NB! В текстах данного ресурса местами может встречаться русский язык +21.5
Legal Alien
Литературный проект
+21.5NB В текстах данного ресурса местами
может встречаться русский язык!

Новые рассказы

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Сто дней лета
Просмотров: 1890

На фоне закатного неба мы видели поле созревшей пшеницы и огромных страшных насекомых, высотой с дом. Чудища грозно нависали над полем, готовые в миг сорваться в нашем направлении и откусить наши пустые детские головы. Мы их не боялись. Эти чудища целый день работали в поле, собирая рожь, а управляли ими наши отцы, соседи и вообще незнакомые люди.
- Вон комбайн моего батьки!
Гришка пальцем показывал в непонятном направлении. Пришлось прижаться щекой к руке и увидеть уже наверняка.
- Он, сказал, что можно полазить. Когда все уйдут.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Байки из радиорубки
Просмотров: 3183

Название, кстати, к рассказу не имело бы прямого отношения, если бы не сегодняшний случай в американском порту, о котором я в этом рассказе подробнее упоминать больше не буду, а так же много разных других историй, связанных с аппендицитом и иными поводами срочной госпитализации моряков в чужих портах, в море, на крайнем севере, etc.
Сегодня я вспомню именно про свой многострадальный аппендикс.
Еще учась в школе я знал, что не важно в каком положении, надводном или подводном, но я буду продолжать свою жизнь в море. И вопрос, а что делать, если..., всегда заставлял меня задумываться.
Хотелось бы, конечно, отмучиться заранее, чтобы не задаваться этими вопросами в море, и случай как раз подоспел.
В тот день, мы, ученики выпускного класса школы, отрабатывали практику на заводе «Электросила». Огромными рашпилями (напильниками) мы протачивали ламели гигантских статоров электродвигателей. Ноющая боль справа внизу живота дала мне понять, что бросить к черту этот большой рашпиль будет хорошей мыслью.
Эту мысль мне пришлось погонять до обеда, так как война войной, а обед по расписанию.
Но боль усилилась, и обед пришлось заменить на поход медсанчасть.
В то время на крупных заводах были свои медсанчасти и даже свой санитарный транспорт.
Огромный волосатый врач-грузин заставил меня лечь на кушетку, нажимал на живот и спрашивал:
- Тут болна? А тут?
Потом со скорбной миной сообщил:
- Сюшай, у тэбя стрый живот!
Он немедленно сел за телефон, и поговорив с какими-то, судя по всему, знакомыми людьми, сообщил, что повезет меня в Военно-медицинскую академию «рэзать аппендыцыт».
Сказать, что я испугался – ничего не сказать. Я похолодел и ноги стали ватными.
Мои слабые попытки отмазаться, и просьбы отпустить домой, врач пресек на корню. Я понимал, что из его огромных волосатых лап мне не вырваться!
- Сюшай, я уже дагаварылся! Ты дюмаешь, что в ВМА сейчас так легко попасть?
Он был прав, дело было в 1982 году, в разгаре афганская война, и в хирургию ВМА просто так со стороны не брали.
Санитарная машина неслась по Московскому проспекту г. Ленинграда, я дрожал мелкой дрожью от страха перед операцией, и уже в районе Обводного канала я понял, что у меня нигде ничего не болит! О чем и заявил в приемном покое.
Естественно, заранее предвкушая побег домой.
Но не тут-то было. Меня положили в палату и велели трое суток ждать повторения приступа. Таким гавриком я оказался не один. Точно с таким же приступом, который по дороге в больницу от страха пропал, лежал еще один герой.
Я представил себе трое суток валяния на койке, и загрустил. Но долго грустить нам не дали. Нас припахивали везде, где нужно было квадратное носить, а круглое катить.
Мы возили больных с операции, носили шкафы, и были очень полезны Академии с точки зрения рабочей силы.
С самый первый раз перевозки пациента из операционной, мы накосячили, вывозя каталку из лифта - повезли её так, как выкатили, не развернув, ногами вперед!
Под вопли санитарки присутствующий персонал пояснил, что вперед ногами возят только на самый нижний этаж, через улицу в морг. Это было открытием. И я подумал, что я тут не просто околачиваюсь, а приобретаю столь ценный опыт и знания.
Родители, навещая меня на следующий день, уговаривали резать к чертовой матери этот аппендикс, раз он есть у меня, что бы потом выйти на свободу с чистой совестью и лишенным этого атавизма оправиться в морское училище в будущем. Тем более знакомые хирурги у отца в ВМА имелись.
Но кто же по собственной воле ляжет под нож, если он пока еще совсем не герой?
Так и начался мой путь с беспокойным аппендиксом и риском его восстания в самом неподходящем месте.
Естественно, я все прочитал про него. Знал по часам, как протекает приступ, что происходит, и сколько времени имеется у пациента на то, чтобы не словить перитонит.
Второй приступ, как и предполагался, произошел не дома, а на море. Ну хорошо, что море было Черным, а мы с корешком-однокурсником, после первого курса училища были на берегу в Доме отдыха железнодорожников. Отсчитав положенное время, почувствовав облегчение боли, я понял, что и на этот раз я не готов прощаться с проклятым отростком.
Тем временем выпуск из училища приближался. Как-то раз, уже будучи женатым и семейным человеко-курсантом, я, приведя ребенка из детского сада, ощутил, что полежать на диване – это единственное, на что я сейчас способен. Температура росла. Жена еще была на вечерней учебе, и я, усадив сына делать домашнее задание из детского садика (заштриховать карандашом без просветов контур свиньи), вырубился на час.
- Что это, спросил я у сына, очнувшись от забытья. На столе лежал лист бумаги, полностью заштрихованный, без намека на контур несчастной свинки.
- Папа, ты же сказал, чтобы не было просветов!
- Ну да, сынок, тут сказать нечего, просветов я не наблюдаю. Да и фиг с ней, с этой свиньей!
Как я уже доложил вам, обладая недюжинными знаниями об аппендиксе и понимая в этот раз уже неизбежность расставания с ним, я высчитал время и принял решение спать дома.
Семья улеглась спать, и в шесть часов утра я понял, что мой час пробил!
- Вызывай скорую, Ленка! Лёжа у стенки я подтолкнул в бок супругу, так как в моем понимании человек, которому вызывают скорую, сам этого делать не может, не должен, не по правилам как-то.
«Слушай, а давай еще поспим немножко,» - не просыпаясь забастовала жена, и я, матерясь и кряхтя, стараясь не раздавить несчастный воспаленный аппендикс перелез через жену вызывать скорую.
И снова скорая, дежурная медсанчасть завода «Красный треугольник», в которую меня привезли, не смотря на мои протесты и требования везти в бассейновую (ведомственную от нашего пароходства) больницу им. Чудновского. Медсанчасть оказалась прекрасной, чистой, и доктор-хирург была статна, стройна и вообще!
Рассчитал время я верно, ибо, как потом сообщили, без операции до перитонита жить мне оставалось считанные минуты.
Вот так я вышел в морскую жизнь без психологического якоря-отростка.
Странно, что я это все помню так отчетливо. Многое уже стерлось из памяти, даже гораздо более важное и значимое.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Сто дней лета
Просмотров: 3018

Я влетел в палату и закрыв дверь, прижал ее спиной. Почти сразу я почувствовал сильный толчок. Все обитатели палаты смотрели на меня с удивлением.
- Иван! Что мне делать? – мой голос дрогнул. И я искал помощи хоть от кого.
- Это Боря что ли? Он серьезно?
- Я не знаю! Типа я его кровать забрал… Как я мог забрать? Зачем он ко мне лезет?
Толчки не прекращались.
- Юра, вчера ему сказали переезжать к нам. Ну, с коридора… Типа ночь поспать надо было еще в коридоре, а утром уже к нам… А тут тебя ночью привезли. Вот он и бесится! – и тут Иван не выдержал смотреть на меня, сотрясающегося от толчков. – Да впусти ты его! – и вполголоса: - Нам он тут тоже не особо нужен был. Дебил какой-то!
Я, после очередного толчка, что есть силы прыгнул в сторону своей кровати и приготовился, став в стойку. Дверь с силой распахнулась. В проеме стояла медсестра. Как мы ее только не называли – и врачиха, и воспиталка, и даже полицайка!
- Что здесь происходит, дети? Что за игры и беготня? А ну, собирайтесь на завтрак!
Загремели кружки с ложками. И тут она рявкнула:
- Кто держал дверь? Быстро признавайтесь!
- Я… - скрываться было глупо.
- После завтрака собираешь посуду со столов! Ясно?
- Ясно, но…
- Никаких «но»! Все на выход!
Толпы детей покидали свои палаты. Боря доставал из своей тумбочки кружку с ложкой и кидал злобные взгляды в сторону моей палаты.
- Побесится и перестанет! – Иван потянул меня в направлении столовой.
Иван был высокий и крепкий парень с большими и оттопыренными ушами. Запомнились его ладони – огромные настолько, что он мог взять кого-нибудь за голову и этот кто-то, например, Борис, никогда не вырвется без посторонней помощи… Иван был деревенским парнем и оттого не по годам крепким. Помню на «тихих часах» он мог с упоением рассказывать про то, как они с батькой работают на комбайне, ходят по грибы-ягоды, как он учился ходить за плугом или колоть кабана… Все его истории были наполнены любовью к дому, родителям и тяжелому деревенскому быту. Удивительно искренний пацан! Я к нему проникся сразу.
- Я даже не дотронулся до полотенца! – догнал нас Борис. – Я увернулся! Вот!
Голос его был немного дрожащим. Чувствовалось, что внутри его происходит некая борьба. С одной стороны – это желание отомстить мне, а с другой – все-таки не вступать в прямое противостояние с Иваном. Хотя по росту они были почти одинаковые, но Иван выглядел намного крепче.
- А что за полотенце такое? - уточнил Иван.
- Я нечаянно уронил его полотенце в туалете! – решил чуть-чуть соврать я.
- Ага, уронил… - Борис усмехнулся, и я ощутил, как его буквально отпустило. – И я вот решил проучить немного малого…
- Тьфу ты, Борька! – Иван пнул его кулаком в плечо. – Был бы ты кабаном, я бы тебя заколол.
И Борис отстал.
Плоские металлические тарелки были непривычно длинными. Больше половины занимала манная каша с кусочком масла и разрезанное пополам яйцо, чай разливала работница столовой по принесенным чашкам из чайников. Манка была сладкой, яйцо пресным, чай безвкусным… Кое-как впихнув в себя завтрак все пошли по своим местам.
- Стоять! Новенький! А ну бегом собирать со столов! – наша врачиха напомнила о наказании.
Иван вызвался помочь и так вышло гораздо быстрее. Я проникся к нему еще больше.
- Слушай, - Иван начал рассказывать про быт в больнице, пока мы шли по коридору к палате. – Все процедуры обычно с утра… Уколы там всякие, таблетки. До обеда можно выйти на улицу, сгонять в магазин в подвале. Есть копейка?
- Ну-у, нет… Точно нет. А надо?
- Не помешает пару монет иметь. Попроси у мамки потом.
Я кивнул.
- После обеда «тихий час», типа все спят, - продолжил Иван. – Потом полдник, всегда печенье с кипяченым молоком. Фу! Самое прикольное начинается в это время. На втором этаже в другом корпусе есть видеосалон! Можно сбегать перед ужином туда. Ну или по улице пошляться… Территория большая!
Меня дико впечатлила программа мероприятий! И мы бы долго еще могли обсуждать, но медсестра меня вытащила из диалога буквально за шкирку.
- Новенький! Тебе сказано прийти к врачу после завтрака! Что непонятного? – и схватив за предплечье потащила меня в сторону приемного кабинета.
Врач долго меня слушал, что-то диктовал, много щупал и спрашивал. В итоге я был отпущен с перечнем рекомендаций, за которыми должна была следить вот эта тетя. Я же еще мелкий для такого планирования!
- Сядь на кушетку в коридоре, - рявкнула она. – Пойдем на уколы. На, вот еще…
И протянула мне две таблетки и маленький пластмассовый стаканчик с водой.
- Пей!
Давясь и плача проглотил предложенное. Ненавидел таблетки!
- Сядь и жди! – повторила она.
На стенах были нарисованы герои разных мультфильмов. Через несколько минут я совершенно забыл все свои проблемы, рассматривая мамонтенка на льдине, льва и черепаху, слона и удава, а вон там на меня смотрел кот Леопольд! Как будто ко мне пришли в гости лучшие друзья и я их так был рад видеть! Моментально всплывали целые фразы, песни и музыка. Они так разговаривали будто! А я им мысленно отвечал.
- Вставай. Пошли. За мной, - голос медсестры вернул в реальность.
Старался не отставать. И вот мы в конце коридора перед дверью с надписью:
- Процедурочная! – прочитал я.
- Что-о-о? – врачиха глянула на меня сверху вниз с презрением. – Процедурная! Про-це-дур-на-я! Понятно?
Но в конце своей фразы неожиданно усмехнулась. Что вселило в меня надежду на нормальные отношения без агрессии и унижений.
- Спускай штаны, ложись сюда!
Я лег на кушетку.
- Комарик тебя кусал? – вопрос был ко мне.
- Да, и собака еще! И конь чуть-чуть… А прошлой весной…
- Короче, как комарик укусит, - и воткнула мне шприц в ягодицу.
- Ой! – сказал я. – Не больно совсем!
- Еще один!
- Ой!
- Одевайся и бегом в палату! – пауза. – Процедурочная! Эх!
Я бежал к свое палате и улыбался, забыв про укол, но кашель меня остановил и согнул почти до пола. Еле отдышался и пошел медленнее.
- Я забрал у тебя полотенце, - сказал со своей кровати «коридорный», когда я проходил мимо него. – Скажи сестре на вахте, что тебе не выдали.
Я пожал плечами, мол, справедливо.
В палате никого не было, и я спокойно разобрал мамину передачу. Осип зашел первый и сразу лег на кровать с книжкой.
- Что читаешь?
Показал обложку. Какой-то детектив. Даже не запомнил.
- А мне мама «Робинзона Крузо» привезла!
Осип не отреагировал. Странный тип. Ну ладно. Я подошел к окну. Густые кроны деревьев, сквозь листву видны дорожки, вдалеке другие корпуса и множество мелких построек.
- А вон морг! – Осип незаметно подошел ко мне и встал рядом. – Вооон с одноэтажный с коричневой крышей. Окна краской замазаны полностью.
Да, я увидел. Даже знал, что это такое. В рассказах Джеймса Хэдли Чейза я частенько встречал описание моргов. Великий детский писатель! Сейчас я не могу прочитать и страницы, а тогда – глотал том за томом, повышая уровень знаний в криминальных делах.
- Я знаю окно, в котором есть незакрашенное место! – Осип продолжал. – И можно увидеть мертвяков!
- Хорошо, - я согласился, но непонятно с чем.
- Пошли?
- Сейчас?
- А что тянуть?
- Ну-у-у…
Осип уже подтащил меня к двери.
- Да ну нафиг! – я отдернул руку. – Иди сам смотри! Фигня какая-то…
Зашли Иван, Ваня и Сергей.
- Ну, что пойдем на улицу? - сразу сказал Иван. – Пока лавочки свободны. Бегать нам все-равно не дадут… А так посидим, поиграем в чу…
Потом я понял, что имелось ввиду. Игра называлась «Чу». Монеты трясли в сжатых ладонях и по крику «Чу!» бросались на ровную поверхность. Все монеты с орлом – сразу твои, остальные надо было перевернуть ударом другой монеты о монету так, чтобы решка стала орлом. Не перевернулась – ход переходит к следующему по очереди. Трясет тот, кто больше всех поставил на раунд, вторым бьет тот, кто поставил меньше и так до последнего. Сколько лиц было повреждено во время таких баталий! Теперь я понял про монеты и зачем Иван просил, чтобы я их взял у мамы.
День был теплый и солнце с легким ветром просто располагало к изучению периметра. Так как в «чу» я играть не мог, то отбился от компании.
Территория была и правда огромная! И я просто пошел по асфальтированной дорожке решив, что дойду до конца ее и потом так же обратно. Морг остался позади. Дальше какие-то строения, назначение которых мне непонятно было. Кручу головой в поисках каких-нибудь табличек на них, но все зря. Вот дорога поворачивает направо, огибая длинное одноэтажное строение. Кусты, которые служили тут ограждением, тоже закончились и моему взору предстала картина, понимание которой догнало меня значительно позже.
За углом здания со спущенными штанами стоял дядька лет 40-45, но тогда я идентифицировал его как «дед». Не просто стоял, конечно. В одно руке он держал что-то похожее на фотографию, а другой рукой – неистово дергал свой член. Я подчеркиваю, что описываю ситуацию с точки зрения ребенка и свое впечатление от увиденного. Меня он видеть не мог, так как меня скрывали кусты. Мне казалось, что он просто чем-то болен и трет себе писюн, как колено после удара. Но вдруг по руке из члена пошла слизь или гной, и он стал корчиться, как в припадке, сгибаясь и разгибаясь. Ну, это больница, подумал я. Мало ли чем человек тут болеет? И спокойно развернулся, и пошел обратно, так как дорога уже заканчивалась через двадцать метров. Больше я об этом не вспоминал ни разу и ущерб, нанесенный неокрепшей детской психике, считаю ничтожным. Мне кажется, что дети намного легче переносили бы всякие события такого рода без психических травм, если бы не «заботливые» близкие и родные. Чрезмерная опека травмирует намного сильнее.
Из состояния легкой задумчивости вывел сигнал клаксона. Я отпрыгнул в сторону, пропуская маленький кар, которые тут ездили по хознуждам.
- Юрка привет! – крикнул мне водитель и остановился. – А ты что тут забыл?
- Дядя Олег! – это один из папиных друзей- собутыльников с нашего поселка. Я очень дружил с его рыжим сыном Андреем, своим ровесником. Об этом персонаже будет позже и не мало. – Ого! А вы тут работаете?
- Садись рядом, подвезу!
Офигенно! Я уселся рядом с дядей Олегом и он, обняв меня одной рукой, чтоб я не свалился на поворотах, помчался к моему корпусу.
- Вот развожу вам бидоны с едой, кручусь тут целыми днями. А ты давно тут?
- Со вчера!
- Мамку увижу, поругаю, что не сказала! Я б за тебя сразу в палату договорился!
- Я и так в палате.
- Ого, молодец! Так держать!
- Так случайно вышло…
- Пацаны хорошие? Не обижают? Нет? Ну отлично тогда!
Он вдавил меня в сиденье и резко затормозил.
- Вылезай, Юрок! Приехали! Я на погрузку.
Двигатель кара тарахтел, как игрушечный. И сам он был весь такой желтый, смешной.
- Ты приходи во-о-он туда, - дядя Олег указал пальцем в сторону одноэтажного здания с большими воротами по всей длинной стене. – Там мы базируемся. Если что помочь там надо или мамке что передать. Давай, лечись!
- Пока!
- А стоп, чуть не забыл. Хочешь немного заработать? Ну? Вижу, что хочешь. Смотри, - и он мотнул головой в сторону коричневых контейнеров и невысокого кирпичного забора. – Там помойка за контейнерами для медотходов. Приносишь оттуда капельницу метров пять и всё - десять копеек твоих. Две копейки за метр.
- А кому? Вам?
- Мне, мне… И иглы тоже надо, приноси! Ну, беги!
На душе стало веселее от встречи со знакомым человеком. Да еще и заработать можно! И я направился к лавочке, где наверняка идет веселая игра в «чу». Из всех я знал только Ивана, а остальные человек десять стояли плотным кольцом вокруг скамейки.
- Ну что? Как дела? Чего не играешь? – Иван стоял с краю.
- Проиграл 15 копеек и хватит! Больше не буду! – по Ивану было видно, как он расстроился. – Мамка больше не даст… А ты где был?
- Погулял просто. Дядю Олега встретил, наш сосед. Работает тут на каре! Даже покатал меня! И еще он рассказал мне про помойку, где можно собирать капельницы. И потом продавать!
- Это понятно… - Иван пожал плечами. – Мужики же сами и собирают. Кому будем продавать?
- Дядя Олег сказал, что сам и купит. По две копейки за метр!
Иван прикинул в уме.
- Давай после полдника сходим? – мне не терпелось начать, как можно скорее.
- А что такое капельница? – решил уточнить я, не дождавшись ответа.
В моем мозгу вообще не рисовалось никаких картин. Вот вафельница – печет вафли, чернильница – это бутылка с чернилами для ручек.
- Трубки такие для лекарств и вообще. Из них мужики плетут чертиков, рыбок и продают потом у дороги. Очень красивые штуки получаются! Потом покажу. Мне один дядька подарил.
- Ну, что после полдника? Сегодня?
- Не, сегодня ко мне родители приедут, давай завтра. Вот как сейчас.
- После процедурочной?
- После нее, ага! – и Иван тоже, как та врачиха, улыбнулся.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Байки из радиорубки
Просмотров: 4192

Рейс давно уже перекатился через свой экватор, и до прихода в порт можно было уже считать дни.
Это означало лишь то, что все запасы шила «галоши», выделенные для стола нашей компании начальниками служб, подходили к концу.
Казалось бы еще совсем недавно меня, как «молодого специалиста», посылали на базу материально-технического снабжения получать спирт, и я помню качающееся марево воздуха над большим открытым бидоном. Казалось, что такого количества хватит не только на обычный пароход, а на целое пароходство! Ну ладно, нет, не на пароходство, а на два парохода водоизмещением 50 тысяч тонн каждый. И еще на протирку контактов хватит. Но все течет, и заканчивается, как сказал Лао Цзы (но это не точно).

