт, крякнул, но выжил.
- Вася, повороты моргать не забывай, когда с тропы сворачиваешь! – Какой-то умник выкрикнул сверху. Если бы не сверху, то было бы обидно. А так нисколечко не обидно. Потому что ему сейчас предстоит сделать то же самое. Ему страшно, но он шутит. Я, как Мать Тереза, понимаю его ощущения. Потому что зимой мне довелось приехать в город Мозырь, расположенный на холмах. После снегопада весь Мозырь и все холмы покрылись наледью, а Мозырьским дворникам в тот день не подвезли патронов. Либо ещё какая беда приключилась у них на крутом переломе. Что бы там ни было, но покрытые наледью дорожки дворники песком не посыпали. В результате этого логистического коллапса стоял я на вершине параболы, на том самом крутом переломе, смотрел с макушки холма и понимал, что ещё один шаг и я полечу. Не вниз полечу, а сразу на тот свет. Потому что окончание ледяной дорожки упиралось в поворот асфальтовой автострады. Из-за этого поворота регулярно выплывали, как челны Стеньки Разина, монстроидальные оранжевые автобусы «Икарус», «МАЗы» и «КрАЗы». Я всем своим существом осознавал, как шваркнусь сейчас на ледяную дорожку, как задерутся кверху мои тормашки, как наберу первую космическую скорость, после чего, с нелепым хрустом моих костей, чафкнет портал телепорта, расположенного между огромными колёсами двадцатитонного бетоносмесителя. Я помнил ужас, который я пережил на холме в Мозыре. Поэтому не обиделся на остряка-самоучку. Он на словах подъегоривал Васю, но по сути подбадривал всех нас.
Вася поднялся сам. Вытащил из снега пулемёт. Не стал отряхиваться, потому что бесполезно. Полез на тропу через валуны и сугробы.
Женька Андреев на истёртых протекторах практически не находился вертикально. Можно было бы пошутить, что он шел лёжа, но это не смешная шутка. Падения в горах на круче 56 градусов очень опасны своими последствиями. А Женька падал непрестанно: только встанет – бац, поскользнулся и упал. Бац, упал, бац упал. Если бы он столько раз упал на ровной поверхности в городе, то были бы у него уже и вывихи, и переломы. Но он падал в горах, с вещмешком на горбу. Это было настолько нехорошо, что даже Рязанов возмутился:
- Андреев, да в самом деле! Ты на ноги когда-нибудь встанешь!
Женька ещё раз напомнил ему про свои сапоги из сержантской учебки. В которых можно только шагистикой заниматься на плацу. Потом, после этой истории, Рязанов дал распоряжение, чтобы Женьке выдали нормальные сапоги. А после Киджоля, когда у Женьки зрение пропало, после Киджоля старшина почему-то нихрена не сообразил, что убьётся человек в горах в такой обуви. Рязанову пришлось вмешиваться в процесс комплектования сержанта надлежащими башмаками.
Несколько часов мы шли по снегу, падали, убивались. Мечтали, как бы поскорее выйти из зоны этой белой гадости. Наивно полагали, что все наши беды из-за снега. Думали, что как только снег закончится, так сразу же нам сделается облегчение. Это было тупорылое отсутствие горного опыта, характерное для всех равнинных жителей, выросших в Дятлово, Барановичах и в Козловщине. Потому что там, где кончилась сплошная пелена снежного покрова, там стало ещё хуже. Пятый раз подряд за сегодня стало ещё хуже! Сука, сколько можно хуже? Когда уже будет лучше?