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Сто дней лета
Просмотров: 4929

Это отец Гришки, моего двоюродного брата. Оттого местами смешно звучит имя-отчество брата - Григорий Григорьевич. Да, и фамилию можете угадать сами. Правильно, Григорьев.
Помню, как на присяге в армии строй засмеялся, когда вызвали "Григорий Григорьевич Григорьев"! Вот так.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Сто дней лета
Просмотров: 3638

День двадцатый. Обход

Больница – это то место, в котором никогда не хочется задерживаться. Всеми своими силами ты будешь стараться выздороветь, что, видимо, облегчает труд врача и делает его не таким бессмысленным.
Некоторым детям не хватало мест в палатах, и они лежали на кроватях, расставленных вдоль стен коридора. Мимо них протекала вся больничная жизнь. Потом, когда таких «коридорных» переселяли на место в палату, то они считались матерыми и бывалыми. С ними старались не спорить и их мнением было принято считаться. Коридорные знали всех обитателей палат и внимательно следили за очередностью выписки больных.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Сто дней лета
Просмотров: 3581

 Дым заполнял все пространство и где-то в глубине дома подсвечивался огнем.
- Шиииииии…. – начал орать Коля имя друга и сильно закашлялся, упав на колени.
Мы тоже рухнули на пол, заходясь от кашля. Дым раздирал горло и разъедал глаза. Я физически не мог находиться в этом аду и побежал обратно на улицу. Я был не один – Гришка и Вовка жадно вдыхали свежий воздух рядом, вытирая слезы и сопли. Коли не было. Решил остаться?
- Где Коля!!!??? – неожиданно кто-то захрипел у нас за спинами.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Байки из радиорубки
Просмотров: 6576

Предисловие.
Во дворе молодая, модно одетая дамочка со своим спутником направляется к ожидающей их машине такси. Это была совсем новенькая КИА Рио, идеально чистая, не смотря на дождливую осеннюю питерскую погоду.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Две стихии
Категория: Сухопутное
Просмотров: 3469

"...Хотя нет, правильнее сказать, началось оно с тех
... гадов,которые приставали к малышам, ... сбивали
их на полном ходу с ног, дразнили их и чувствовали
себя при этом ужасными героями. Но самое противное
было даже не это. Самое противное и отвратительное
было то, что вокруг... толпилось до чёрта всяких
остолопов, и ни один из них этому безобразию
не мог положить конец. Пока в это дело не вмешался..."
Валентин Тублин. "Гонки в сентябре".

 

    Наступила зима, пришел мороз, и дети, наконец, дождались замечательного сезонного развлечения – катания с горок!

    В квартале энергетиков уже много лет стояла деревянная, ладная и проверенная годами конструкция, служившая этим целям.

    Подготовка к эксплуатации не составляла большого труда - родители после наступления морозов заливали дощатый спуск водой, и не только его, а также и земляную канавку для выката. Воду носили из квартир ведрами, а дети, в ожидании удовольствия, наблюдали со стороны.

    Взрослые запрещали детям кататься в первый день заливки, чтобы лед схватился по-настоящему.

    Ну а уж на второй день (после школы, а у кого «продленка» - уже затемно) дети, оснастившись наипростейшими предметами для катания в виде фанерок, картонок, кусков линолеума, а порой и просто пренебрегая подложкой - с удовольствием катались по ледяному спуску. Положительные эмоции наполняли атмосферу, дети в очередь поднимались по специальной лесенке и скатывались вниз, чтобы, напитавшись позитивом, снова занять очередь на подъем к вершине чудесного сооружения.

    Все бы ничего, но, как водится в плохих фильмах и реальной жизни - имела место быть группа подростков, не утруждающих себя соблюдением элементарных правил человеческого поведения, в данном случае - пренебрегающие очередностью катания.    

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Архипелаг ПионерЛаг
Просмотров: 3303

- Дядя Коля! Дядя Коля! – Ромка бежал со всех ног в сторону котельной.
Николай и Чижик по обыкновению играли в карты после ужина. Бани сегодня не было, сушилка уже прогрета и до ночной смены оставалось почти три часа.
Бим таскал по своему загону здоровенную кость, периодически проверяя прочность веревки, которую Николай использовал вместо цепи.
Коля вскочил со скамьи, быстро сориентировавшись в ситуации, скинул с крюка привязь для Бима, намотал на предплечье и пошел на встречу Ромке.
Этот мальчик всю смену приходил кормить собаку, играл с ней. Будто других развлечений и не существовало больше. И сейчас он мчался сломя голову, преследуемый компанией подростков. Последние были очень агрессивно настроены, если судить по матерным крикам и угрозам лишить жизни.
- Чижик! Не надо никаких действий! – Коля увидел, как его напарник начал скидывать рабочую куртку. – Там же дети! Биму дам полаять! Им хватит.
Коля пролетел мимо них, успев на ходу потрепать по голове Бима.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 12573

В этот вечер бригадиры сразу решили подняться наверх и поужинать. Тимур не стал отказываться. Двое охранников, следящих за порядком на втором этаже, протянули ладони бригадирам. Заодно и поздоровались со Студентом. Информация о ликвидации Тюрика начала распространятся внутри банды, многие в зале повернули головы в сторону верхушки мафиозной группировки и обратили внимание на улыбающегося новичка с фингалом, стоящего рядом с руководством.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Архипелаг ПионерЛаг
Просмотров: 3562

- Дядя Коля привет! – выкрикнул Ромка, обернувшись на голос.
Рука с плеча убралась, и я смог рассмотреть неожиданного гостя. Первое что бросилось в глаза – это его усы. Точнее один ус. Протер глаза – ус по-прежнему был одинок и занимал свое место на левой щеке, начинаясь ровно посередине верхней губы.
- Здрасьте… - неуверенно сказал я. – А чего мы добегались?
Дядя Коля улыбался широко и был явно рад видеть Ромку.
- Ну, это я так сказал, чтобы напугать вас! Это твой новый друг, Роман?
- Да. Он Юра. А мы как раз к тебе в кочегарку сегодня собирались Бима покормить!
- Ох, какие молодцы! Можем прямо сейчас и пойти!
- Кооо-оооляяяя! – раздался крик Жанны с крыльца медпункта. – А ну веди этих двоих ко мне!

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8369

Кантемиров зашёл в будку и оглянулся. Заметив, что Рифкин выдвинулся к своей машине, принялся быстро набирать номер абоненту под псевдонимом Лёха. Алексей Павлович Князев. Вместо «3» набираем «5», вместо «5» набираем «3». Хоть бы оказался дома.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Архипелаг ПионерЛаг
Просмотров: 3519

Мы остались одни, без взрослых. Таракана и Олега Алла увела в изолятор, воспитательница пару минут спустя вышла следом за ней. Наше молчание было единственным ответом на происходящее.
Каждый сидел на своей кровати, и я смог оценить расположение мест каждого соседа. Моя кровать была первой по правой стороне комнаты, возле перегородки. За мной сразу – Олег, потом Коля-Башка. Средний ряд состоял из двух кроватей, разделенных между собой четырьмя парами тумбочек. Каждая была подписана. У меня была восьмая, как и номер кровати. Рома выбрал кровать сразу посередине, первую от входа, место Ивана - за Ромой. Ну и ряд по левой стороне – два брата-близнеца Стасик и Вася, а третьим в ряду был Игорь. Все мы, кроме Ромы, были здесь впервые. Девочек я не перечисляю. Ибо они жили своей отдельной жизнью, параллельной.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8131

Человеку не свойственно убивать другого человека. Для того чтобы в первый раз перейти черту, должен появиться сильный стимул. Должна быть причина…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8474

В направлении Бокситогорска не оказалось прямых сообщений. Кантемиров выехал от автовокзала у Обводного канала в семь утра на междугороднем автобусе, который шёл до Тихвина. Затем следовала пересадка на местный автобус. Всего четыре часа пути. С раннего утра субботы основной поток автомобилей медленно плыл по Мурманскому шоссе строго на восток.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7906

Оставшиеся дни до отъезда в Бокситогорск оказались плотными. В свободное время от ежедневных инструкций с занятиями по внедрению и боксёрских тренировок Кантемиров успел съездить во Всеволожск и получить штамп в паспорте о разводе. Затем по договорённости с Соломоновым и Панаяном прокатились на чёрной тонированной «Девятке» адвоката до Медвежьего Стана, где вначале напугали охранника на КПП своими спортивными костюмами и «бандитской машиной». Затем  успокоили охрану бутылкой водки и забрали оставшиеся вещи бывшего старшего пожарного.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Архипелаг ПионерЛаг
Просмотров: 4105

- Ну что, идем?
- Не, Рома, давай подождем еще.
- Куда ждать! Вон построение начинается. Весь лагерь, кажись, согнали!
- Блиииин! Что будем делать?
- Идти надо к своим, в лесу мы долго не протянем. Даже на сосисках этих… - Рома вытащил из карманов шорт часть полдника.
Сосиски сильно смялись и выглядели не очень аппетитно.
- Короче, сосиски я спрячу вот тут, - Рома откинул тяжелую ветку с куском мха и запихал в образовавшуюся нишу розово-грязную кучу. – Теперь побежали к нашим!
- Так, вон бегут двое. Не хватает еще двоих! – выкрикнула Жанна, увидев нас, бегущих со всех ног.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8814

«… Оперативная квартира располагалась на первом этаже огромного исторического дома. Ровно в 20.00. Тимур нажал кнопку звонка. Дверь открыл майор Жилин и, улыбаясь, протянул ладонь:

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Архипелаг ПионерЛаг
Просмотров: 4199

Выбирали ли вы сами себе место, которое станет вашим домом на месяц или на два? Будучи ребенком восьми лет от роду – вряд ли. Вы не перебирали варианты листая цветные журналы, вы не выслушивали зазывных речей и не видели пестрящих всеми красками реклам по телевизору. Вы даже не крутили лототрон с целью вытянуть волшебную пулю с путевкой внутри. Ничего этого не было.
Было ровно так: приходила мать и говорила, что первый месяц лета я провожу в лагере от завода. Путевка нам выделена, отпираться бесполезно. Потом деревня и осенью школа. Всё. Дальше живешь в ожидании. Спрашиваешь у одноклассников, которые прошли лагеря, как оно там? Нормально, говорили они. А что это значит? Ну, гуляешь там… Ну, еду дают всякую… Песни поем, строем ходим… Еще местные нападают иногда… «Как индейцы?» -уточнял я. «Чиииво?» - переспрашивали в большинстве случаев мои ровесники. «Как бандиты!»
В общем объем знаний перед первым этапом в лагерь был довольно скуден. Но незнание не пугало, а наоборот – заставляло включать фантазию и рисовать мир в котором я хотел бы оказаться. Всегда было разочарование. Особенно первые разы. Позднее иллюзий не возникало никогда.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7977

В первый час свободной жизни гражданин Кантемиров решил зайти на работу  к земляку и подельнику Олегу Блинкову. Благо рядом, сразу за Финляндским вокзалом. Да и дождик начал накрапывать…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Архипелаг ПионерЛаг
Просмотров: 4816

Глава первая. Добро пожаловать…

Лагеря… Лагеря… Как много в этом звуке для сердца детского слилось! Как много в нем отозвалось!

***

Первый раз я попал в пионерлагерь в 8 лет. Название успокаивало - «Мир». Долгое прощание у проходной завода. Напутствия от мамы вперемешку с угрозами.
- Чисти зубы утром и вечером, понял?
Киваю.
- Слушайся воспитателей!
- Ага!
- Один чтобы нигде не гулял! Если будут предлагать курить – убегай!
- Угу.
- Я тебе там на бумажке все телефоны записала!
Пожал плечами. Мне это ни о чем не говорило.
- Вот смотри – на сумке вышивала буквы, что она твоя – не перепутай!

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9895

Арестант Кантемиров ещё на обратном пути из «вип-камеры» вора в законе, сам того не ведая, на подсознательном уровне согласился с предложением ГамлЕта. Вечный вопрос: «Быть или не быть» решился в пользу «быть»...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9958

Кантемиров проснулся от сонного бормотанья сокамерника снизу, на втором ярусе. Интересно, он сам  разговаривает во сне?  Жена не раз говорила, что Тимуру после попоек и бань с земляками и сослуживцами снятся армейские сны...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9816

В местах лишения свободы существуют писаные и неписаные правила покамерного размещения арестантов. По закону обязаны содержаться отдельно: мужчины и женщины, совершеннолетние и несовершеннолетние, подельники, бывшие сотрудники правоохранительных органов, ранее несудимые от судимых, отдельно друг от друга подозреваемые, обвиняемые и осужденные, больные инфекционными заболеваниями. Хотя несудимый сиделец Кантемиров спокойно попал к судимым, и ничего особенного...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9823

В Санкт-Петербурге, на правом берегу Невы рядом с Финляндским вокзалом, за высоким забором из красного кирпича возвышается главный следственный изолятор города – Учреждение ИЗ 45/1, более известный в народе, как «Кресты». Свое название пенитенциарное учреждение получило за крестообразную форму двух главных корпусов. Поэтому, не «Крест», а именно – «Кресты».

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Две стихии
Категория: Сухопутное
Просмотров: 4180

И если живет в тебе дух бунтаря -
Послушай совет, человек:
Узри языки колдовского огня!
И стань металлистом на век!

(Юношеский стишок 80-х «как есть»).

All men play on ten
Never gonna turn down again.
All men play on ten
Never gonna turn down.

Joey DeMaio, Manowar.

 

    Заниматься в нашем военном училище музыкой было как бы можно, но по остаточному принципу. В будни - нереально, но были некоторые лазейки в выходные дни. Можно, конечно, было получить в будний день на 20 минут гитару из каптерки перед поверкой и сидеть оттачивать соло, например, из "Always Somewhere" (Scorpions). Глядишь - за месяц что-то отточишь, но образец слушать негде, только по памяти. Сейчас с наступлением эры смарт-устройств и интернета это кажется диким, но тогда послушать оригинал было огромной проблемой, и все вот это современное уединение за стеной персональных наушников-«пуговок» было недоступно от слова «АБСОЛЮТНО»!

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 12215

Первым делом в камере – личная гигиена. После ухода сотрудника прокуратуры задержанный Кантемиров сполоснул зубы, вытер лицо платочком и уставился на решётки узких окон сверху. Сидеть и лежать  не хотелось... Виновник переговоров на высоком уровне, о которых он даже не догадывался,  задумался о перипетиях свой судьбы и не сразу услышал голос старшего по камере. Да и к своему новому имени (погонялу, погремушке) ещё не привык.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9081

Тимур проснулся раньше обычного и взглянул на часы – пять утра. Сверху, сквозь решётки, пробивался свет белых ночей. Три небольших узких окна постоянно оставались открытыми, и небольшой сквозняк в сторону двери освежал закрытое помещение. Видимо, окна в караулке тоже открыли на ночь.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9321

Что делать, если в тюрьме тебе сказали «подойди сюда»?
Немедленно рвануть с улыбкой до ушей, протягивая ладонь – значит, совершить первую большую ошибку в особом закрытом обществе. Для начала нужно оценить того, кто это сказал. Если зовущий ничем не выделяется, то есть не относится к категории авторитетов, то лучше не выполнять эту просьбу сразу, а поинтересоваться, для чего зовут. Дальше уже по ситуации...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 9092

Всё тот же милицейский ВАЗ-2106 вёз конвоиров и арестанта по знакомому маршруту: Загородный проспект, Владимирский проспект, пересекли Невский и проехали мимо Большого Дома по Литейному проспекту. На  мосту через Неву уральские гости закрутили головами. Крейсер «Аврора» слева… Кресты справа… Красотища…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7644

Тимур привстал, оттянул пристёгнутую руку и пододвинул стул ближе к столу. Сейчас боксёр вполне мог  хорошо достать прямой правой челюсть следователя. А зачем? Внизу охрана. Ключи от наручников опер с собой забрал. И потом договорились же… А договоры надо соблюдать. Кем бы ты ни был… Даже хулиганом в галстуке.  Тимур посмотрел на работника прокуратуры.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Байки из радиорубки
Просмотров: 5748

За стеклом ходили странные фигуры в белых комических скафандрах. Их лица было не разглядеть. Они перемещались, как в кино, беззвучно. Было видно, как там суетились, возили каталки, носили пробирки. 
А в стерильном боксе было холодно и гулко. Пищали приборы мониторинга, и тихо жужжал аппарат вентиляции легких. Секунды превращались в минуты, минуты в часы, но ничего нового не происходило. Кроме борьбы, которую вел организм, но уже не совсем самостоятельно. 
Точнее, он уже и не боролся, а покорно позволял аппарату ИВЛ продлить эту странную жизнь еще немного, на ограниченное количество минут, а может часов. Сколько их еще осталось? 

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8142

Вернувшись в кабинет,  Тимур заметил на столе  до боли знакомый бланк протокола допроса подозреваемого. Следователь поднял голову от документов.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 10941

Поднялись на третий этаж, минут десять задержанный с сотрудниками милиции просто стояли молча и любовались великолепной картиной открывшейся панорамы. Огромные окна выходили на противоположную сторону Рузовской улицы, и через железнодорожные пути Витебского вокзала просматривался шикарный вид ТЮЗа в окружении парка и начало улицы Марата.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7975

Отечественный автомобиль ВАЗ-2106 милицейского ведомства пересек Неву по Литейному мосту и приближался к адресу, известному многим жителям города – Литейный проспект, дом 4, где в этот момент полковник Борцов в служебном кабинете  размышлял о странном повороте судьбы своего конфидента.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7307

Сегодня бывший дознаватель УВД Курортного района был сильно огорчен находкой челябинских оперов. Забыл он совсем про этот нож. Да и жена могла бы захватить финку с собой в Гатчину. Всё радовалась острию импровизированного кухонного ножа при резке мяса, да вот решила оставить трофей хозяину. Лучше бы с собой забрала…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7691

На дороге, рядом с КПП части, где раньше дежурил один сотрудник пожарной охраны из действующего караула, стояли два автомобиля: УАЗ и ВАЗ-2106. Оба милицейские. У закрытых металлических ворот расположились сотрудники ППС (патрульно-постовая служба)   с короткоствольными автоматами и двое в гражданке, один из которых в момент появления жильца общежития разговаривал с его соседкой по имени Валентина – высокой и пышной женщиной, ранее выполнявшей обязанности секретаря и делопроизводителя при начальнике ВПЧ-23.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8341

Оперативное внедрение  является вершиной  оперативно-розыскных мероприятий (ОРМ) и  строго регламентируется различными секретными приказами и инструкциями. Внедрить агента в преступную среду – это вам не «контрольную закупку» на рынке провести или «оперативный эксперимент» оформить.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 7737

В субботу старший лейтенант юстиции Паноян установил личности хозяев квартиры и официально зафиксировал два трупа по первому делу в Центральном районе. К расследованию объединенного уголовного дела добавилась ещё одна статья – «Убийство».

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8251

Следующий день выдался гораздо прохладней, северный ветер всё же пригнал циклон  с Финского залива, и ночью прошёл сильный дождь. Ливень оказался весьма кстати, ещё вчера культурная столица тонула в пыли. Утреннее солнце  подсушило умытые улицы и набережные. Дышать в центре города  стало легче, а жить хорошо...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 8751

В кабинете городской прокуратуры собрались все участники следственно-оперативной группы в количестве четырёх сотрудников. Следователь районного отдела по фамилии Паноян прибыл в форме старшего лейтенанта милиции, но уже с петличками сотрудника юстиции.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 15856

В самом центре культурной столицы нашей необъятной Родины, за Исаакиевским собором затаился неприметный трёхэтажный угловой дом с парадным входом, оформленный портиком из четырех мраморных колонн, поддерживающих балкон. Главный фасад серого здания  с огромными окнами обращен на Исаакиевскую площадь, боковая часть скромно разглядывает Почтамтскую улицу. 

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Две стихии
Категория: О Волга, колыбель моя...
Просмотров: 3519

- Краткость - наша сестра!
- Неправда.., наша сестра - не... немногословие.
- Немногословие не может быть сестрой!
- Тоже верно... А кем тогда?
(Выжимки из диалогов волжских водномоторников)

Comments

Информация о материале
Категория: СкладЪ
Просмотров: 8487

Хотя меня никто особо и не спрашивал, но я всё-таки отвечу, типа засыпали уже вопросами когда, да когда: в апреле. Осталась корректура, вёрстка, проверка гранок и печать. Даже макет обложки уже готов. Всем, кто принимал участие, помогал, сочувствовал, просто спрашивал чем помочь, приезжал в гости, принимал в гостях, а также сокрушался, негодовал и возмущался, - спасибо. И огромное спасибо всем, кто читает.

 

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Байки из радиорубки
Просмотров: 9189

«Ну вот утихла дрожь в руках,
Теперь наверх…» В.С. Высоцкий

 Высоты я боялся с детства.  Как-то раз, еще в школьные годы, мы ездили на экскурсию в старинную  крепость  в Ивангороде, что на границе с Эстонией.   Через башни с крутыми винтовыми лестницами можно было попасть на крепостные стены, которые разбивали внутреннюю территорию крепости на небольшие дворики.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Две стихии
Категория: О Волга, колыбель моя...
Просмотров: 3526

...И задыхался в хрипе катер,
Все окрики сведя на нет:
Остановись! Опомнись! Хватит! -
Лишь улыбаешься в ответ...

Брызгами шалые пятки оближет.
Водные лыжи, водные лыжи...
Не пропадешь ли? Сможешь ли выжить?...

 Роман Андреевич

   Одним прекрасным летом, а конкретно в июле (дело происходило в 90-х) собрались мы с коллегой Германом и некоторыми другими друзьями посетить кусок побережья нашего водохранилища, который неофициально назывался «Дикий берег», и это название говорило само за себя. Сей стихийный лагерь тогда был замечательно привлекателен для большого количества людей, увлеченных любимым нами видом спорта – виндсерфингом.

    

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Кантемиров
Категория: Прапорщик Кантемиров
Просмотров: 10048

Начальник войскового стрельбища Помсен, рассматривая до боли знакомые пейзажи полигона и с удовольствием вдыхая через приоткрытое окно армейского автомобиля запах скошенной травы, задумался о превратностях своей службы. Что будет сегодня, и с чего это вдруг московским генералам понадобилось разглядывать прапорщика с солдатами?

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Записки на память
Просмотров: 5876

Я своё детство помню в целом неплохо. Из раннего – это чаще всего разрозненные картинки, без смысла и сюжета. Вот старший брат везёт меня в садик на санках, у санок есть спинка – фанерка с картинкой из «Ну, погоди!». Вот коридор садика, вот детская площадка с корабликом, у которого в рубке есть компас с вращающейся стрелкой.

Иногда же это целые эпизоды, отрывки из жизни, которые сохранились так ясно, как будто всё произошло минуту назад: свежи все цвета, звуки, запахи, ощущения, эмоции. Так помню я, например, момент одного зимнего вечера.

Заканчивался 1979 год. Мне шесть лет и мы наряжаем ёлку всей семьёй. Хотя нет, не всей, Толика, своего старшего брата, я почему-то там не помню, наверное он уже поступил в мореходку. Зато и мама, и папа были со мной, рядом. Что может сравниться с этим чувством, которое испытывает ребёнок, когда оба родителя рядом и все вместе вы занимаететсь одним делом? Чувство абсолютной защищённости, общности и счастья.

Я так многого ждал от наступающего года, ведь осенью я должен был пойти в школу. Родители то и дело ставили для меня на магнитофоне популярную песенку про первоклассника.

«Нынче в школе первый класс – вроде института... Кандидат наук и тот над задачей пла-а-а-ачет», - доносилось из похрипывающего динамика.

Почему-то эти слова меня ужасно веселили и радовали. Выбирая очередную ёлочную игрушку, я размышлял:

- Вот сейчас начнётся 1980-й год. Мне будет 7 лет. Потом наступит 1981-й, 82-й, 83-й...

Я уже хорошо считал до тысячи, поэтому при определённой настойчивости мог продолжать этот ряд весьма долго. Но к вящей радости моих родителей внезапно меня посетила мысль, которая прервала перечисление лет, которое грозило стать весьма длинным.

- А потом, через много-много лет будет двухтысячный год! Это правда будет нескоро, целая вечность пройдёт – двадцать лет!

Огромность и необъятность этого срока поразила моё детское воображение. Я долго шевелил губами и загибал пальцы.

- Мама, папа!!! Мне в двухтысячном году! Будет! Двадцать! Семь! Лет! Представляете, как много!!! Целых двадцать семь! – потрясённый этим гигантским числом всё повторял и повторял я.

- Ну я ещё буду не очень старый, хотя уже довольно старый...

Моим родителям, которым тогда было уже под сорок лет, это должно было казаться довольно забавным.

...А 2000-й год наступил намного быстрее, чем мне казалось тем весёлым предновогодним вечером. Целая эпоха промелькнула и закончилась. К этому времени папы не было уже четыре года.

Но в тот вечер казалось, что мама и папа всегда будут рядом: весёлые, улыбающиеся они будут с нежностью смотреть на меня, и всегда будут сверкать игрушки на ёлке и доноситься бессмысленно-весёлая песенка из старенького магнитофона.

А за окном будут постепенно сгущаться зимние сумерки, пронизанные уютным светом фонарей.

                                                             ****

...А зимние сумерки в Мурманске бывают, знаете ли, совершенно волшебные. Ну понятно, что зимой у нас сумерки наступают в полдень практически, но это не так важно.

Зато зима милосердно прикрывает все язвы и раны, которые обычно видны на теле города, немало перенёсшего от советских архитекторов, бандитов деяностых и эффективных менеджеров 2000-х. Она бережно укрывает измождённное тело белой пеленой снега и ласково укутывает синим полумраком.

И вот стоишь ты у окна, смотришь в эти чудесные сумерки, а они так уютно обволакивают всё вокруг, и цвет у них удивительный. Они темно-синие, но не просто тёмно-синие, а как если Ван Гога с Шагалом смешать, а потом разбавить лёгким морозным туманом. Не туманом даже, а едва заметной дымкой. И жёлтые огоньки в этой густой синеве, далеко, на соседних сопках.

А ты стоишь, на кухне чайник шумит, в руке бокал, на дне которого янтарный коньяк, и куришь в форточку, а из форточки морозный запах внутрь чуть-чуть попадает, и от этого ещё уютнее в тёплой комнате.

И вспоминаешь что-нибудь хорошее, да хотя бы вот тот вечер, когда наряжали ёлку всей семьёй.

И вот-вот подойдут друзья и будет ещё один весёлый вечер со смехом, байками, спорами и разговорами за полночь...

  

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Акулы из стали
Категория: Акулы из стали Глава XIX
Просмотров: 75974

Военные моряки. Вот ребята о ком, неожиданно, пойдёт сегодня наш рассказ. Лишённые сызмальства тех привилегий, которые вы полагаете за данность, запертые в железные борта своих кораблей и не имеющие возможности выбирать чем им сейчас хочется заняться, вынуждены они выкручиваться из всего этого только смекалкой, терпением и волей.

Вот, например, дождь. Вы можете достать зонтик и не мокнуть, а то и вовсе не выходить из дома потому, что ну и что, что еда кончилась – вон же ещё цветы в вазе стоят и соль, а дождь не вечен, а моряк? Выдёргивает его вахтенный отсека из сновидений, в которых он, может, только что на тёплом море собирался руку предлагать, тащ, готовьтесь к вахте и что, может он сказать, не, не, не я, пожалуй, дома останусь? И выходит он на мостик а там тот же дождь, который вот у вас идёт и вы уже с аппетитом смотрите на цветы, а он? Отсюда льёт, оттуда дует и тоже с водой, отовсюду брызжет, а предыдущий, которого он меняет, уже к этому равнодушен – он и сам уже дождь пополам с морской водой и, когда снимает рукавицу, чтоб пожать руку, из неё течёт вода, а ладонь у него мягкая и пальцы в морщинках, как после бани, хотя что за баня в плюс пять? Зонтик?

Ну не достанешь же ты в дождь на мостике зонтик? Нет, можно конечно, но, скорее всего, если тебя не унесёт мэрипопинсничать, то тебя тут же отстранят от вахты, а то и вовсе спишут с плавсостава, да и не только тебя, а, заодно, и всех твоих потомков до пятого колена. На всякий случай, или зуб. Возьмём и предположим, что он заболел.

Повезло, если ты не на вахте и доктор в хорошем настроении! Ну как повезло: доктор достанет те клещи, которые ещё Пирогов выбросил со словами «Да ну, вы ебанулись, что ли, наглухо совсем?», а военный интендант, проходя в этот момент мимо медицинской палатки, подобрал их, нежно вытер обшлагами и со словами «Не, ну а чо, нормальные же клещи!» поставил на вооружение всей армии и, соответственно, флота, до полного износа и морального устаревания. А чему там устаревать? Ну круглогубцы и круглогубцы! Так вот, достанет доктор эти клещи (может быть даже те самые!) и, ласково ими пощёлкивая, заглянет вам, через глаза, на самое дно души: «Что, зубик заболел, родненький? Ну заходи, чего ты дрожишь, милок?» и вы не поверите – боль не то, чтобы отступает, но становится довольно-таки терпимой! И это, вы помните, если вам повезло, и вы застали доктора в хорошем настроении, что бывает крайне редко и похоже, согласно военно-морской классификации, на чудо чуть ли не полуторного пришествия. А что бывает, когда в плохом, я вам смогу рассказать только после того, как вы мне предъявите справкио полной морально-психологической устойчивости из поликлиники, к которой приписаны.

  Но хуже всего скука, а, особенно её комбинации с весной, летом, осенью и зимой. И вся беда даже не в том, что военный моряк не умеет скучать, но в том, что к скуке этой, он, сука такой, готовиться заранее! Нет бы просто страдать хуйнёй, что, иногда, случается и на это никто не обращает внимания и даже строгий старпом, застав группу военморов, страдающих хуйнёй, спросит их, бывало, по отечески: «А что это вы тут, бакланы шерстопёрые, творите? Ааааа, хуйнёй страдаете? Ну ладно, только суточный план мне не нарушать!» - посмотрит строго, да и дальше пойдёт, так нет же -  ему, этому самому баклану, нужно обязательно что-нибудь себе припасти заранее, чтоб, когда на него навалиться скука, ему не было скучно и можно было что-нибудь повертеть в руках или куда-нибудь это, припасённое, засунуть, чтоб посмотреть, что будет. Об этом, как раз, случае,гремевшем в своё время, на всю нашу необъятную Родину и до самого даже Мурманска,про засунуть, я и хочу вам сегодня рассказать.

Стоял излёт лета. Та самая пора, которая всем нравится больше всего, да не все об этом решаются говорить вслух. Запахи скорой осени носились ветром по горбам сопок и оттуда стекались вниз, прямо в синее море, но не волнуя его, как осенью, а нежненько проникая в. И солнышко уже не палило, а ласково грело прибрежные камни. Они-то и были виноваты, как вы увидите после, эти самые камни. Даже не суббота, в которую нести вахту скучно и неинтересно, хоть до крайности спокойно. Проверяющих в субботу не бывает – дураки они, что ли, по субботам шастать, а ещё и дежурный по дивизии в ту самую субботу ушёл спать к себе на корабль, приказав будить его, если что, обязательно, но только если это самое «если что» будет ядерной войной, а, иначе, давайте тут сами, чо тут: рулить дивизией атомных крейсеров в субботу сможет и второклассник, если ему выдать повязку и ознакомить с суточным планом. Хотя, если бы он и не ушёл, то ничего бы это не изменило – сами сейчас увидите.

Но в субботы так было почти всегда, а в эту, видите, добавились ещё и камни, на которые вылезла погреться нерпа. Не то, чтобы здоровая, но и не маленькая – нормальная такая чёрная нерпа. Лежит себе на бочку, усами шевелит, да на солнышко щурится. Милота!

А сверху, с вышки, щуриться на неё морпех, который там стоит уже второй год, с перерывами на сон, еду и политзанятия и вот эта самая нерпа, так уж вышло, стала, на тот момент, самым интересным событием за всю его службу.

Это когда он поступал служить (ну как поступал, - был отловлен в тайге и доставлен в военкомат) ему сказали, слушай, ну ты же охотник, да? Потомок Дэрчу Оджала, наверняка. Белку в глаз бьёшь, а, если тебе ружьё дать, то ты и вовсе в ресничку ей попадёшь? Ну так вот, смотри, охрана важного государственного объекта, стратегического, можно сказать, значения от проникновения внутрь его извне! Звучит? Карабин тебе дадут, будешь зорко вокруг, а если что - стой, кто идёт! И из карабина по ним! А тебе медаль потом, а то и орден, представляешь? Морская пехота, сынок, это тебе не в танки пукнуть бояться, это простор, ебать его, отвага и эта ещё, как её…товарищ прапорщик? Точно! Удаль! А? Хочется? Ну а кому не захочется? Ябы и сам, знаешь, но годы не те уже. Вот тут подпишись. Где ты, там победа, сынок, запомни свой девиз отныне и до скончания веков!

«А где ты» оказалось, на поверку, не то, чтобы полно врагами, а нет врагов – откуда брать победу?Да не то, что врагами, а и обычными людьми как-то не кишело. Да что там не кишело – их и не было вовсе. Вы, стращает замполит, должны бороться с террористами! Бдить во все стороны одновременно, чтоб даже мышь! Даже, сука, пискнуть при вас боялась! Ну а чего тут бдить на вот этой вот самой дальней вышке: внизу обрыв метров хуйзнаетсколько, под ним пирсы с лодками, вправо от вышки – сопки до горизонта, а слева – немножко сопки и море: откуда тут взяться террористам и зачем? Прыгнуть со скалы вниз и разбиться насмерть? Ну нет – вот они и не беруться. Даже охотники за грибами сюда не забредали – больно далеко, да и в колючей проволоке вся природа, включая грибы. Один раз на стрельбище вывозили и все тебе развлечения за полтора года. Спросил раз про увольнение, все чуть со смеху не полопались, да иди, говорят, конечно, раз по уставу положено – хошь вон в ту сторону, хошь вон в эту, дать тебе увольнительную? Тьфу. Хорошо хоть три патрона на стрельбах сэкономил, греют теперь душу в кармане. Но, в общем, скука неописуемая. О, а это что за зверь там лежит? Надо же, как зашевелилась внутрях охотничья привычка и пальцы зачесались и патроны в кармане, вот вам крест, сами позвякивать начали, а дух Дэрчу Отжала, будто подмигнул и по плечу так ласково потрепал: хороший зверь, надо бить!

А внизу, вот прямо под вышкой, был пирс и к пирсу была пришвартована подводная лодка, а у её трапа, как и положено у любой уважающей себя лодки, стоял вооружённый верхний вахтенный Максуд. Максуд был, ну… Максудом и служил вообще-то трюмным в седьмом отсеке, не королём говна и пара (он же был матрос), а их принцем, но так уж заведено на подводных лодках, что для их охраны специально обученных людей нет и охраняют их те, кого удаётся заставить выучить инструкцию и кое-как научиться пользоваться автоматом, вот, хотя бы и принцев говна и пара. И не знаю где как, но в губе Нерпичья, верхний вахтенный выставлялся с единственной целью – вовремя разбудить центральный пост, если к кораблю приближалось строгое начальство или коварные проверяющие. Одна надежда всколыхнулось было у матросов послужить стране, когда возникла опасность проникновения чеченских террористов и на пирсы привезли мешки с песком, чтоб за них падать, если что, и отстреливаться. Штук по пять на каждый борт выделили. Вы серьёзно, спросил командир, у нас же на отливе перепад высоты метров десять, что толку от этих хилых пяти мешков, тут же ростовой ДОТ строить нужно или как он там называется, ну раз уж такое дело. Да где мы вам столько песка наберём, странные вы люди, тут же не Каракум, тут мох и камни, а песок чуть не из Воронежа везли, вы что, в литерных вагонах, надо же ценить заботу Родины об вас, а не вот это вот всё тут начинать – нате, распишитесь за пятьмешков и что мы безопасность вашу обеспечили чуть более, чем полностью и тут всё это красивой горкой сложите или складите, как вам угодно, а потом доложите не забудьте, что пирсы укрепили и сам чорт вам теперь не брат! Письменно и в трёх экземплярах. Повезло просто, короче, что, либо чеченские террористы бояться песка, либо, как и все остальные террористы, понимают, что проще занести денег. Но не суть.

И вот значит Максуд стоит и бдит, как полагается любому дисциплинированному матросу, несмотря на то, что суббота и вообще. Ну как бдит: пишет письма своим любимым девушкам о том, как он тут, несмотря на и, если бы не он, то бы и хуй его знает, но повезло всем, что он и, поэтому, брюки-клёш ему одному из всего призыва разрешили распороть и вшить в них синей, как твои глаза, шёлк, чтоб, когда он, то сразу всем было видно, что это именно он и есть – тот самый. И тут выстрел.

И пуля шмяк в море, метрах в двадцати от него. Да ладно, подумал Максуд, вот сейчас за мешки эти падать и пора? Да ладно?

Перелёт, подумал морпех и я перед ним сейчас извиняюсь, что имя его для истории не сохранилось совсем, но морпех – это тоже звучит гордо, правда ведь? Достав второй ворованный (давайте будем называть вещи своими именами, в конце-то концов!) патрон, морпех прищурился, взял поправку на ветер и шмальнул по нерпе второй раз.

И опять Максуд слышит выстрел и пуля дзынкь по пирсу. Да ладно, думает Максуд, как так-то? Кто синий, как её глаза, шёлк в распоротые клёши вошьёт, если не он?

- Сентральный, верхнему!
- Внематочно.
- Тут это, тащ… по мне стреляют. Как бы… вроде бы как…

Ну вот зачем на свете существуют трюмные, подумал в этот момент дежурный по кораблю, он же младший штурман, суббота, блядь, вовсю, погода как на картинке кого-то там, кто рисовал эти широко известные картинки, а вчера День рождения отмечали у Сани, ну как вчера… начали-то вчера, да… и даже дежурный по дивизии (он же командир) сладко спит у себя в каюте, а ему, штурману, глаз не сомкнуть и всё почему? Всё потому, что на свете существуют трюмные!

- Максуд, блядь!
-Йа!
- Ты же, сука, инструкцию учил! Учил?
- Учил.
- Зачёты сдавал! Сдавал?
- Сдавал.
- Инструктировал тебя я, перед разводом, дежурный по дивизии на разводе и снова я, после развода?
- Так точно!
- Ну и хули тогда? Какие твои действия в данном случае?
- Оборонять!
- Ну дык и обороняй, ёпта!
- Йееесть!

Эх, ебать, подумал Максуд, да не так-то уж я и наврал в письмах-то, хоть и не дописал их ещё! Медаль, бля, а то и орден! Застили ему глаза и,упав за мешки с песком, Максуд начал внимательно смотреть.

 

Да чтош такое-то, возмутился морпех, как так- то вообще! Я же белку в глаз! А с ружьём так и вовсе! А тут лежит такая туша, а я что? Не потомок Дэрчу Оджала, что ли? Как тут это работает? Куда брать поправку, кроме ветра? Что за ёбанный край такой, а? Как тут они живут с вот этим вот всем! И последний, третий, патрон, уютно щёлкнул…куда он там щёлкает? В патронник?

Максуд заметил, откуда бахнул третий выстрел и подумал, ах ты, сука такой, пидор! Ну погоди!

Автомат Калашникова это вам не карабин - что там, вот эту штуку перевёл в режим стрельбы по три патрона, вот эту вот загогулину передёрнул и поливай! Что, собственно, Максуд и сделал, лёжа за мешками с песком. А чего по три, а не очередями, спросил потом командир, дык как чо, я же не просто хотел патроны расстрелять, а завалить этого пидора! (дословная цитата Максуда).

Ах ты сука, такой!  Пидор! Стрелять по мне! Подумал морпех (он же, в данный момент, пидор, по версии Максуда) и зарядил штатную обойму. Только нерпа, хочу я заметить, и дежурный по кораблю, остались равнодушными к данному кипению страстей в отдельно взятой нелюдимой области пространства и времени. Ну с нерпы-то что взять – животное, а у штурмана суббота, с него тоже, что взять при данных обстоятельствах и, если мало их, так вот вам ещё и диван в штурманской рубке!

- Сентральный, верхнему!
-Максуд, ну что опять? Инопланетяне?
- Никак нет! Инопланетян же не существует! У меня патроны кончились! Можно мне ещё патронов наверх передать?!

Даже если вы младший штурман и стоите дежурным по кораблю в субботу, то фраза от трюмного матроса Максуда о том, что инопланетян не существует, приведёт вас в чувство быстрее, чем мгновенно, поверьте. А потом уже, прошмыгнёт по краешку коры маслица о том, что, ну в смысле, - у него шестьдесят патронов кончились? Хорошо, что штурманёнок подумал, но вовремя не сказал вслух, про штыковую атаку, а то не так бы радужно могла закончиться эта история!

И только благодаря тому, что наша родина так необъятна, говорил потом командир перед строем, эти два придурка остались в живых! Только дистанция, плюс перепад высоты и восходящие потоки и спас двух этих защитников людей друг от друга от окончательной и бесповоротной кончины!

Но это он потом уже сказал, когда всё прошло, а тогда-то штурманёнок, несколько смущаясь, вылез на мостик и оценил обстановку: и правда, Максуд лежал за мешками с песком и радостно помахивал ему пустыми рожками, а сверху и правда постреливали. Да, ебать, вот это суббота!

Не ядерная война, конечно, но дежурного по дивизии пришлось разбудить. Он долго не втыкал в чём тут прикол и отчего штурманёнок такой дерзкий – взял и разбудил. Потом воткнул, но долго не верил потому, что от штурманёнка пахло только вчерашним Днём рождения, не более того, да даже бы если и более того, но командир же знает на что способны его офицеры в любом состоянии и вот на то, чтобы будить командира, когда он приказал его не будить, они точно не способны,а, иначе, как бы они медкомиcсии проходили? Да и как такое вообще может быть, да ещё, как назло, в его дежурство! Блядь, перестрелка двух караульных? Да это же жопа и, в самом деле, лучше быуж тогда ядерная война!