Дык почему же стало хуже? А потому что солнце светило, склон грело, снег таял. Почва, торчащая из-под снега, нагрелась солнечными лучами, разморозилась, напиталась талой водой, раскисла. Мы с разгона выскочили из зоны снега и тут же угодили в раскисшее глиняное болото. То есть мы разогнались по раскатанному до блеска снегу и, не мигая поворотов, влетели в раскисшую и скользкую от воды глину. Если бы такой поступок совершил Колобок, то в Мариштан прикатился бы огромный шарообразный глиняный оползень. Но, горный стрелок – это вам не какой-нибудь Колобок. Колобок со всех сторон одинаковый, а горный стрелок – нихера. С одной стороны у горного стрелка торчит приклад автомата. С другой стороны торчит башка. С третьей выпирает вещмешок. С четвёртой запросто может торчать тело АГСа, или медицинская сумка, или радиостанция, потому что у каждого горного стрелка свой особенный прикол в этой жизни. По этой причине борозду в раскисшем глинистом склоне каждый отдельный горный стрелок прокладывает специфическую и своеобразную в соответствии с личной неповторимой индивидуальностью. Кто-то прокладывал борозду путём кувыркания через двуногу от пулемёта ПК, кто-от путём перекатывания через кассеты от АГСА. Все дружно, но грустно матерились, раскидывали в сторону глиняные ошмётки. Вся угрюмая гурьба неодинаковых горных стрелков скользила в глиняной жиже по непредсказуемым траекториям, характерным для хаотически перемещающейся по комнате навозной мухи.
В общем, как закончился снег, так и покатились в сторону Мариштана неодинаковые глиняные «пельмешки». Это был полный и неотвратимый полномасштабный пиздец! Мы скользили по склону, раздвигали желтую жижу своими задницами, а иногда передницами, снег с глиной и с водой набился в стволы автоматов. Мы падали, втыкались оружием в раскисший глиняный склон, ствол погружался в мокрую херь чуть ли не до газоотводной трубки. На 5-7 сантиметров точно погружался. Стрелять из такого оружия стало нельзя. Если только кидаться. И то не далеко, потому что дохера глины на него налипло. Но нам было уже всё похрен. Мы так избились, вымотались и разозлились, что если бы в Мариштане нам подвернулись под руку душманы, то мы, от негодования, кинулись бы на них, как зомбаки, выкопавшиеся из навозной кучи.
В волнительные минуты этого спуска я досконально прочувствовал суть выражения «похер вьюга». На таком спуске, действительно, вьюга станет глубоко и надолго похер. Даже такая вьюга, какая случилась вчера над ночным Хисараком. Потому что на глиняном склоне ты так нехорошо себя ощущаешь, что любая вьюга воспринимается, как маленькое незаметное недоразумение.
После этого жуткого спуска мы вползли в Мариштан на четвереньках. Грязные, избитые, промокшие насквозь. Оружие у всех выведено из строя. Если бы Кошкин не додумался закинуть нас за Зуб вертолётом, если бы вчера отправил нас на Зуб пешком, то было бы гораздо лучше. Потому что по раскисшей глине мы никуда не поднялись бы. Вымазались бы, вывозились, засрали оружие и пошли бы домой. Без всяких дурацких ролевых игр в полярников.
Кошкин, почему ты не пользуешься термометром, календарём и прогнозом погоды? Ну ладно, допустим, что меня призвали из Дятловского района. По этой причине я неспособен распознать, что обозначают белоснежные наряды Зуба Дракона. Но ты-то профессиональный военный! У тебя над Хисараком два стационарных поста несут боевое дежурство, докладывают тебе обстановку. Почему ты не учел сложившуюся погодную и снеговую ситуацию? Почему ты посылал людей без средств защиты, без ледорубов, без специальной обуви, без верёвок, без альпийской подготовки? Почему ты их отправил с билетом в один конец, типа выкинем вас с вертолёта, а обратно «жрать захочите, дык сами придёте»? Зачем ты занимаешь должность командира полка? Если выражаться терминологией Вани Грека, то ты – слабак, а не командир полка.
В следующей главу я расскажу про настоящего командира 682-го Рухинского полка. На контрасте покажу, что и как должен делать командир полка. А за одно расскажу, как в «перестроечные» времена обходились с настоящими офицерами. Покажу какое паскудство творилось в «горбачёвскую эпоху».