Ну и потом началось, конечно. Пока дозвонились до караула и те бегом на вышку: телефонная связь-то не работает года с позапрошлого, откуда в стране провода, когда не у всех ещё дома в испаниях построены, а у раций аккумуляторные батареи старые, заряд не держат. Может, говорит, штурманёнок, помашем ему белым чем с рубки, жалко Максуда же, на что командир резонно возразил, что советские моряки никогда не сдавались, а мы же теперь снова русские, рискнул возразить штурманёнок, ну вы может и да, не стал спорить командир, а я-то старой закалки. Максуд, крикнул он Максуду, вожмись в пирс поплотнее и не дыши! Есть, тащ командир, ответил Максуд, который, в принципе, как раз именно этим сейчас и занимался.
- Но нет, сука, жалко его, - не унимался командир, -что там за карамультуки у нихна вышках, не в курсе ты?
- Да откуда бы? – не знал штурманёнок.
- Ладно, мухой давай вниз и три тулупа неси: мне, себе и третий!

Вышли в тулупах на пирс, перевернули будку верхнего вахтенного и ей придавили сверху Максуда, проложив тулупчиком, чтоб не сильно давило.
- А нас если он…того? –не унимался штурманёнок.
- Ну так нам за это деньги платят, а ему – нет.

Но тут уже и караульные прибежали – собак у них не было, но лай слышно было со всех сторон.

- Ну а сейчас, - резюмировал командир - нам всем будет пизда!

И точно – пол часа не прошло, как пыль столбом от УАЗиков, Волг, ЗиЛов и буханок!

Но нерпы к этому времени уже не было. Когда ей надоела вся эта возня и она, плюнув на суетливых людишек, шмыгнула обратно в своё безбрежное море – никто и не заметил. Хотя особисты потом пытались и её найти, чтоб допросить. А, может и до сих пор ищут.

Максуда потом в отпуск отправили, хоть штабное начальство и приказало его сгноить в трюмах, отпустив на дембель в последнюю очередь и командир сказал «есть», а потом добавил давотхуйим, что он нарушил? С поста не сбежал? Не сбежал. Бой принял? Принял. Подводную лодку оборонял? Оборонял! Ну и хули тогда? Не завалил морпеха, правда, и это косяк, боец, иди сюда, на тебе щелбан за это и чтоб впредь целился лучше!

А остальных всех наказали – вот вообще всех от Максуда и до командира дивизии. Даже командира трюмной группы, в которой служил Максуд, хотя тот вообще был в отпуске, но – военный моряк на то и военный моряк, чтоб его могли наказать в любом состоянии и не доказывая вины. Умер, сука? Растолкайте, я ему взыскание въебу на дорожку!

А что стало с потомком Дэрчу Оджала, то доподлинно и неизвестно: особисты так орали в своих застенках, что даже чайки в губу залетать боялись. Но, впрочем, вполне резонно мы можем предположить, что, хоть, вероятно, и последним, но он дембельнулся и сейчас давно уже бродит по тайге, по следам своего предка и белок в глаз, а, когда с ружьём, то и вовсе в ресничку, а дома ждёт его жена и дети: трое, а может и четверо, но почти все из них мальчики и вспоминает он эту историю и думает, вот что хорошего было в его службе на Северах, так это ебические расстояния и перепады высот с восходящими от моря или, наоборот, втекающими в него с сопок воздушными потоками и пидор тот, который в него из автомата, жив-здоров, благодаря этому, в своей этой Татарии или откуда он там.

А  Максуду клёши  с синими, как её глаза, вставками шёлка  велели зашить как было, а то тоже мне: двумя рожками одного морпеха завалить не смог, а туда же – в невыносимую красоту, ишь ты! Ну вот и где, скажите мне, в гражданской жизни, от простой скуки плюс нерпы, можно заполучить такое приключение с такими последствиями? Ой, да я вам сам скажу – нигде!

 

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Мужская поваренная книга
Категория: Закуски
Просмотров: 33746

А полезнейшая всё-таки вещь для скромного труженика рубеля и скалки, доложу я вам, этот ваш богомерзкий интернет.

Казалось бы, совершенно невинное объявление от самарских забавников, практикующих на ниве ритуальных услуг в офисе на улице с говорящим названием “Победа”, что уже радует само по себе: “Поминальные обеды, пироги”. - Сопровождённое мощнейшим продающим слоганом: “Пироги из вишни - слова излишни!” Грохнуло в Мордоркниге, в группе с говорящим названием “Сволочи, Циники и Мизантропы”, целым шквалом шикарных комментариев.

Всю ночь, раздражённо отмахиваясь от мыслей об экономии, расточительно жёг в кабинете свечи. Тщательно копируя с экрана, отбирал самое лучшее. Вдумчиво сортировал и систематизировал кладезь бесценной народной мудрости. Периодически подвывал собакой Баскервилей от восторга на особо удачных строфах. Покачивая головой, бурно восхищался ярко выраженному чувству сердечности и глубокого сопереживания чужому горю у нашего народа. Нетерпеливо ёрзая на стуле, предвкушал свой грандиозный фурор от прочтения вслух данного труда на каких-либо ближайших поминках... Итак:

Пироги мясные простые
Пирог с ветчиной - путь в мир иной.
Пирог с индейкой - хороним злодейку.
Пирог с индюшкой - покойся с миром, мёртвая тушка.
Пироги с колбасой - привет от старухи с косой.
Пироги с котятами - прощаемся с ребятами.
Пирог с кроликом - он был алкоголиком.
Пирог с мясом - поминаем с плясом.
Пироги с олениной - покойный был изрядной скотиной.
Пирог с ослиным ухом - пусть земля тебе будет пухом.
Пирог с пастромой - в гробу тишина и покой.
Пирожки с печёнкой - девяносто лет не девчонка.
Пирожки с потрошками - был он, сука, с грешками.
Пирог со свининой - ты был редкой скотиной.
Пирог с собакой - лежи и не вякай.
Пироги с требухой - уходи на покой.

Пироги мясные сложные
Зачем реанимационные процедуры - когда тут пирог из гречи и куры.
Вкуси расстегай - попадёшь сразу в рай.
Пирог кулебякой – лежи и не вякай.
Пирог кулебяка - на поминках драка.
Пирог расстегай - друзьям на том свете по кусочку раздай.

Пироги рыбные
Пироги с чёрной икрой - эх жить бы да жить до доски гробовой.
Пирог с рыбкой - хороните с улыбкой.
Пирог с кальмарами - на тот свет идём парами.
Пирог с горбушей - спасите наши души.
Пироги с вязигой - эй, Харон, довези-ка, родной.
Пирог с икрой - за упокой.
Пирог с минтаем - крышку не открываем.
Пирог с мойвой - сдох, и фиг с тобой.
Пироги с селедкой - помянем друга водкой.
Пирог с черепахой - и урна с прахом.
Пирог с черной икрой - крышку гроба закрой.
Сасими из фугу - помоги уйти другу.

Пироги не сладкие
Пирог с горохом - в гробу тепло и не плохо.
Пирог с грибами - вперёд ногами.
Пирог с грибами - и ты уже не с нами.
Пирог с грибами - ты умер, но сидишь рядом с нами.
Пирог с ботвой - завыли за упокой.
Пирог с кабачком - пожил… и ничком.
Пирог с капустой - чтоб на том свете тебе было пусто.
Пирог с картошкой - покатаем немножко
Пирог с картошкой - покойный был козлом немножко.
Пирог на кефире - похороны в прямом эфире.
Пирог с крапивой - умираем игриво.
Пирог с луком с грибами - бог с вами.
Пирог с луком порей - нелепо скончался старый злодей.
Пирог с набором овощей - от родственников и друзей.
Пирог из огурца - закопали веганца.
Пирог с петрушкой - он был настоящей душкой.
Пирог с помидором - отпевать будем хором.
Пирог с рисом и луком - при жизни была ты сукой
Пирог с сельдереем - поминки с диджеем.
Пирог с укропом - он был гнусным холопом.
Пирог французский с луком - земля тебе пухом.
Пирог с яйцом - все с грустным лицом.
Пирог с яйцом и луком - чтоб земля была пухом.

Пироги сладкие
Абрикосовый пирог - мир загробный недалек.
В пирог мы ложим ананас - ведь вместе вы в последний раз.
Пирог с айвой - покойся с миром дорогой.
Пирог с ананасом - ты ушел на тот свет за квасом.
Пирог с вареньем - будем помнить поколением.
Пирог-ватрушка - прощай старушка.
Пирог с вареньем - чтобы не видать тебе воскрешенья.
Пирог с вишней - она была здесь лишней.
Пирог с вкусом ванили - закопали и забыли.
Пирог с изюмом - избавились с шумом.
Пирог из заварного теста - гуляем девять дней с оркестром.
Пирог с калиной - загробная жизнь тебе малиной.
Пирог с карамелькой - спи спокойно в земельке.
Пирог с кунжутом - ты покинул нас утром.
Пирог с курагой - да ладно, мы ж с тобой.
Пирог с курагой - поженюсь с твоей вдовой.
Пирог с маком - умираем раком.
Пирог с мюслями - помру и не женюся я.
Пирог с мармеладом - кто то умер, а мы рады.
Пирог Наполеон - а при жизни был гондон.
Пирог с облепихой - не миновать тебе лиха.
Пирог с орехами-вылезай,приехали
Пирог с повидлом - в гробу не видно.
Пирог с печеньем - не помогло лечение.
Пирог со сливой - похороны прошли красиво
Пирог из сухофруктов - покойный был уничтожитель продуктов
Пирожки с черешней - спи спокойно друг сердешный.
Пирог с шоколадом- с того света не возвращайся, не надо!

Пироги экономные
Пирог без начинки - жлобские поминки.
Пироги без теста и начинки - это что, бля, за поминки.
Пирог пустой - вновь покойник холостой.
Пожуём теста - и делим наследство.
Пирог из теста пресного - печален тамада, но конкурсы интересные.
Пирог с того что было под рукой - покойся с миром, бог с тобой.
Пироги из теста пресного - царствия тебе небесного.

Пироги экзотические
Пирог с анашой - Петя встал и пошел.
Пирог с беленой - улёгся в гробик, лежи и не ной.
Пирог с водкой - забирай ещё тетку.
Пирог с гвоздями - уж такими мы были друзьями.
Пирог с говном - мы все умрем.
Пироги с дерьмом - вернусь, переверну весь дом.
Пирог с компотом - покойный был при жизни жмотом.
Пирог с макухой - земля тебе пухом.
Пирог с марихуаной - хороним дона Хуана.
Пироги с мельдонием - никакой агонии.
Пирог с пейотом - ты не умер, ты гонишь, Пётр.
Пирог с табаком - он был дураком
Пирог с холодцом - оставайся и там молодцом.
Пироги с ядом - не плачь братан, ляжешь рядом.

Пироги любовно-лирические
Пирог с ежевикой - укокошен Зудиной Викой.
В пирог малину - ты убил свою Милу.
В пирожок вишенку - закопали Мишеньку.
Пирог с редькой - перевернулся в гробу Федька.

Пироги философические
Коль кому-то был кирдык - лучше жарьте вы шашлык.
Возьми пирог с собой, похоронили - не ной.
Деликатесным был пирог - и красивым некролог.
Пирогом закусили - кого поминаем забыли.
Пирог и чай. До встречи, не скучай.
Пирог, фотография, короткая эпитафия.
Пирожки, лапша, водка - жизнь оказалась короткой.
Гроб и кости - хорошо поели гости.
Пироги на блюде.... Все там будем…
Не ешь пирогов - будешь жив и здоров!
Пирог и пиво...и уже не так уж тоскливо.
Красивый гроб и пирожки - вот постаралися дружки!

Разное, не вошедшее в основной список
Ешь беляши - на тот свет не спеши.
Блюда Малайзии - надёжней эвтаназии.
Бутерброды с ветчиной - спи спокойно наш родной.
Гамбургер полезный - на тот свет, болезный.
Бешбармақ, куырдак раздаю - жить нам только в раю.
Ребрышки на гриле - от тех кто уж кремили.

 

Ну и венцом коллекции, без малейших сомнений, ставил этот шедевр:
Веночек надо привязать, - а то утащат, вашу мать!

 

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: я... главное - маневры!
Просмотров: 13281

Году этак в 1992-м командованию Военно-Морского флота уже не СССР, но ещё и не России вдруг ударила в голову мысль: корабли-то у нас плавают неосвященными и некрещеными (или как там правильно, чёрт его знает)! В общем, решено было, не откладывая в долгий ящик, срочно освятить все военные посудины, для чего нас, то есть «Адмирал Пантелеев», в спешном порядке отозвали с государственных испытаний (мы в это время на мониторах на польские берега смотрели, да по самолётам, садящимся в Гданьске, прицелы юстировали).

Заводскому экипажу срочно дали выходные, а мы, естественно, начали мыть с мылом всё, что покрашено, остальное – начищать до нестерпимого блеска.

В ближайшую субботу в Балтийск прибыла лихая поповско-адмиральская банда. Как показывали маслянистые глазки, на посошок руководство Балтийского флота совместно с местными архиереями приняли ещё в Калининграде, перед выездом.

Непосредственно же церемония освящения (или крещения – простите, Христа ради, слаб я в православной терминологии!) прошла на удивление быстро. Старший у поповской банды, митрополит Смоленский и Калининградский рявкнул на батюшек и дьяков, те мгновенно построились в колонну по три, и быстренько разбежались по местным балтийским «мотоциклам» (малым противолодочным кораблям), сторожевикам и «джейранам».

Нам достался сам митрополит, поелику корабль наш был на Балтике самым большим и новым. Митрополит помахал кадилом, брызнул чем-то на транцевую доску с названием, и мы сразу же почувствовали, что теперь Бог с нами. Раньше его не было, а теперь с нами, отчего жить сразу стало радостнее, жить стало веселее.

Помимо непосредственно крещения, намечалась культурная программа, которая заключалась в совместном распитии командованием Балтийского флота и руководством Калининградской епархии крепких спиртных напитков под хорошую закуску. Для чего еще накануне нам привезли и коньяков с водочкой, и яств разных. А поскольку мне пришлось организовывать это мероприятие, то пришлось и понаблюдать за его проведением.

Скажу так: набрались и адмиралы, и отцы православные неплохо. Но вот, что интересно: пили все одинаково, вот только адмиралов по окончанию мероприятия выводили под руки, а кое-кого даже нести пришлось. Начальник штаба Балтфлота и вовсе смог переместиться только во флагманскую каюту, откуда категорически отказался выходить до следующего утра.

Зато батюшки оказались много крепче, и все покидали корабль на своих двоих. И на трапах ступали твёрдо. А адмиралы, понимаете ли, тоже не институты благородных девиц заканчивали. А все когда-то были лейтенантами, начинали на кораблях и подводных лодках, стало быть, воспитывались слаборазведённым или вовсе неразведённым спиртом. И школа эта, я вам скажу, на всю жизнь. Лично я боевого адмирала (не шаркуна московского, а флотского) перепивать не возьмусь – здоровья не хватит. Поэтому и удивила крепость невиданная отцов церковных, у которых, видимо, практики в жизни было ещё больше. Митрополит и вовсе выглядел, как огурчик, хотя я готов поклясться, что в нём плескалось не менее полутора литров коньяка и водочки. Еще и благословил меня по пути, дыхнув так, что спички при этом разжигать было опасно.

Вы спросите, что это я вдруг вспомнил? Так митрополита того теперь сплошь и рядом теперь по телевизору показывают. Вот и сейчас опять в новостях увидел. Тогда он был митрополитом Смоленским и Калининградским Владимиром, а теперь зовётся патриархом Кириллом.

Так что я им благословлённый, ага! И снисходит с меня благодать. А нынешнему экипажу «Пантелеева» надлежит знать и помнить, кто их корабль собственноручно освящал в далеком 1992-м.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Страна деревянных камней / Война / Тамбур уходит в небо
Категория: Страна деревянных камней
Просмотров: 34550

«При совершении прыжков с парашютом, в момент отделения от борта самолёта, очко морского пехотинца способно перекусить лом.
Но, в тоже время, этого усилия может быть недостаточно для обеспечения полной герметизации отверстия при приземлении.»
(Вводная лекция по ВДП). 

 

В жизни каждого морского пехотинца наступает момент, когда командование приподнимает его за шкирку, придирчиво, со всех сторон, осматривает и говорит – «Намана, пойдёт!». Наступает «момент истины» - высадка морского десанта.

Она, в смысле высадка, для вас может быть ооочень разной: тактический воздушный десант; парашютный – никогда не участвовал (только рядовые прыжки, норма – 6 в год); на ДКВП (десантный корабль на воздушной подушке) – очень не любил. Ощущения – несколько часов сидишь на огромной стиральной машине, работающей в режиме отжима под дикий рёв, вибрация такая, что пломбы вываливаются. Вертолётный десант (в основном разведчики) – ничего интересного. И наконец – БДК, по-моему, самое прикольное, а если ещё не «в стык берега», а «плав», то Ваще Песня.

Ученья эти бывают как плановые (раз в год, в конце лета) - это всегда БТУ (батальонно – тактические ученья) с высадкой морского десанта на необорудованное побережье с боевыми стрельбами. Как обычно «На приз главкома ВМФ». Вот только «приза» этого я так никогда и не видел, только постановку тебя в позу «бегущего египтянина», до и после.  Так и внеплановые, какой-нибудь «Юго – Север 100500».

Если ученья плановые, то всё норм. Работать будешь на хорошо известных тебе полигонах. Сценарий могут только изменить, ну и вводные всякие, нехорошие. Типа «командир роты убит!», нет чтобы «Всем стой! К военно-полевой пьянке приступить!»

Если нет, то всё может быть намного интереснее. Привезут вас куда-нибудь на Камчатку. И будете вы там медведЕй гонять.

Но я вам на одном примере расскажу как раз таки про высадку с БДК.

Итак, начинается всё с погрузки. В городе Владивосток наши БДК в центре города стояли, в военной гавани. И от ППД надо было через весь город колонной проехать, причём не одной, с ВАИ, как положено. Но некоторые шпаки – камикадзе и здесь умудрялись отличиться, в колонну вклиниться или БТР подрезать. Комбат, помню, на одного такого крутого орал, что ему весь БТР джипом поцарапали, сволочи, а БТРы только покрасили. Эти братки – придурки на КПП потом приезжали на разборки, долго их «дежурное подразделение» било, с перекурами.

Погрузка эта - очень нервное занятие, дикий мат стоит. Хоть и по лёгкому всё – через кормовую аппарель, прям с причала. Технику надо в танковом трюме по походному закрепить. Личный состав по кубрикам разместить. Оружие в пирамиды поставить. Но вот все набегались – наорались и наконец – выход в море. Тут уже корабелы воевать начинают нипадецки. Всё у них, на этих кораблях, через анус: то горит что-нибудь, то пробоина где-то.  Как придурки по всему кораблю бегают. А за ними пройдёшь и нифига. Определиться они никак не могут, что и где у них там сломалось. Потом обижать их все начинают. То лодки подводные, то самолёты вражеские. Ну ладно бы сами, в личном порядке, в свои игрушки игрались. Так они ещё и нас, десант, привлекают. Короче, весь переход  сплошные нервы.

БДК, кстати, «плоскодонки», у «поляков», 775 проект осадка 1.3 метра по корме. Так что качка на них - будь здоров. А я укачиваюсь жутко, жор дикий нападает, с полными карманами сухарей ходить приходится. Ну а остальным - как повезёт. Но морпехи, кстати, очень редко блюют. Не знаю почему. Служба видимо такая.

С нами в тот раз на нашей коробке командир десанта пошёл, со всем штабом, естественно, и с ордой проверяющих со всего на свете. И вот, собирают нас, всех офицеров и сержантов (далеко не в каждом БТРе при высадке офицер находится), в кубрике офицеров десанта на постановку боевой задачи. Слово взял один такой проверяющий. Замысел боя на высадку он доводил. ПЕСЕЦ !!! Перед сержантами за него стыдно было. Ни одного военного термина. Так  до падших женщин замысел  предстоящей пьянки доводят. Вместо, «рубеж открытия огня» - «стреляют вот отсюдова». Вместо, «выдвигаются» - «бегут вот туда». Короче, СТЫД и ПОЗОР! А ещё майор. Сержанты даже между собой переглядываются и от смеха давятся. Тут НШ батальона не вытерпел. «Разрешите мне, тащ майор?» Забрал у него резко указку и всё как надо довёл.

Вышел я потом на палубу, опёрся о леера и стою, курю в задумчивости. Тут ротный подходит

- Поручик, а что это вы с таким грустным видом, корабельный устав нарушаете?

(На переходе морем место для курения одно – ЮТ !!!).

- Костя, это песец, ты прикинь, что это тело учудит, если с нами на войну поедет?

- Не сцыте, поручик, он в Москву переводится.

- Фу, бля, слава Богу. А то я аж увольняться решил.

- Ха! А ты пробовал? Мне рапорт порванный уже в морду один раз кидали.

И вот, дочапали до полигона. БДК сначала «ворота» открывает, потом аппарель опускается. По всему твиндеку «колокольчики» громкой связи. И вот командир корабля решил нашу высадку приукрасить. Команда «Десант пошёл!!!» и саундтрек из «Титаника» врубают, фашисты. Музон такой, жалостливый и аппарель мееедленно опускается. Очень неуютно на этой большой железной мыльнице под такую музыку на плав выходить. По разному там бывает - если качка килевая сильная, интересно у вас может получиться: вы или с аппарели  в воду с высоты на БТРе нырнёте, или вам корму подкинет и вы носом в воду войдёте. Водитель должен момент поймать. БТР хоть к плаву и подготовлен, но смотреть, как машина перед тобой в воду полностью погружается, как-то некомфортно. А берег вон он полоской, пять кабельтов до него.  И вот гребёт твой «линкор», а ты молишься, чтобы вода в корпус не пошла - тонут наши БТРы запросто, и помпы не спасают, правда, редко очень.

Но ничо, дочапали. Теперь превращаемся в «мабуту». Мои два БТРа первые выходили – разведчики. Почему не вертолётом – не спрашивайте. Без понятия. По плацдарму высадки уже и корабельная артиллерия, и авиация «отработали» - пролетали над нами, пока к берегу гребли. И у корабелов что-то там, сзади, грохотало. Вот, типа, дырочку для меня и проковыряли. Остальные на плаву перестраиваются - им в назначенные проходы в «минных полях» грести. Которые дивера Холулайские проделали.

Вышли мы на берег и в тыл «противнику» покатили с краюшка. Только мишени для меня не поднимали, а должны. Да и не моё это дело, голову ломать, как сказано, так и воюю. Вышка наблюдательная с генцами рядом, вот пусть и думают, их там много. Может я дерзкий такой,  по жизни. Приехали, куда надо, спешились цели для «арты» выявили, щас наводить будем. НОНЫ, «Мутанты» врага сокрушать будут. А наши уже глотки рвут – урякают. Со стороны, кстати, очень красиво получается так, задорно, что аж пиндосов жалко до слёз. Не, ну действительно, картинка – жуть!

Цели через озерцо маленькое, берега топкие, ну и заехал я под горочку на которую НОНЫ вышли. Почему-то решили прямой наводкой бить, до этого думали с закрытой фигачить. И тут БАХ !!! В озере столб воды, метрах в пятидесяти от моего БТРа. А я аж волну от пролетающего надо мной снаряда почувствовал. Наводчик-то меня не видит. И уже потом, я к командиру артбатареи в ППД подошёл и спросил, что это он меня так не любит. Оказалось, у них там уже свои разборки были. Наводчик стормозил. У них на прицеле, по вертикали и «+» и «-» есть, вот он и перепутал или команду не понял, ну, мне так объяснили, а как там на самом деле было, я не в курсе. Да и не артиллерист я.

Короче, обиделись мы и уехали дальше, врага искать. Нашли всех сволочей, комбату стуканули, их всех опять обидели, нормально всё. Но мишени для меня НИ РАЗУ не назначали. Может, забыли про меня. Так весь «бой» по плацдарму и промотались. Крррасатааа!!! И оружие чистить не надо. Только БК весь на мне. Надо будет с ротным перетереть потом, и утопить его в море, нахрен, на переходе. Не хочу на склад РАВ сдавать– возни много .

Грузились без проблем, БДК в стык берега подошёл. Закрепили технику и домой. Всё, отвоевали уже все. Даже корабелы успокоились, и командиров-начальников на нашем борту тоже нет. Короче, не БДК, а круизный лайнер. Отдохнуть можно.

Как только погрузились-закрепились, ротный всех кого надо по-быстрому нагнул. Что–то там не всё в порядке было. У одних боец в десантном люке застрял при команде «земля», у других мишени не так быстро падали, бывает. Ну а меня, как самого неуставшего в первую смену, дежурным по твиндеку поставил. Сижу на башне БТРа, за свою жизнь думаю. И чота «груздь» и «пычалька». Сейчас в ППД вернёмся и недели на две рутина, караулы – наряды всякие. По мне так такие войнушки всяко лучше - хоть и устаёшь больше, но интереснее намного. Крыска ко мне корабельная в гости пришла. Сухарик я ей выдал. Сидим вдвоём, грустим и кушаем. И слёзки у нас обоих – кап, кап.

Вдруг, смотрю, два матроса корабельных в твиндек заскакивают и заметались, за ними ещё два. У одного мордан в соплях кровавых. Только я рот открыл, что бы чёнить рявкнуть, скрылись во мраке. И тут наших толпа вваливается, шестеро.

- Стоять! Смирно! Ко мне! Кто старший?! Доложить! Что?! Вы?! Тут?!

- Тащ лейтенант, дагов не видели?

- ???

- Да корабелы нажаловались. Жизни им не дают. Просили воспитательную работу провести.

- Ага, понял. Вы тут замполитами, на пол ставки устроились.

- Ну, типа того.

- Значит так! Без тяжёлых! Ясно?! В водолазный пост помчались.

- Есть! Спасибо. Разрешите…

-Да, да, продолжайте.

Вот не знаю почему. Но! Не было в морской пехоте, ни на севере, ни на балтике, ни на тофе, матросов из кавказских республик. Я так думаю, потому что в МП на каждой казарме мемориальная доска весит. С фамилиями и датами 95, 2000. Вот и не любят там «носорогов». А на кораблях, в те времена, это была БОЛЬШАЯ проблема. Любят эти парни под себя подминать и беспределить. Вот и получается, как морпехи на БДК погрузятся, у этих горных орлов жизнь становится всё чудесатее и чудесатее. А корабельные офицеры этого в упор не видят. Хотя тоже странно. А что, сами никак? Или воспитание не позволяет? У морпехов, в этом плане, ЖЕСТЬ.

Смена моя пришла. Пошёл я в каюту офицеров десанта. Чем мне заняться я знал точно! У меня в РД полторашка сэма, на золотом корне настоянная! К моему бойцу прям перед выездом из ППД отец с дедом приезжали. Вот и уважили. Они за машиной во Владик из под Хабаровска приехали. В те времена, до Урала все с правым рулём ездили. А машины откуда? Праильно! Владивосток и Находка. Спонтанно всё у них получилось. Не планировали. Вот я своего бойца к ним на КПП и проводил. Поговорил с ними, нормальный у них сын – внук. Грамотный боец. Дед у него хоть и старенький, но боевой. Планки свои орденские надел – впечатляет. Артиллеристом на войне был, в противотанковой служил. Ещё те отморозки. Нервы там надо было иметь, как канаты стальные. Ну и попросил он меня. Я даже удивился.

- Ту уж еби его, сынок, почаще, ага.

-Так чем и занят, отец.

- Да чот не видно. Морда больно наглая.

- Так по другому у нас и нельзя. Работа такая.

- Ага, тоже верно. Ну ладно, мы ещё раз зайдём, как вы из своих морей вернётесь, ага.

- Да не вопрос. Тока в следующий раз уточните, чтобы комбат на месте был, в увольнение отпустит.

Полторашку эту мне мужества не хватило в казарме оставлять. Мало ли, вдруг выдохнется. Вот и пригодилась. Подхожу к ротному. Он один в каюте не спал. Лежит, книжку читает, хоть и время уже к полуночи.

- Тащ командир, разрешите вмандить?

- Поручик, я не понял, вы собираетесь ВМАНДИТЬ, без моего чуткого руководства? Удивительно от вас, грамотного офицера, такие вещи слышать!

- Товарищ командир, как Вы могли обо мне так плохо подумать? Прошу Вас направить и возглавить, так сказать. Через тридцать минут. Необходимо банкет подготовить.

- Ну, что ж, извольте.

Спустился я в твиндек. Мой водитель дневальным как раз был. Попросил его по-быстрому из патрона к КПВТ открывашку для пива сделать. Там дел на 10 минут, если напильник и надфиль есть. Нормально получилось. Потом уже, кому надо, может «нулёвкой» облагородить. После чего пошёл в кают – компанию. Там вестовой ковырялся. Захожу, а он на меня глазами хлопает. Да, где устав внутренней службы и где корабельные матросы?

-  Ну, спроси у меня чёнить. «Товарищ лейтенант, разрешите узнать цель, вашего прибытия…»

Молчит

- Так, бля! Товарищ матрос, представьтесь!

Нормально, снялся со стопора. Выдал я ему этот модернизированный патрон и полтарашку. Патрон впечатление произвёл! Вот жеж, корабелы все эти, как дети, никак в солдатики не наиграются.

- Поляну организуй, пожалуйста, тока по-быстрому.

- Не вопрос. Гренки с паштетом из тушёнки и салат из консервированного тунца, подойдёт?

А – ФИ - ГЕТЬ. А я, если честно, до этого планировал в банке холодной каши из сухпая штык-ножом ковыряться. Вот, что значит «белая кость». Всегда корабельным офицерам завидовал. Я за день пробегаю больше, чем он за месяц вразвалочку проходит. Да и быт у них – кремовая рубашка в кают-компании после сауны, а не тайга мокрая.

- Хм. А фрикасе с блюманже в кастрюле из Парижа закончились?

Матрос виновато развёл руками.

Через десять минут сидели с ротным за столом, накрытым по всем правилам. С приборами, салфетками и графинчиком. Давно это у меня последний раз было.

-Эх, тащ, командир, хорошо-то как. По системе экспресс?

- Ну давай, первые три.

- А кстати, третий у них – «за тех кто в море». Так? А мы щас где?

- Нууу… Значит за нас.  

- Анекдот тут, в тему, вспомнил.

- Излагай.

- Париж, Елисейские поля, кафе шантан. Тапёр играет на рояле. Сидят белогвардейские офицеры. Эмиграция. Поручик, с тоской в голосе – «Корнет, как бы мне хотелось залезть на этот белый рояль и насрать туда…» «Поручик, это не Россия, Вас здесь не поймут.», «Да. Скоты…»

- Бля, зачёт, прям про тебя.

- Скажешь тоже, Костя. Этикетку блюдём.

- Ну, ну. Последний залёт – драка в «Сугробе» с ментами?

- Они первые начали! А комполка в самый разгар беседы зашёл!

Тут дверь открывается, и командир корабля заходит, капитан второго ранга.

- Приятного аппетита, товарищи офицеры.

Странно, у меня камок полевой, без звёзд. Если их носить, то РД или разгрузка их всё время обдирают. На лице, наверное, крупными буквами написано «ПОРУЧИК, БЛЯ !!!». Ротный крикнул вестового.

- Рюмку ещё одну подай, пожалуйста.

Командир корабля у ротного и спрашивает.

- Вы уже закончили? Я поговорить с вами хотел, капитан.

И на меня так многозначительно уставился. Я подорвался.

- Тащ командир, разрешите идти?

Ротный посмурнел  лицом. Щас бить будет.

- Лейтенант Новиков!

- Йаа!

- Садись!

-Есть!

Командир корабля хмыкнул, но сел с нами за стол.

- Слушаю, Вас, тащ полковник.

Ничосе ротный исполнил. Тонко, но, ЗАЧЁТ.

- Дело у меня к Вам. Хотелось бы сегодня с утра, для офицеров экипажа стрельбы организовать. С оружием и боеприпасами не поможете? Сами понимаете, у нас только автоматы и пистолеты. Да и патроны все на учёте. А у Вас…

Во, бля, наглый какой. Он уже всё сам порешал. Хотя, правильно. Всё-таки «первый, после бога».

- По патронам у меня почти по нулям. Это Вам к нему обращаться. У него после этой высадки все стволы чистые и БК на руках. Почему так вышло, сам не в курсе. С мишенями накладка вышла у посредников.

Ротный кивнул в мою сторону. А кап два сделал удивлённое лицо. Ротный ему пояснил.

- Это командир развед взвода. Он мне только в порядке внутренней службы подчинён. А по всем войнам и ученьям, как и оружию – боеприпасам, уже сам рулит.

Я приосанился и сделал лицо. Ну, минимум – министр обороны Южной Родезии. «Ну чо, съел, полковник?».

- Слушаю, Вас. (мой выход).

- Лейтенант, ну вы поняли, да? Выручите?

- Подумаем. Хотя, сами понимаете… Не так просто всё. Что я буду в ППД говорить?

Да ничего я там говорить не буду! Кто бы меня там, о чём спрашивал? Да и служба РАВ меня обматерит, если я начну эти боеприпасы по полку таскать и с разными просьбами дурными ко всем приставать. Меня только одно спросят - «Лейтенант, вы дебил?!». Но, зачем это  кап два знать, праильно? «Полкану» взгрустнулось.

- Хотя… Ладно. Всё возможно. ПКМ, «Вал», СВД. ПБ, РПГ – 7д, АКС, ГП – 25, устроят?

- Ох тыж, бля! Лейтенант, а с кем ты сейчас разговаривал? Ничо не понял! Но, впечатлён! Вестовой! Подай там. Ну, ты в курсе.

Хорошая настоечка была у полковника, облепиховая. Оборотов шестьдесят, точно. Но, ложилась… Как «Шмель» в подвал духовский.

С утра мореманы у нас отстрелялись. Бочки за борт скидывали и по ним палили. Визгу было….. Как дети, честное слово. И фотки. Нет не так, ФОТКИ !!! В позах «Сдохни от зависти Рэмбо»! И в лентах пулемётных. И с «граниками». И «со всем сразу». Я им ещё и грим боевой выдал. И два камка у бойцов попросил, на прокат. Короче, хотел бы я послушать, что они потом бабам своим рассказывали под эти фоточки…

Патроны 14.5, правда, топить пришлось, всё-таки.

Ну, а потом, ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ОБЕД, ПОСВЯЩЁННЫЙ СТРЕЛЬБАМ ОФИЦЕРОВ ЭКИПАЖА КОРАБЛЯ. Вот там то, челюсть у меня и упала. Они вообще в кабаки ходят, когда у стенки стоят? Если да, то ЗАЧЕМ?! Чего там, только на столе не было. Хотя, все подряд – деликатесы приморские. Сами ловят. Акваланги, то есть. Так что в КАЖДОЙ службе есть свои ПРЕЛЕСТИ.

Ну, как вернулись в ППД, праздник закончился, и начались ТРУДОВЫЕБУДНИ. О чём мы с крыской тогда и плакали.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Моя личная тема
Категория: Истории Варежки
Просмотров: 4234

***
Давним летом Варежка жила у бабушки на даче несколько дней. Познала мир заборов и крыш. Собрала неплохую коллекцию царапин и заноз. Как-то вынесла двух плюшевых друзей на солнышко. Мухтара и Лютика. Побрызгала их антикомарином.
На полном серьёзе.

 

***
А зимой как-то идём в школу пешком. Рука в руке, конечно. В попытке разбудить, бренчу на дочкиной перчатке, типа аккорды ставлю, песни подбираю. От щекотки хохочет, но не вырывается.
- Эх, - говорю, - жаль, всего четыре струны.
Она сжала покрепче мою ладонь:
- Зато отзывчивые…

 

***
Выходной. Собираюсь в гараж. Скачет вокруг меня и поёт: не уходи! постой, просто побудь со мной!
- Откуда ты эту песню знаешь? - интересуюсь.
- Да?! - удивляется, - вообще-то я считала, что это я сама придумала.
Наследственное.

 

***
Иногда после работы не успеваю переодеться. Варька набрасывается, значит пришло время законно побеситься. Обязательно надо выяснить кто кого перещекотит, что сильней одна моя рука или две её тощих ноги, кто кого спихнёт с кровати.
Всё, говорю, хорош, у меня уже мурашки побежали.
Известная своей жалостью, доча заявляет:
- А давай тебе в пупок воды нальём!
- ??!!!
- У них там бассейн будет.
Капитулировал, свалившись с кровати.

 

***
С месяц учится стоять на руках. Чего взбрендило, никто не знает.
Пыхтит, бурчит, чертыхается. И вдруг тишина.
Захожу, а она книжку подложила, стоит на руках у стенки и читает.
Аплодировал сочетанию приятного с полезным. А она просто не хотела думать, что может упасть.

 

***
- Пап, а ты когда-нибудь пробовал переорать себя?!
- В смысле?
- Ну, это когда плохие мысли в голову лезут, а ты там, в голове орёшь про хорошее.

 

***
С помощью яблока очередной молочный зуб покинул Варю. Порадовались и одновременно погоревали.
Вечером чистим оставшиеся, как обычно с песнями и брызганием.
И тут Варежка убегает, приносит отвалившийся зубик и начинает его чистить.
Теперь очень сомневаюсь, что нельзя умереть от нежности.

 

***
- Пап, а ты на рыбалке, как рыба в воде?!
Вместо ответа показываю ей большой палец. Она понимающе подмигивает мне одним глазом.
Научилась.

 

***
Торопимся:
- Варь, ты можешь пошевелиться?!
- Я дышу, а это уже не мало.

 

***
В классе появился новичок-мальчик. Варька рассказывает, как его жалко, никто с ним не общается и сам он молчаливый и грустный. Говорю, так придумай что-нибудь, чтобы помочь человеку. Я уже придумала, говорит. Подложу ему украдкой ластик в виде весёлого смайлика. Он, не зная, кто это сделал, может про любого подумать, что тот к нему хорошо относится. Глядишь, ему и полегче будет. Ловко, да?
- Доча, ты гений.
- Чуть-чуть.

 

***
Варежка рассказывает, как в прошедший праздник «14 февраля» подружка в классе никак не решалась подарить «валентинку» мальчику, который ей нравится. Варя захотела помочь. Давай, говорит, я ему в голову сердечком брошу, он обернётся, а я на тебя покажу.
Ржу, потому как приличным словом «смех» это не назвать. Она говорит, вот тебе смешно, а у людей горе – любовь.

 

***
По предмету «Окружающий мир» задали реферат на тему бережливости, сохранности и так далее. С этим у Варежки проблем нет, но ещё в задании было придумать слоган в оконцовке. Оказалось, тоже легкотня. Варя написала:
«Помни правило строгое – никогда не обижай убогое».

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 8577

На этом, уважаемый мой читатель, я предлагаю прерваться и завершить первую часть книги. Прошу прощение, что на полуслове. Обещаю, что вторую долго ждать не придётся. Она уже практически готова, осталось немного подправить и отшлифовать. То, что я решил разделить книгу на две части, это не потому, что я жлоб и хочу вдвойне на вас навариться, а исключительно по причине технического характера. Представьте, какая получилась бы толщина, впихни я всё в один том! Оно, может, и не так страшно, бывают книги и потолще, но ведь как «редкая птица долетит до середины Днепра», так и редкий читатель в состоянии за один присест осилить 900 полновесных страниц. Моя же книга, как вам уже понятно, из разряда тех, от которых невозможно оторваться, поэтому я должен думать об удобстве и здоровье своих читателей. Нельзя же заставлять людей сутки напролёт сидеть над книгой не давая им возможности ни попить, ни покушать, ни... это... ну то, что наоборот. Кроме того, и о детях надо позаботиться. Ведь когда книгу включат в школьную программу, вес среднестатистического портфеля может значительно увеличиться, чего я, конечно же, не могу допустить.

Кроме того, я всё же считаю, что нет ничего зазорного в том, что за свой труд человек хочет получить деньги. Известно, что дураки, работающие бесплатно, рано или поздно умнеют или умирают от голода. Я не дурак, поэтому прошу понять меня правильно. Бессонные ночи и все выходные напролёт на протяжении десяти лет должны же быть как-то вознаграждены? Да и напечатать книгу по нынешним временам стоит весьма недёшево. Вот и хочется не только покрыть затраты, но и что-то заработать, чтобы, не заботясь о дне насущном, засесть потом за написание новой книги.

Думаю, будет вполне уместно, если, пользуясь случаем, я здесь немного порекламирую вторую часть. Без ложной скромности скажу, что книга хороша и даже очень. Гораздо лучше той, которую вы сейчас держите в руках. Лучше хотя бы потому, что если на первой я тренировался, то вторую писала уже рука мастера. Оторваться от неё теперь-то уж точно будет невозможно, а смеяться придётся аж в два с половиной раза больше. Поэтому заранее готовьте попить, поесть, ну и памперсы, если что.

А вы, дорогие женщины, не дарите больше мужикам на 23 февраля одеколоны, носки, лосьоны и дезодоранты. Помните, что впереди 8 марта и вам за это могут отомстить. Не ломайте голову, выбирая подарок. Смело дарите мою книгу мужьям, любовникам, начальникам, подчинённым, всем существам мужского пола, которые когда-то держали в руках оружие и ещё не разучились читать. Вы увидите огонь благодарности в их глазах. И тут будет самое время попросить новую шубку, колечко, ну или ещё что-нибудь из предметов первой необходимости.

А теперь оторвались от дивана и бегом покупать вторую часть!

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9365

К пирсу нас поставили 31 декабря перед обедом. Оказывается, есть ещё на флоте добрые начальники, которые заботятся о своих подчинённых и которым совсем не наплевать, где и как те будут встречать Новый год! Радости нашей не было предела. Штурман, освежив по блокноту пароли и явки, успел уже сбегать на проходную, к телефону-автомату, и обзвонить все варианты. Теперь его ждали в пяти местах в разных концах города одновременно, и надо было решать, как выкручиваться. Молодые мичмана-холостяки, организовавшись, прикидывали, у кого соберутся в общаге и где столько выпивки взять. Механика эти проблемы не волновали, он сидел довольный в своей каюте, любовно поглаживал канистру со спиртом – с таким богатством для него сегодня были открыты все двери. Макс, начальник РТС, наш первогодок и молодожён, мысленно пребывал уже дома, под бочком у молодой жены и, находясь в полной готовности отчалить, трепетал в ожидании, когда старпом объявит новый состав суточного наряда.

Нет большего наказания для молодого женатого офицера, чем загреметь на вахту в новогоднюю ночь. Шанс у Макса был достаточно высок – один к трём, ровно такой же, как у Васи и у меня, так как только нам троим, старпом оказывал высокую честь заступать дежурными по кораблю. Вася тоже был молодожён и тоже боялся, к тому же на днях к нему из Ленинграда приехала жена, и тоже молодая, причём всего лишь на неделю. Молодая жена – вещь, конечно, хорошая, но не Бог весть какой дефицит. У многих такая есть. Имелась и у меня, и ничуть не хуже, чем у Васи и Макса, а может быть, даже и лучше. Но они боялись, старались лишний раз не попадаться старпому на глаза, а я, как храбрый зайчишка, спокойно ходил перед самым его носом, и всё мне было нипочём. Более того, утром за завтраком я смело вступил со старпомом в какой-то интеллектуальный спор и имел наглость в чём-то с ним не согласиться. В течение дня доставал каверзными вопросами, пару раз, как бы случайно, вместо Сергей Гариевич назвал Сергеем Горынычем и даже разок дерзко похохмил.

Категоричное заявление старпома о том, что никто из офицеров не уйдёт домой, пока не будут поданы планы мероприятий на праздничные дни и заполнены журналы ЖБП[1], мной было воспринято легкомысленно. Тут же, демонстративно, буквально на колене, я накидал какую-то галиматью и с победным видом сдал ему самым первым. Как видите, страха во мне не было никакого.

Но не боялся я не потому, что такой смелый и дерзкий, а потому что пребывал с утра в прекрасном расположении духа. Но что могло быть причиной прекрасного настроения у лейтенанта, который провёл две недели без берега и перед которым маячил реальный шанс остаться на борту ещё и на новогодние праздники? Скажу вам по секрету, что поводов для хорошего настроения у молодого лейтенанта, а тем более подводника, не бывает никогда, и тот факт, что у одного из них оно вдруг таковым оказалось, был просто вопиющий, и тут прослеживалась явная недоработка командования. Никоим образом не желая бросить тень на профессионализм своих непосредственных начальников, я тем не менее имею наглость утверждать, что настроение у меня действительно было хорошее, причём с самого утра и именно 31 декабря. Нравится это кому-то или нет!

Ладно, кончаю выпендриваться, прошу простить, пора объясниться. Настроение у меня было хорошим, потому что пребывал я в стопроцентной уверенности, что не загремлю на вахту и предстоящую новогоднюю ночь проведу дома с семьёй.

– Но как в этом можно быть уверенным молодому лейтенанту, а тем более подводнику? Что за легкомысленность! – в негодовании воскликните вы.

– Можно! – отвечу я, но только в одном случае – если у вас день рождения!

Вот и я, будучи именинником, пребывал в железобетонной уверенности, что нерушимая флотская традиция не ставить именинника в дежурство ни при каких обстоятельствах и сегодня будет свято соблюдена.

Вася и Макс моего оптимизма не разделяли. Особенно после того, как осознали, что раз число кандидатов на повязку дежурного по кораблю катастрофически уменьшилось, то их шанс загреметь на вахту увеличился до критических пятидесяти процентов. Мне их было очень жаль, но не мог же я буром переть против незыблемых флотских традиций! Покорившись судьбе, смиренные и печальные, они ожидали развязки. Друзья, конечно, были рады за меня, но в глазах читалось сожаление, что я не родился чуть позже, хотя бы первого января. Честно говоря, в этом вопросе я был с ними полностью солидарен. В юности, когда я занимался самбо, эти два часа старого года, которые мама не могла потерпеть, доставляли мне некоторые неудобства. Участвуя в соревнованиях, мне приходилось выступать в возрастной категории на год-два старше, а родись я в новом году, то боролся бы с ровесниками и с теми, кто на год младше. В юности такая разница в возрасте имеет большое значение, потому как если ровесников я валял как котят, то со старшими приходилось потрудиться.

После праздничного обеда с чествованием меня как именинника, с тортом и с традиционной чаркой, старпом объявил построение экипажа на пирсе. Ожидалось поздравление всего личного состава с наступающим Новым годом и долгожданное объявление суточного наряда. Но лично мне поздравлений уже хватало. После чествований в кают-компании и особенно после чарки настроение улучшилось многократно и не очень уже хотелось толкаться в строю. Хотелось побыстрее смыться домой. Хоть до наступления Нового года и оставалось ещё достаточно времени, но надо было успеть пробежаться по городу и купить подарки. Не терпелось окунуться в любимую с детства предновогоднюю суету, пройтись по праздничным магазинам, украшенным красочными гирляндами и серебристой мишурой, потолкаться в толпе среди милых, добрых, спешащих по своим новогодним делам людей. Ещё в те далёкие времена я заметил, что в канун Нового года люди становились милее и добрее. Военные люди под новый год тоже становились добрее, но не все...

После тёплой кают-компании наверху было стыло и неуютно. Съёжившись, втянув голову в плечи, пытаясь натянуть на уши задубевший воротник фуфайки, я стоял в первой шеренге, покачиваясь от резких порывов ветра. Справа меня подпирал Вася, слева Максим. Их шапки, натянутые по самые «нехочу», были заиндевелые, носы – сизые. Доверившись судьбе, они уже бросили орел-решку и успокоились. Максим трепетал, нетерпеливо сучил ногами, как рысак на старте, готовясь по команде «разойдись» рвануть, чтобы только его и видели. Вася, смирившись с участью, надеялся дозвониться до жены в гостиницу, вызвать её и под покровом ночи провести на подводную лодку. Он очень переживал, как бы об этих планах не стало известно никому из командования.

Ветер, завывал, гонял, разметая по пирсу, кучки белой колючей крупы, вздымал её вверх и стремительно кидал пригоршнями в лицо. Вдоль строя неспешно прохаживался старпом. Видимо, ему одному было не холодно. Вот уже полчаса он рассказывал нам о планах на новогодние праздники и никак не мог угомониться. Из всего следовало, что ничего хорошего в новом году ожидать не приходится. Уже вечером первого января часть экипажа заступала в камбузный наряд по базе, другая – в гарнизонный караул. Остальные, оставшиеся в живых после встречи Нового года матросы и старшины, поступали в распоряжение замполита и стройными рядами, при параде, отправлялись в Матросский клуб на концерт Ансамбля песни и пляски Краснознамённого Тихоокеанского флота.

Будучи мысленно уже дома, я эту важную информацию пропускал мимо ушей. Согласно утвержденному графику, дежурным по кораблю я заступал лишь вечером 2 января и до того времени оставался абсолютно свободен. Глобальные планы командования на ближайшее будущее меня, таким образом, не волновали совсем. Вася с Максом напротив, внимали каждому слову Горыныча, пожирая его глазами и приоткрыв рот. А тот всё говорил, рубил, вколачивал, как гвозди, слова, ветер разносил их по пирсу, обрушивал на слушателей тяжеловесными глыбами. Строя радужные планы на предстоящие выходные, я пропускал всё мимо ушей. Но вдруг что-то резануло мой слух. Одна глыба, видимо, достигла цели и весьма увесисто шибанула по темечку:

– ... отчётный концерт художественной самодеятельности подразделения... вокальное трио в составе... весь вечер на манеже... музыкальное сопровождение и аккомпанемент...

Слова и формулировки были до боли знакомыми, в душе шевельнулось нехорошее предчувствие... Еще одна глыба настигла и припечатала меня окончательно:

– Танцевальный конкурс на лучшее исполнение матросского танца «Яблочко». Ответственный – командир торпедной группы... место проведения – казарма подразделения... время проведения – 31 декабря с девятнадцати до двадцати часов. Участники – личный состав боевой части три...

Тут я заметил, что старпом не просто говорит, а держит в руках суточные планы и зачитывает оттуда. В груди похолодело, подкосились ноги. Вася с Максом вовремя успели меня подхватить. Старпом продолжал рубить фразы. Глыбы сыпались уже камнепадом:

– Интеллектуальная викторина «Живи по уставу, завоюешь честь и славу»... дискуссия на тему: «Индивидуальная строевая подготовка основа боеготовности и полноценной жизни воинского коллектива»... время проведения... ответственный...

Я с ужасом смотрел на старпома, краем глаза отмечая, как вытягиваются физиономии стоящих в строю бойцов. Особенно сильное недоумение читалось на лицах представителей БЧ‐3 и моих подопечных из седьмого отсека. Жар прошиб меня и добрую половину слушателей. Вряд ли комуто из них уже было холодно...

Старпом невозмутимо продолжал:

– Конкурс на лучшее исполнение песни «Варяг». Девиз конкурса: «Морскому сердцу песня дорога». Цель конкурса: выявить сильнейшего исполнителя. Время проведения – 31 декабря с 20-00 до 21-00. Ответственный – командир торпедной группы... исполнители матросы: Самокатов, Картабаев, Кумпельбакский, Пушков...

Старпом не договорил. В строю раздался неопределённый возглас, начинающийся с протяжной буквы «ё», и что-то грузно свалилось. Это упал в обморок Самокатов. Когда его привели в чувство и поставили в строй, старпом огласил список исполнителей до конца. Председателем и единственным участником жюри конкурса, как вы уже можете догадаться, опять значился я.

Но это было ещё не всё. После вышеуказанных мероприятий был запланирован конкурс чтецов-декламаторов. С двадцати одного часа и до отбоя личный состав боевой части три под моим руководством соревновался в художественном чтении общевоинских уставов. В выборе репертуара давалась полня свобода. Статьи можно было выбирать по своему усмотрению из тех, которые нравились больше всего.

Последним испытанием в этот чудесный день 31 декабря была тренировка по отбою личного состава и образцовопоказательный отход всего подразделения ко сну. Тренировки начинались и заканчивались ровно в 23-00. После чего всякие хождения и разговоры прекращались. Ответственным за мероприятие на этот раз старпом назначил себя.

Утро первого января, также не осталось без внимания. Ровно в 8-00 в ленинской комнате читалась весьма актуальная лекция «О вреде пьянства и алкоголизма». Исполнителем значился матрос Самокатов, о том, кто был ответственным, говорить, думаю, не имеет смысла. Старпом, остававшийся в новогоднюю ночь дежурным по соединению, пообещал тоже зайти послушать.

Последними запланированными на первый день нового года мероприятиями значились две дискуссии на злободневные темы: «Пить или не пить – вот в чём вопрос» и «Как питие определяет сознание». Победителю полагался приз в виде бутылки водки.

Когда старпом закончил чтение, я хотел было тоже брякнуться в обморок, но вспомнив, как бесцеремонно, накидав за шиворот снега, приводили в чувство Самокатова, поёжился и передумал.

После команды «Разойдись» я пребывал в полной прострации. Замаячил реальный шанс провести новогоднюю ночь не дома и не за праздничным столом, чего, кстати, никогда ещё со мной не случалось. Проскрипев снегом, мимо прошёл старпом, подмигнул и спустился в лодку. Озадаченные Вася и Макс недоумённо на меня поглядывали. Но что сказать? Как признаться, что, исполнившись преступной самоуверенности, желая в очередной раз похохмить, я собственноручно выкопал себе яму.

Тут настала моя очередь со щенячьей преданностью глядеть старпому в глаза:

– Сергей Гарьевич, – жалостливо канючил я, – ну день рождения же... гости ждут... стол накрыт...

– Минёр! Что ты от меня хочешь? – взгляд старпома выражает искреннее недоумение. – Корабельный план мероприятий утверждён командиром, согласно поданных суточных планов по подразделениям... Ты планы подавал? Твой почерк? На вот... читай... Скажи ещё спасибо, что я не внёс марафонский забег в противогазах, показательные выступления моржей в полынье на торце пирса и соревнование по прыжкам в ширину, которое ты запланировал первого января на три часа ночи... Хотя... интересно было бы посмотреть... Да у тебя мероприятий тут на неделю хватит! Вот чемпионат по нанайской борьбе... на второе января... Не слышал что-то я о такой. Ты занимался ей, что ли? Так... что у тебя тут ещё... Ага, бег в мешках по пересечённой местности... подлёдное плавание с полной выкладкой... футбол на крыше Главного штаба... головами бледнолицых...

Старпом захлопнул журнал, покрутил его у меня перед носом и бросил на прикроватную тумбочку.

– Знаешь что, минёр?! Отстань! Я же тебя на вахту не поставил! Какие ко мне претензии? А то смотри... сейчас возьму... и внесу всё это в план, на следующую неделю...

Я же тут ничего не придумывал. Ты сам всё написал. Повеселил, конечно, спасибо, но документ, оформленный в форму приказа и подписанный командиром, принимает уже силу закона. Будь добр теперь исполнять... Всё как запланировал!

Из каюты старпома я вышел уже успокоенным и смирившимся с неизбежностью. До первого мероприятия, которым, как мы помним, значился конкурс на лучшее исполнение матросского танца «Яблочко», оставалось ещё четыре часа. Я решил, что успею сбегать домой, поздравить родных и вернуться назад, прихватив свой старый, ещё с музыкальной школы, баян. Почему-то я был уверен, что сегодня он мне очень может пригодиться.

Когда Самокатов и вся братия, с которой мы несколько дней назад под «Варяг» самозабвенно маршировали по палубе, увидели меня с баяном, то отчётливо поняли, что весёлого Нового года им никак не миновать. На выразительный взгляд Самокатова я смог ответить только сакраментальным: «Надо Федя... надо...».

 

[1]         Журнал боевой подготовки.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Хухольи буквы
Категория: Буквы
Просмотров: 4444

Наши отступали когда, злые были, страшные, голодные - поперек слова не скажи. 
У нас теленок пасся перед домом, на кол привязанный. И тут едет машина открытая, два командира в ней, и солдат за рулем. Остановились, солдат выскочил, и давай теленка отвязывать. А мама дома была, хорошо услыхала машину. Вышла, и говорит им:
- Вы что, сукины дети, делаете? Этот теленок контрактный, государственный, с меня потом семь шкур за него спустят. Вы тут для чего ездите? Казенное добро разбазаривать? Убирайтесь, чтобы духу вашего не было!
Страшно было - ужас. Но ничего, один из командиров солдату показал: поехали, мол. Тот за руль сел, ничего не сказали, и уехали.
А овечек все равно забрали. Которых наши, которых немцы. Немцев-то у нас не стояло, мы им незачем - так, проехали насквозь, и все. А стояли у нас такие, с перьями на головах... Мадьяры, вот! Да и те в Архангельском почти все, а у нас жили двое, Микуша, и Никуша. Для порядка, значит. Их немец сам не любил. Вечно они какие-то замызганные да голодные. 
Убило их обоих снарядом, как наши наступать начали. Но это уже потом, в сорок третьем. 
Как сейчас помню - начало февраля было. Оттепель, весна, снег осел весь, и ночью в окошко скребется кто-то. Мама вышла в сени, спрашивает: "Кто там?"
"Хозяйка, есть немцы на хуторе?"
Она дверь отмкнула, и заходят трое, комбинезоны белые. Четвертый снаружи остался, караулить. Хотела было огня зажечь, а старший ей - нет-нет, вы что, ни в коем случае! Расспросили все про немцев, про дорогу, где кто стоит, и прочее. Потом уходить им, а мама спрашивает - когда же вас обратно ждать? 
Ждите, говорят, дня через два - будет наступление, и до вас дойдет, а мы разведка.
Так и вышло, как сказал - через два дня загремело, и погнали немца. И мадьяры наши, Микуша с Никушей, тоже с ними ушли, да недалеко - их всех так и накрыло на дороге за Архангельским. Много набили. А потеплело - народ ходил их закапывать. Райсовет распорядился, чтобы собрать похоронную бригаду. Боялись, как бы эпидемия какая не началась. Вот ямы копали, да крючьями на палке их туда стаскивали, и известью засыпали. Так и лежат там все вперемешку с нашими, которых в сорок первом поубивало. И которых эвакуированных полно было, и солдат тоже - все там. В Кривецкий лес еще долго после войны не ходили - страшно было. Орехи тогда, как назло уродились, полный лес. А куда пойдешь? В минах всё.

А летом потом у нас шестьдесят вторая армия стояла - их из-под Сталинграда прислали на отдых. До самого июля были. Нам артиллеристов поставили, с дальнобойными орудиями. Они всё смеялись - дескать, так вся война кончится, а мы немца и в глаза не видели. 
У нас в хате командир жил, а там дальше, не к бабке Нюрке, а в другую сторону - разведчики. Тогда еще не так все заросло, и перед домами видно было, где чего. Вот где сарай наш, перед дорогой - там навес сделали, и кухня была. А поближе сюда к Нюрке столик, и вот командир с утра выйдет, и пишет, пишет там разное. Народ к нему приходит, и всякая беготня с утра до ночи. Ну потому что войска идут, народу много - кому переночевать, кому чего. 
А разведчики эти по ночам по хатам ходили. Когда войска стоят, дверь же закрывать запрещают - вот они ночью зайдут, фонарями светят, и документы проверяют. Где чего не в порядке, тогда в Вислую Дубраву ведут, там у них какой-то был пункт приемный, что-ли. 
Один только у них был Васька - психованный совсем. Никогда его с арестованными не посылали, боялись что застрелит. У него из всей семьи одна сестра только маленькая осталась на Урале где-то. Они когда уходили, он мне ее адрес оставил, и попросил, можно ли меня ему в сведения вписать, чтобы если его убьют, документы мне прислали, а не ей. Она маленькая, потерять может, и тогда пенсии не будет. Я согласилась - жалко, что-ли. А его убило в сорок четвертом. Похоронка мне пришла, я потом писала сестре его, и бумаги отправляла. Где-то адрес был, да затерялся. А остальные ребята у них обычные были, ничего.

Раз стояли мы возле хаты, разговаривали, и тут какие-то летчики идут. А ребята эти никогда форму не носили почти - всё на них комбинезоны зеленые мешками какими-то. Вот летчики эти увидели комбинезон, и давай до него приставать - почему не по форме. Они ж офицеры, а он-то нет. Он молчит, улыбается только. Они ещё пуще за него взялись - ах ты ж такой-растакой, а ну пойдем с нами. Я им говорю - что ж вам не идется спокойно, чем он вам помешал? А он мне говорит: "Ничего, Таня, не беспокойся"
Повели они его, значит, а я побежала к старшему. "Саша, кричу, Саша! Яшку какие-то летчики с собой увели!" А Саша у них старший был. "Какие летчики, куда?!" Я ему все рассказала, он подхватился, и за ними, и еще ребят с собой взял. А мне же интересно, я тоже следом.
Прибегаю, они там в хате. Саша им и говорит: "Ваши документы, комендатура" И давай их чехвостить и в хвост и в гриву - а почему у вас предписание в другую сторону, вы что здесь делаете? Где ваша часть, когда вы туда прибыть должны? В общем, и про Яшку сразу забыли, и им ещё самим досталось. Посмеялись потом, конечно.

А Яшка, Яков, он долго потом все ко мне ходил. Ничего не говорил такого, просто как время свободное, так он здесь. Он сам из Ленинграда был, умный такой, в институте учился. Много интересного рассказывал. Потом, как уж им дальше наступать, на Курск, он пришел прощаться. Ну там разное, о том, о сем. А потом спрашивает: "Таня, ты меня ждать будешь?"
Я ему говорю - нет, не буду. Как можно обещания такие давать, вдруг чего случится? Война ведь.
Он снова - ну, мало ли что война, она ж не вечная. А я потом приеду, отвезу тебя в Ленинград. Я ему говорю - ха, мне тебя не надо, чтобы в Ленинград ехать. После войны пропуска отменят, я и сама съезжу. Вижу ведь, к чему он клонит. Я тогда ему говорю: и на кой я тебе сдалась? Ты городской, ученый, институт вон у тебя, после войны работу хорошую найдешь, а я из деревни, семилетку кончила только. Он опять свое - ты тоже, говорит, учиться сможешь, я тебе помогу. Я разозлилась, и скажи ему - мы не пара с тобой вовсе, как ты не понимаешь? И вообще ты еврей, а я русская - как мы жить-то сможем? Ни твоим, ни моим, сам подумай.
Тут его как кто оттолкнул прямо. Повернулся и ушел, ни слова не сказал больше. А потом они снялись, и в тот же день ушли совсем. 
Все девчонки провожать ходили, а я не пошла. Мать потом спрашивает - что ж ты не ходила-то? Я ей и рассказала, как все было. А она мне говорит: "Какая же ты дура бестолковая! Как у тебя язык повернулся только такое сказануть? Ведь они, может, на смерть ушли - каково ему с такими словами-то? Как есть дура!"
Так и не слышала я больше про него никогда.

Ушли они, а за ними потом танки поехали, как раз через нас они на Прохоровку-то шли. Целый день шли, разбили дорогу в пыль - чернозем же. Стоит облако над дорогой, и в нем только и слышно: "Уууууу.... Уууууу..." Тьма тьмущая...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9113

На пирсе завывала вьюга. Острый, пронизывающий ветер осыпал корпус подводной лодки снежной крупой. Свинцовая, студенистая каша вяло покачивалась у борта, готовая в любое мгновение замёрзнуть. Серые сопки на другой стороне залива дрожали и кривились, подёрнутые сизой пеленой. Белые коробочки зданий, россыпью сбегающие по каменистым склонам, холодно поблёскивали зеркальцами окон в багровых лучах заходящего солнца. Вымерзший, выстуженный всеми ветрами город казался зябким и неуютным.

В такие моменты, как-то не верится, что есть где-то тёплые страны, что есть, например, Вьетнам, благодатная бухта Камрань, где сейчас тоже тридцать градусов, но только со знаком плюс. Что по морю там сейчас плавают не грязные льдины, а загорелые купальщики и купальщицы. Должен сказать, что когда оказываешься во Вьетнаме, то трудно поверить уже в обратное. Бывало, жаришься на построении, на раскалённой палубе, перебирая пятками, как на сковородке, и не можешь себе представить, что в это же самое время где-то там, за пылающим горизонтом, другой офицер, тот же Гена Корячкин, например, примерзает подошвами к стылому железу и выбивает зубами художественную дробь. А тут ещё дебильные вопросы к нашим предкам-первооткрывателям начинают возникать – почему они пошли первооткрывать не в ту сторону?

А если ещё поразмыслить, то вспоминаются совсем необъяснимые вещи. Непонятно, например, как умудрилась Россия, уже тогда мощнейшее из европейских государств, остаться совсем без заморских владений? И это в то время, когда Англия, Франция, Испания и Германия владели больше чем половиной мира! Понятно, что в тот момент, когда Пётр Первый прорубал окно в Европу, наиболее лакомые кусочки – тёплые страны и райские острова – были уже растащены на колонии теми, кто оказался пронырливей. Но оставалась масса не таких лакомых, но вполне приличных местечек, за которые потомки, грея сейчас под пальмой бока, большое бы спасибо сказали. И почему снова попёрлись в вечную мерзлоту, на Аляску, например (которую потом всё равно, извиняюсь, просрали)? И это притом, что даже какие-то недоношенные Бельгия, Португалия, Голландия и даже микроскопический Люксембург умудрились приватизировать почти всю Африку, часть Азии и Латинской Америки! Голландцев, например, выперли из Индонезии (с нашей, кстати, помощью) вообще только в шестидесятых годах! В связи с этим так и остаётся загадкой, почему Лисянский и Крузенштерн, совершая первое кругосветное плавание, не водружали на открываемых землях российский флаг и не объявляли их нашими заморскими владениями? Также не совсем понятно, почему, когда, разбив Наполеона, наши войска вошли в Париж, заморские владения Франции автоматически не стали российскими? В качестве военного трофея и в компенсацию за сожжённую Москву Россия могла бы присоединить к себе массу экзотических островов, которыми Франция, кстати, владеет до сих пор.

Ну ладно, предков лучше не трогать, пусть лежат себе спокойно и не переворачиваются в гробу. Мы лучше поговорим о другом. О том, например, что на флоте мелочей не бывает и извечная надежда на русское «авось» до добра никогда не доводит. И о том ещё, что правильно заполненная документация не только надёжно прикрывает зад в случае неожиданной проверки или какого-нибудь глобального «катаклизьма», но порой спасает и от неприятностей личного плана. На память мгновенно приходит история из моей курсантской юности. Замечу сразу, что история эта окажется по зубам только людям, имеющим за спиной хотя бы минимальное советское прошлое. Тем, кто не учился в советском вузе, или хотя бы в школе, тут мало что будет понятно. Родившимся же после 1991 года советую вообще не напрягать мозги. Следующие пару страниц можете перекурить, пивка долбануть или в этом... как его... в гаджете поковыряться.

Вам же, уважаемым моим читателям из славного прошлого, позволю напомнить, что основными предметами в советских вузах считались тогда не физика, не высшая математика, не начертательная геометрия. И даже в узкоспециализированных институтах, готовящих химиков, астрономов, строителей и моряков, главными предметами были отнюдь не химия, не астрономия, не сопромат, не навигация, а история КПСС, научный коммунизм, марксистско-ленинская философия и политическая экономия. В связи с этим не буду долго объяснять, какое значение придавалось преподавателями этих наук вопросу изучения и конспектирования первоисточников классиков марксизма-ленинизма. В военном вузе требования оставались такими же, как и в гражданском, только жёстче, утрированней, а порой и совсем были доведены до маразма.

Будучи по складу ума не физиком, а лириком, я по гуманитарным предметам особо не заморачивался. Для того чтобы сдать экзамен, скажем, по истории КПСС, мне ничего не надо было зубрить и записывать. Достаточно было один раз прочитать нужные главы учебника, и твёрдая пятёрка была обеспечена. Но существовал порядок, согласно которому каждый курсант обязан был иметь тетрадь конспектов первоисточников и, каким бы ни был умным, без такой тетради до экзаменов не допускался. Вот и приходилось плодить макулатуру, бесцельно переписывая работы Маркса, Энгельса и Ленина. А с началом перестройки в эти ряды затесался ещё и Горбачёв. Какое-то время я пыхтел, напрягал глаза, мучился. И благо, если бы своими трудами мог бы когда-то воспользоваться, но, имея отвратительный почерк, я свою писанину и сам-то разобрать не мог. Пришлось искать способы, как упростить себе жизнь. Где-то к средине первого курса я изобрёл оригинальную методику: старательно переписывал из первоисточника первую страницу, а потом писал всякую галиматью. Иногда, как чукча в чуме, что вижу, то пою, иногда какие-то свои мысли. Но в основном писал стихи, которые знал наизусть, тексты песен и всё, что приходило в голову. По новой методике на работу с первоисточниками уходило гораздо меньше времени. Моя тетрадь пухла от великих мыслей, как пузатый буржуин на пропагандистском плакате в Ленинской комнате, была уже самая толстая в роте, и меня даже начали ставить в пример.

Приближалась сессия. Я был абсолютно спокоен – допуск по всем предметам у меня уже лежал в кармане. Не за горами маячили каникулы и смена сурового казарменного режима на домашнее расслабленное бытие! Я уже составил план мероприятий, где расписал, какие новые фильмы посмотрю, к кому из друзей схожу в гости, где и перед какими красивыми девчонками покрасуюсь в морской форме. Пока я обо всём этом мечтал, в аудиторию вошел командир роты. Он частенько приходил к нам на занятия. Посидит, послушает минут десять, пройдёт вдоль рядов, посчитает по головам и отправится по своим командирским делам дальше. Вот и на этот раз командир посидел на задней парте, узнал что-то интересное из истории КПСС и собрался уже было на выход, но тут взгляд его упал на мою пухлую тетрадь.

Он уважительно на меня посмотрел, бережно её взял и принялся не спеша перелистывать. Хоть и был я уверен, что почерк мой не разберёт никто, даже самый продвинутый дешифратор из ЦРУ, но всё равно по спине забегали мурашки.

Сначала командир листал тетрадь аккуратно, можно даже сказать трепетно, словно это была оригинальная рукопись самого Карла Маркса или на худой конец Фридриха Энгельса. Но вот он стал листать резко, небрежно и, о ужас, подолгу мусолить страницы и вчитываться! Он несколько раз с интересом глянул на меня, пару раз недоумённо почесал затылок. Пролистав тетрадь до конца, командир както странно ухмыльнулся, небрежно сунул тетрадь в карман и, ни слова не говоря, удалился.

Лекция по истории КПСС продолжалась. Я попытался понять, о чём идёт речь, но не смог. Вернуться к мечтам об отпуске, который, как известно, был не за горами, тоже не получалось. Оставшиеся до окончания пары полчаса я судорожно гадал: исключат – не исключат и что будет.

Мои уважаемые читатели, особенно те, которые родом из «прекрасного далёка», хорошо понимают, что такие переживания были не беспочвенными. А если бы они ещё знали, что конкретно было написано в тетради, то гроша ломаного не поставили бы, коснись дело спора о возможности дальнейшего моего пребывания в училище. Год, конечно, был не 37-й, но то, что в тетради по марксизму-ленинизму вместо конспектов лекций и первоисточников классиков были помещены стихи антисоветчиков Высоцкого и Есенина, могло быть расценено ретивыми партократами как изощрённая идеологическая диверсия. В этом случае неминуемым было исключение и волчий билет на всю жизнь.

Сразу после занятий командир вызвал меня в канцелярию. Раскрыл наугад тетрадь и, с трудом разбирая каракули, принялся читать:

– Час зачатья я помню... неточно... значит... память моя однобока... но зачат я был... ночью порочной... и явился на свет... не до срока...

Недобро глянул, пролистнул несколько страниц и зачитал ещё:

– Сыпь, гармоника, скука... скука... гармонист пальцы льёт волной... пей со мною... паршивая сука... пей со мной...

Открыв на новом месте, он вновь попал на поэзию, на этот раз то была строфа из поэмы Луки Мудищева, которую я здесь даже приводить боюсь.

Командир перевернул ещё несколько страниц, и... о ужас, стал зачитывать характеристику, которую я ему как-то набросал. Характеристику, мягко говоря, необъективную.

В некоторых местах потребовались уточнения. Например, командир поинтересовался, почему слова «Мудак» и «Дебил» применительно к нему я пишу с большой буквы, а «баран» и «осёл» – с маленькой.

– Ну и что это? – закончив читать, обратился командир, потрясая тетрадью перед моим носом.

Что тут можно было ответить? Как объяснить? Никак! Я попросил пистолет, чтобы застрелиться. Командир не дал. Сказал, что на такого дурака ему даже патрона жалко, да и не нужен ему лишний труп в подразделении. Обильно посыпая голову пеплом, я принялся деятельно раскаиваться. Я сказал, что характеристика – это вообще не про него, а про однофамильца, что приведённые стихи есть золотой фонд нашей поэзии, что исправлюсь и больше не буду... Также сказал, что все необходимые первоисточники законспектирую в полном объёме и даже больше, чем требуется. Последнее заявление было, конечно, опрометчивым...

Поверил ли мне командир? Не знаю. Но тетрадь не попала в политотдел. И в училище я остался. Остался в прямом и переносном смысле. Все каникулы провёл в казарме, конспектируя труды классиков марксизма-ленинизма. Новые фильмы в кинотеатрах так и остались непосмотренными, а друзья и красивые девушки как-то обошлись без меня.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Страна деревянных камней / Война / Тамбур уходит в небо
Категория: Война
Просмотров: 33636

Бухал морпех, слеза кати-и-илась,
Все танцевали под айфон.
А на груди-и-и, ево свети-и-илась,
Медаль за город Вашингтон.
Допил боец поправил ка-а-аску,
Привычно в ствол дослал патрон,
Ещё асвабаждать Аля-а-а-ску-у-у
И раздавил ногой айфон.

(народная морпеховская песня)

 

 

В кино очень часто показывают сплошное «мужество и героизьм», если фильм про войну. На самом деле всё «немного по-другому». Можно даже сказать, «без смеха и не вспомнишь». Здесь, дорогой читатель, я вам расскажу, как мы учились воевать в январе 95-го в городе-герое Грозном. Научились, кстати, очень быстро. На войне «пересдачи» не бывает. Там всё просто: если сдал экзамен, тяни следующий билет. Не сдал – домой, в «цинке». Так что, стимул – ещё тот. Участники безобразия ооочень внимательны на лекциях. Вы, скорее всего, спросите – «А, что, до этого не умели?». Умели, конечно. Только «высадка морского десанта на необорудованное побережье в условиях сильной противодесантной обороны» и «ликвидация незаконных вооружённых формирований в городских условиях», это немного разные вещи.

Итак, попали мы на этот праздник суверенитета (чечены себе хапнули, как ЕБН и пообещал) сразу после ВДВшников. Нас командование группировки войск попросило принять участие. Ну, вы помните, да – «Полком за два часа!». Место на банкете нам определили «зелёный квартал», Дудаевский дворец через дорогу. Сменили роту ВДВ, вернее ошмётки, которые от неё остались, заняли оборону, начали знакомиться с обстановкой. Лица у всех, прямо скажем, растерянные. Глазки за габариты грязных мордочек выходят. Моей группе (я на первой войне сержантом, командиром отделения, работал), с барского плеча ротного один подъезд пятиэтажки достался. Ничо так домик, хрущёвка – пятиэтажка, верхний этаж, правда, «в труху». ВДВшники в ней уже некоторые внутренние стены уронили, чтобы по всему дому не выходя из подъездов перемещаться можно было. Лестничные клетки мебелью и бытовой техникой до уровня второго этажа завалены. Хрен пролезешь. В тылу тоже пятиэтажка, пока ничейная, и домик отдельный трёхэтажный. Потом уже выяснилось, что это комбат нам на десерт оставил, так получилось, что мне лично, в составе группы. Перед фронтом здание детского сада - духовское. Очень долго за него перед этим наши коллеги из ВДВ рубились. Покоцано оно от души. Но парни из гордого горного народа оттуда сваливать не собираются. Понять можно, хоть и простреливаемая нами позиция, но если займём, то считай ключевая. Короче, сплошные шахматы, это чтобы вам понять, нужно на схеме показывать. Духи это всё тоже прекрасно понимают. Чуть что - стреляют. Так, что к окнам не подойдёшь. Но воевать как-то надо. На войне инициатива, считай - первое дело. Нужно, чтобы противник по твоим правилам танцевал. Вот командиры и решили – «пригласить духов на тур вальса», а именно – нанести противнику огневое поражение. Подползли к окнам и аккуратно, с надеждой, выглядываем. Не, ну а что, вдруг они там всей толпой, во двор выйдут и лезгинку танцевать начнут, а тут мы. Ага, щаз!!! Вот и сидим, в ожидании. Правило есть, «Не вижу, не стреляю». Хотя, при бое в городе 90 процентов расхода боеприпасов уходит на «подавление». То есть, долбишь по этим окнам, чтобы противник просто голову не поднял, пока твои товарищи или позицию меняют или из «шмелей» – «мух» целятся.

В общем, как на нормальной пьянке, кто первый стакан поднимет. Ну а потом уже по старой схеме – тостуемый пьёт до дна, хорошо сидим, за тех, кого с нами нет (стоя), за ПЗД (присутствующих здесь дам) и так далее. Ну и у кого-то из духов нервы и не выдержали. Одиночный выстрел, по-моему, даже не в нашу сторону. Наверное, просто меры безопасности нарушил при обращении с оружием или застрелился от неразделённой любви. И тут «Бахнуло», ВСЯ рота, как сговорившись, начала долбить по этому детскому садику из всего, что стреляет длинными очередями. Да, да, включая противотанковые гранатомёты. По моим прикидкам, точно всё, кроме НЗ, выпустили - нервы. Офицеры голосят - «Прекратить огонь!!! Что творите дебилы?!». Куда там. «Духи атакуют!!!». Короче, на пинках нас от окон командиры отгоняли. Здание это всё в дыму и пыли от попаданий.

-Эээ, савсэм штоли, да?

Подумали духи.

- А нехуй было выёбывацца.

Подумали морпехи.

Потом уже нам, сержантам, комбат с использованием ненормативной лексики и местных идиоматических выражений, поднося к носу каждого кулак с голову пионера, объяснил, что боеприпасов в «загашнике» НЕТ. От слова «совсем»! И когда будут неизвестно. Что-то там у них не срослось с доставкой. Пожгли колонну, по ходу.

-И если еще раз!!! Хоть одна сука!!! Без команды командира!!! Бляди тупорылые!!! В штыковую шас пойдёте!!!

Не, ну расстроился человек. А я, так честно, в шоке был. Доходить до меня стало постепенно – здесь не стрельбище, если не ты, то тебя. Не могу я обидеться и с гордо поднятой головой уйти в закат. Если мы здесь и сейчас их не победим, отрежут мне эту гордо поднятую голову. И очень повезёт, если начнут от меня запчасти отрезать именно с головы. Уже насмотрелись.

Прошёл ещё примерно час. Старшие командиры поняли – инициатива подчинённых, это, конечно же, хорошо, но нуивонафиг. Ротный собирает командиров групп на постановку боевой задачи. Я уже потом, на второй Чеченской, офицером, понял, самое страшное на войне – это потеря управления. Да и Великая Отечественная – очень яркий пример. В любой непонятной ситуации начинай руководить, подавай чёткие и внятные команды. Покажи бойцам, что ты не растерян. Всё по плану. И даже эту «полную жопу» ты предусмотрел и знаешь, как из неё вылезти.

Вот до нас и довели «замысел боя», соорудив из кирпичей на полу макет местности, ротный изложил. План был гениален и в тоже время прост, как чертёж лома в трёх проекциях. Итак, по пунктам.

Пункт первый - к нам прибегают злые, вооружённые чечены.

Пункт второй – мы всех убиваем.

Пункт третий – наказание невиновных, награждение не участвовавших.

Пункт четвёртый – всё.

Шедевр, бля! В заключении ожидаемый вопрос.

- Доложить по боеприпасам. Новиков, начнём с тебя.

Я сделал удивлённое лицо и начал.

-Есть! Эээ…

-Короче, ясно всё с тобой. Что у тебя есть и много?

Я перед этим по своим точкам пробежался и понял – «груздь и пычаль».

- Битый кирпич и плевки во вражьи рожи, тащ командир!

- Опять умничаешь?!

- По магазину и паре гранат на каждого. Вьюк «Шмелей». Три «Мухи». Гранаты для     подствольников – по нулям, но, знаю, где есть и много.

- Тааак, в этом месте поподробнее.

- Вот здесь (ткнул в макет патроном), Камаз подбитый, тентованный. Кабину, по ходу, из РПГ разворотили. Тент частично сгорел. Под ним цинки. По виду от ВОГов подствольников. Но по свету не пролезем. Только по темноте. У духов здесь ПК с фланга.

Ротный аж засветился от радости.

- Дорогой ты мой, сержантище. Если мы щас этот Камаз себе отожмём, то можно будет войну Америке объявлять. Вот через два часа, как стемнеет, этим и займешься.

- А мы ещё два часа продержимся?

- Да куда мы нахрен денемся. Тем более духи вашим дебютом ооочень впечатлились. Наверное, думают, что у меня папа на патронной фабрике работает. 

Через два часа, как стемнело, плотной группой поползли к этому Камазу. Вроде близко, 200 метров, но показались они нам очень длинными. Ну, ещё бы. По такому «Сталинграду», да ещё под носом у духов.

Ночью, кстати, в Грозном в это время было очень красиво. Настолько страшная картинка, что аж завораживает. Горит что-то на горизонте очень сильно, нефтяные ёмкости, по ходу. Техника битая на фоне домов порушенных. Трассы в небо уходят. Ракеты осветительные висят. В кино такого точно не увидишь. А здесь – впечатления на халяву. Крррасата.

Доползли до этого Камаза вшестером. Вытащили по два цинка на брата. Ну да, по габаритам такие же. Ну не видел я других цинков для ВОГ-25. Точно эти. Как обратно доползли, пересказать не могу. Слов у меня нет. Одни эмоции. Но бросить на полдороге такое добро «жаба смету не подписала». Уже на своей позиции начали делить. Нас уже стая товарищей с нетерпением ожидала. Делили всё по справедливости. То есть, совсем не поровну.

- Это тебе. Это снова тебе. Это канешна тебе. Это опять тебе. Чо ты хапаешь?! Чо ты хапаешь?! Так! Я себя не обделил? Нет, нормально.

И вот как только мы эти цинки вскрыли. Сначала тишина повисла гробовая. А потом такой мат трёхэтажный стоял, что я думал, духи в плен сдаваться начнут. В цинках снаряды были 23-х миллиметровые. Для «Шилок», маркировку на них ночью не разглядишь. Да и вскрывали-делили тоже в темноте. Зажги, попробуй, фонарик какой, если жить надоело. Даже курить нельзя. Огонёк от сигареты за триста метров в ночнике как фонарь светится. У ротного аж слёзы на глазах от обиды.

Меня, если честно, отходняк колбасить начал. Отчаяние лютое накатило. Вот что теперь делать? Меня же грохнут завтра, прям с утра! Но тут страх отступил. Устал я уже бояться. Нет, ну действительно, сколько можно? Содрал всю сбрую с себя и пополз по «полю боя» шмонать боеприпасы по трупам. Ничего так, удачно.  Как первый раз приполз, бойцы на этот подвиг посмотрели, повздыхали и присоединились. Вот и получилось – «Не говори мне, что ЭТО невозможно сделать, а придумай КАК!».

С утра ещё один «подарок» нашли - почти полный цинк патронов 7,62 УС, в подвале дома валялся. А АКМС с ПББС у нас был, ВДВшники, когда уходили, оставили. Хорошая машинка, снайперу нашему вручили. На первом этаже он сел. Из глубины комнаты стрелял. Очень он нас с утра выручил.

Утром – вторая часть Марлезонского балета. Но уже всё намного проще было - «миномётка» наша развернулась, наконец-таки. Очень это приятная картина – разрывы своих 82-х мм. мин в боевых порядках атакующего противника. Настроение очень поднимает. Мы, со своей «стрелковкой» считай так, на подхвате. А потом БТР примчался, под завязку боеприпасами забит. Водила, точно придурок, под таким огнём по улицам кренделя выписывал, что  «мама не горюй». О том, что будет дальше я, честно говоря, уже не думал. Хотя сам себе до сих пор объяснить не могу. Как?! Как, сцука?! Я эту неделю января в Грозном пережил. Парадокс, бля!

Очень много лет с того момента прошло. НО!!! Я теперь точно знаю. Что бы в жизни у меня не случилось, это не ПЕСЕЦ.

ПЕСЕЦ - ЭТО КОГДА БОЕПРИПАСЫ ПРИ ВРАЖЕСКОЙ АТАКЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ!!!

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9311

Было решено начать подготовку к строевому смотру, который по плану оргпериода должен был произойти ещё только через месяц. Один из номеров программы подобного мероприятия – выступления экипажа корабля на «смотре строя и песни». Выглядит это так. Словно во времена пионерской юности все семьдесят пять человек экипажа подводной лодки, в едином строю, проходят, чеканя шаг, мимо трибуны, на которой стоит грозный комбриг. Если по какой-то причине ему не нравится прохождение, ногу, скажем, кто-то невысоко поднимает, в асфальт впечатывает её недостаточно звучно, экипаж заворачивается на добавочный круг. И так до тех пор, пока комбригу всё понравится. Следующим элементом шоу обычно бывает прохождение с песней. Здесь тоже одним проходом не отделаешься.

Наверху было темно, промозгло и ветрено. Кормовой якорный огонь, дрожа, отражался на чернильно-чёрной измятой воде и тусклым желтоватым светом растекался по горбатой поверхности палубы. Очутившись под открытым небом, под вымороженными и, казалось, закристаллизовавшимися звёздами, я тут же пожалел, что не успел одеться как следует. Ещё одни нижние штаны и дополнительная пара шерстяных носков совершенно бы не помешали! Едва ступив ногами на остывшее железо, я почувствовал, как сквозь тонкие подошвы остроносых офицерских ботинок в меня проник и стал разливаться по всему организму леденящий, могильный холод. Колючий мороз обжигал лицо и открытые участки кожи. Я зябко поёжился, содрогнулся всем телом и едва успел покрепче сжать зубы буквально за миллисекунду до того, как окружающие услышали бы их дробный, костяной стук.

Репетицию строевого смотра начал сам командир. Он тут же отправил вниз всех карасей и тех, кто, по его мнению, особо не нуждался в дополнительных строевых занятиях на свежем воздухе. Оставшуюся присмиревшую братию в количестве восьми человек командир построил в шеренгу, скомандовал «Смирно!» и так и оставил стоять навытяжку.

Затем он произнес небольшую, минут на сорок, речь о крайней важности для личного состава флота (особенно подводного) строевой подготовки, сделав особый упор на ту практическую пользу, которая извлекается всеми категориями военнослужащих и гражданских лиц от умения двигаться строем и с песней.

– По-настоящему дисциплинированный матрос, – вещал командир, – это такой матрос, который даже среди ночи встанет, чтобы походить строевым шагом! А если он не будет уверен, что сам сможет проснуться, то обязательно попросит дежурного, чтобы тот его вовремя разбудил!

Командир окинул взглядом строй, словно надеялся найти в ряду вытянувшихся по стойке «смирно» сизых от инея моряков хотя бы одного такого по-настоящему дисциплинированного матроса и, не найдя, очевидно, разочарованно завершил:

– Вы же, разгильдяи, вечно особого приглашения ждёте...

Дальше командир вскользь коснулся вопроса «семьи и школы». Он отметил, что школа, безусловно, вносит свой весомый вклад в процесс катастрофического ухудшения качества призывного контингента. Он тут же высказал предположение, что отработку движения строевым шагом и с песней, в составе подразделения и в одиночку, равно как с оружием и без, было бы вполне оправданно начинать ещё в младшей группе детского сада. А строевую подготовку наравне с математикой сделать полноценным предметом школьной программы с первого класса.

– Если вам в школе разрешали побеситься на переменах. То всё, баста! На флоте этому пришёл конец! – решительно и жёстко подытожил командир эту часть своей весьма содержательной речи.

В заключение он доверительно сообщил присутствующим, что человек, не умеющий ходить строевым шагом, лично для него не представляет никакой ценности, и будь его воля, он бы таких топил без суда и следствия прямо на краю пирса.

Затем командир собственноручно показывал по разделениям элементы строевого шага: как надо тянуть носок, на какую высоту должна подниматься нога, как правильно она должна опускаться. Потом, для закрепления навыков, громыхая по железу, несколько раз сам прошёл строевым шагом.

Окончив теоретическую часть, командир наконец-то скомандовал «вольно» и приступил к части практической.

Перестроив слушателей в колонну по двое, он принялся гонять их строем по палубе, взад-вперед от рубки к корме и обратно. Он так громко кричал незаменимые в подобной ситуации:

– Р-раз, р-раз, р-аз, два, три! Кругом, ма-арш! Твёрже шаг! – что я испугался, как бы он не потревожил мирный сон почивающих на берегу ни в чём не повинных граждан.

Чтобы не отрываться от народа и окончательно не отморозить ноги, я громыхал ботинками по стылому железу палубы вместе со всеми.

Так прошёл ещё час. В два часа ночи командира сменил старпом, а в четыре наступила и моя очередь продолжать строевые занятия. Ног к этому времени я уже не чувствовал совершенно, но, собственноручно заварив кашу, я был обязан довести дело до логического конца. Оставшись на палубе один на один со своими противниками, находящимися, как и я теперь, в последней стадии оледенения, я собрал в кулак остатки силы и воли и обратился к ним с небольшой речью, не с такой пространной, как командир, но вполне конкретной. Для начала, как и положено, в духе времени, я спросил вполне демократично:

– Ну, что будем делать, уважаемые товарищи старослужащие? Спать пойдём или ещё немножко походим? – и, не дожидаясь ответа, сразу же продолжил:

– Я так думаю, что лучше походим...

Раздались возмущенные крики:

– Спать идём! Сколько можно! Мы не лоси топать тут всю ночь... Это издевательство!!!

Спешить было некуда. Не прерывая волеизлияния, я с минуту подождал, когда все замолчат. Выждав ещё минуту в полной тишине, я негромко, но достаточно твёрдо заговорил:

– Все высказались? Если нет, я ещё подожду... Не надо? Ну, тогда слушать сюда. Митинги тут устраивать бесполезно! Сейчас будете делать только, то, что скажу я. И ничего больше! А если хоть одна сука без разрешения откроет рот, долбить палубу будете до самого рассвета! Если покажется мало – и завтра тут встретимся, и после завтра, и вообще... – сколько понадобится! Вопросы есть? Разрешаю задать только один. Кто? Ну, давай, Самокатов...

Самокатов не заставил себя долго ждать. Смачно хлюпнув носом, браво утершись рукавом ватника, он торопливо заговорил, причём совершенно нормально, без своих идиотских вывертов, правда, по-прежнему хрипло, но причину этого уже вполне можно было объяснить – промерз до глубины души и, естественно, охрип.

– Товарищ лейтенант! Давайте пойдём вниз... А? – начал он проникновенно, почти заискивающе, безуспешно пытаясь в темноте заглянуть мне в глаза.

Не уловив реакции на столь заманчивое предложение, он с удвоенными усилиями принялся совращать меня, растекаясь елеем, как змей-искуситель:

– Ну что нам здесь торчать? Товарищ лейтенант! Командир и старпом уже спят... Зачем нам тут сопли морозить? Нам и так уже всё понятно... Вопросов нет... Всё будет нормально... У меня вон, вообще рука травмирована... Могу застудить... Такой дубак!!! Бррр! Товарищ лейтенант, будьте человеком!!! Давайте сейчас потихоньку вниз. Там тепло. И спать уже давно надо. Меньше трех часов до подъёма осталось... Товарищ лейтенант! А? Вы же сами замерзли... Да?

– Нет! – резко оборвал я. – Мы остаёмся здесь и сейчас будем разучивать строевую песню. Песня называется...

Взрыв негодования не позволил мне закончить. Вновь послышались истерические крики, оскорбления, угрозы. Но так же быстро, как прогорает вспыхнувшая солома, угасла и эта последняя вспышка неповиновения. Вновь дождавшись тишины, как ни в чём не бывало я заговорил ровным и бесстрастным голосом:

– Я предупреждал: если кто-то без моего разрешения откроет рот – занятия продолжатся до подъёма. Поэтому, нравится вам это или нет, но до семи утра никто вниз не уйдёт. Это я вам гарантирую и не советую меня испытывать. Более того... Если я ещё раз услышу какие-то неформальные возгласы, выражения недовольства и прочие проявления плюрализма, то и следующую ночь от заката до рассвета мы в полном составе проведём здесь. Всем понятно?

На палубе воцарилось угрюмое молчание. Было слышно, как в ограждении рубки завывает ветер и на противоположной стороне залива, на тральщике, раскачиваемая ветром, звякает рында. Было полпятого утра, но спать совсем не хотелось.

– Песня, которую мы сейчас будем маршировать, называется «Варяг», – нарушил я затянувшееся молчание. – Все слышали? Отлично! Приступаем к репетиции! Самокатов, запевай! На месте, шаго-ом... арш! Ну что ты молчишь? Слова забыл? Всем слушать сюда!

Следуя принципу «делай, как я», старательно прокашлявшись и прочистив горло, я приступил к исполнению песни, что называется, вживую. Ожесточенно маршируя на месте, колотя отмороженными ногами по звенящей палубе, я выкрикивал охрипшим голосом в безмолвную темноту ночи знакомые, прочувствованные поколениями русских моряков слова:

– «Наверх вы, това-арищи, все-е по места-ам, последний парад наступа-а-ет, врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг», пощады никто-о-о не жела-а-а-ет...».

Закончив, я преложил спеть «Варяга» всем вместе и к своему ужасу обнаружил, что большая часть нашего творческого коллектива не знает слов этой знаменитой песни!

Ещё полчаса ушло на разучивание. Потом часа полтора – на спевку. В итоге только в начале седьмого утра мы смогли предъявиться старпому. Но для того, чтобы получить у него зачёт и пойти вниз греться, пришлось ещё немало потрудиться. Наш старпом считал себя большим знатоком музыки. Целых два года из вереницы, в общем-то, счастливых лет его детства были безнадёжно испорчены музыкальной школой по классу фортепиано, куда родители, не спросясь, записали его и гоняли из-под палки. Этого было вполне достаточно для того, чтобы старпом возненавидел всякую самодеятельность, особенно ему не нравилось, когда рядом поют, да ещё и фальшиво. В результате для получения у старпома зачёта нам пришлось маршировать «Варяга» не менее двадцати раз. Первое исполнение ему не понравилось по причине – что тихо, второе – потому, что слишком громко, третье – шагали не в такт, четвёртое – пели не в той тональности и т.п.

– Твёрже шаг! Выше ногу! Почему зад не поёт! – время от времени покрикивал старпом.

В конце концов нежный музыкальный слух Горыныча был удовлетворен исполнением. Довольный, мурлыкая «Варяга» под нос, он спустился вниз. За ним было двинулись и участники нашего творческого коллектива, но грозным окриком я буквально пригвоздил их к месту:

– Стоять!!! Куда направились! До подъёма ещё полчаса. Продолжаем хождение с песней!

Никто не проронил ни звука, все бессловесно повиновались, и только ненавистью горящие глаза говорили о том, что совсем не добрые мысли роятся в их головах. Строевые занятия продолжались. Железо гудело под ногами. Гуськом, туда-сюда, мы ходили по палубе, выкрикивая в темноту ненавистные слова «Варяга». Репетиция закончилась, только когда снизу донесся сигнал: «Команде вставать!», и то не сразу. Услышав сигнал, люди снова было ринулись в направлении рубки, но вновь были остановлены окриком:

– Стоять! Кто разрешал покинуть палубу? Вы не знаете, что на военной службе всё делается по команде?

– Отделение! – крикнул я так, что окончательно сорвал голос и, сделав внушительную паузу, сипло завершил: – В одну шеренгу, становись! Равняйсь! Смирно!

Надо ли говорить, что данные команды были выполнены совершенно, как того требует устав – беспрекословно, точно и в срок.

– Благодарю за службу! – просипел я из последних сил. На этом можно было бы и закончить ночь, отпустить личный состав вниз и самому пойти греться, но обязательное в таких случаях «Служим Советскому Союзу!», прозвучавшее в ответ на мою благодарность, оказалось каким-то очень уж вялым и жидким. Пришлось немного потренироваться и тут. И лишь только когда громогласный отзыв загремел в полную силу молодецких легких и неудержимо прокатился во все концы просыпающейся бухты, я скомандовал:

– Вольно! Разойдись...

Ополоумевшие от осознания наконец-то наступившей свободы, мои подопечные ринулись в ограждение рубки, создав ввиду узости прохода небольшую свалку, затем по трапу вниз, отдавливая друг другу руки и наступая на головы.

Наставшее утро и весь последующий день прошли у меня в непрекращающейся борьбе со сном и с невыспавшимся личным составом. Я зорко следил, чтобы никто из них ни на секунду не смог прикорнуть на шконке или куда-нибудь зашхериться. Надо ли говорить, что и сам я, проведя бессонную ночь, тоже ни разу не позволил себе расслабиться. Выполняя пожелание командира, я обеспечил своим подчиненным фронт работ до самого отбоя, и когда пришло время отходить ко сну, койка Самокатова, на которую, как мы помним, я ещё накануне положил глаз, оказалась абсолютно свободной.

Укладываясь и натягивая на голову колючее одеяло, я поймал себя на мысли, что после прошедшей ночи, перипетий сегодняшнего дня и всех моих педагогических ухищрений было бы совершенно не лишним надеть на ночь каску, бронежилет и выставить у койки персонального караульного. Но эта весьма своевременная и здравая мысль ненадолго задержалась в усталом мозгу. Уже через секунду перед глазами поплыли разноцветные пятна, и меня увлёк, закружил, какой-то безумный, искрящийся водоворот.

Я услышал далёкие, эхом отзывающиеся голоса:

– Строевые занятия – это основа основ...

– Раз! Раз! Раз, два, три... Выше ногу! Песню – запеевай!

– Драть их надо... дральника своего не жалея...

– Идет, сука, пялится, а я ему бац в рыло...

– Убивать надо тех, кто устав после обеда не читает...

– Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг»...!

И поверх всего этого чей-то зловещий шепот:

– Где ножовка?

– Да вот же!

– Давай сюда! Я буду пилить, а ты держи голову!

И тут слабеющее сознание окончательно покинуло меня.

– Отпилили всё-таки! – была последняя, промелькнувшая в голове мысль.

Проснувшись утром, открыв глаза и увидев тускло мерцающий плафон над головой, я тут же догадался, что жив. Первым делом я потрогал шею и голову, потом всё остальное. Все части туловища оказались на месте. Правда, я совершенно не чувствовал ног – за прошедшие сутки они так и не отогрелись.

Вечером того же дня, не на шутку обеспокоенный, я обратился к Ломову на предмет исключения гангрены. Он внимательно меня выслушал, осмотрел ноги, поколол их иголкой и предложил... сделать клизму. Несмотря на страх пропустить гангрену и остаться без ног, я всё же отказался.

Тогда он сказал:

– Щас! – и с головой нырнул в свой объёмистый сейф.

Погромыхав там немного, он вылез назад, держа в руках пузатую полуторалитровую бутыль с многообещающей наклейкой на борту в виде скалящегося черепа и с надписью под ним: «Салициловая кислота – Яд!». Не обращая внимания на моё в недоумении вытянувшееся лицо, Сёма плеснул в стакан граммов пятьдесят этой удивительно пахучей и что-то сильно напоминающей жидкости и, протянув мне, безапелляционно заявил:

– Пей!

Первой мыслью было, что дела мои действительно плохи, что Ломов, разуверившись помочь, решил облегчить мои страдания. Заметив некоторое замешательство, Сёма недовольно пробурчал:

– Ну, что тару задерживаешь? Давай пей быстрее, освобождай стакан!

И я выпил! А что оставалось делать? Жизнь без ног – это, сами понимаете, не жизнь. Но тут Ломов налил себе и тоже выпил! Салициловая кислота оказалась вполне съедобной и сильно напоминала разведённый медицинский спирт! Видя такое дело, я потребовал добавки. Сема не стал жадничать, и мы опрокинули ещё по полстакана. Потом открыли консерву – «Щука в томатном соусе», как сейчас помню. Закусили, зажевали воблой, и на душе полегчало. Порозовев лицом и придя в отличное расположение духа, Сёма проявил живейшее участие в моих делах.

– Ты, минёр, если что, в следующий раз меня на помощь зови, – говорил слегка заплетающимся языком Ломов. – Я их, сук, так за@бу, мало не покажется!

– Давай я сейчас за тебя в седьмой спать пойду? А ты тут оставайся! – предложил он.

Я сердечно поблагодарил Сёму за своевременно оказанную медицинскую помощь и сердобольное участие, но от последнего предложения вынужден был отказаться. Как вы понимаете, история противостояния с организованной преступной группой Камаза-Самокатова становилась уже делом принципа, и мне следовало собственноручно довести дело до конца.

Для того чтобы совершенно закрыть эту тему и с чистой совестью перейти к другим, не менее занимательным страницам моего повествования, я прошу уважаемого читателя немного потерпеть и побыть со мной на протяжении ещё нескольких минут.

Не скажу, чтобы после достопамятного ночного бдения во всём сразу же наступил уставной порядок и в отношениях возникло полное взаимопонимание. Было ещё несколько попыток подкопаться под меня и технично выдавить из отсека. Сообразив, что лобовая атака успеха не принёсет, мои противники попробовали действовать исподтишка, но и тут у них ничего не получилось.

Выждав сутки, немного отдохнув и придя в себя, Самокатов предпринял ещё одну попытку вернуть утраченные позиции. На следующий вечер, дождавшись, когда я успокоюсь и покрепче засну, он направил ко мне своих исполнителей. Размотав шланг системы ВПЛ[1], они просунули под одеяло её диффузор-разбрызгиватель и врубили пену.

Я проснулся не сразу. Промелькнувший мимолетный сон вызвал ощущение какой-то необъяснимой тревоги, мне казалось, что я проваливаюсь в болото и со всех сторон ко мне подступает густая, вонючая жижа. Я проснулся и открыл глаза, лишь когда пена уже заполнила всё пространство под одеялом, хлопьями стала вываливаться наружу и едкой лавой поползла на лицо. Первой мыслью было, что произошло что-то непоправимое. Я встрепенулся, дёрнулся, но тишина в отсеке и змеиное шипение диффузора под боком навели меня на мысль, что никакая это не авария, а подлые происки оппонентов, жаждущих взять реванш. Откинув тяжёлое, напитавшееся водой одеяло, облепленный пеной с ног до головы, я спрыгнул на средний проход. В полумраке ночного освещения перед моим взором предстало страшное зрелище. Койка, на которой я только что спал, походила на средних размеров облако. Таинственно искрясь и переливаясь, оно шевелилось, шипело и быстро увеличивалось в размерах.

Я выключил систему ВПЛ. Шипение и рост облака тут же прекратились. Откуда-то из темноты прорвался из последних сил сдерживаемый смешок, затем ещё кто-то не выдержал и тоже захлебнулся в прерывистых спазмах. Ни слова не говоря, я взял первое попавшееся полотенце, смахнул с лица хлопья пены и обтёр руки-ноги. Никакого раздражения, злости и растерянности я не испытывал. Было несколько обидно за такое к себе отношение, но я прекрасно понимал, что годки так просто не поступятся своими интересами, и факт моего водворения в седьмой отсек на постоянное место жительства не воспримут так смиренно, как этого хотелось бы мне. Поэтому подобный вариант развития событий я в принципе предвидел. Единственно, на что я досадовал, – это на тупость моих противников. Они не в состоянии были сообразить, что поставили меня в положение, из которого мне нет уже дороги назад, и все их попытки вернуть утраченные позиции – совершенно бессмысленны.

Поняв, что и сегодняшняя ночь оказалась безнадёжно испорчена, я решил было остаток её вновь посвятить строевым занятиям на палубе, но вовремя сообразил, что в мокрой до последней нитки одежде долго на морозе не протяну. На это, очевидно, и рассчитывали Самокатов и Ко, разрабатывая план своей коварной мести, но опять просчитались. Видно, не смотрели они известный наш патриотический фильм «Александр Невский» и не слышали произнесённые князем крылатые слова: «Кто с мечём к нам придет, тот от меча и погибнет». Система ВПЛ и стала для них тем самым разящим мечом!

С истошным криком:

– Учебная тревога! Пожар в седьмом отсеке! Горят матрацы на койках по правому борту! – я на полную мощность врубил ВПЛ и принялся старательно поливать пеной все без разбора койки по правому борту. Затем я так же качественно пролил койки и по левому борту. Потом с криками: «Пожар! Спасайся, кто может!» стал бегать по отсеку и поливать всё и всех, возникающих у меня на пути. Бачок пенообразователя был наполнен под завязку, воды тоже хватало, поэтому, прежде чем иссякли запасы пены, весь отсек был похож на огромный белый сугроб, внутри которого бродили, натыкаясь друг на друга, облепленные струпьями пены, осовелые, потерянные, как зомби, тела.

Завалив таким образом сугробами весь отсек, отчего близость Нового года стала ощущаться гораздо острее, я, как ни в чем не бывало, намотал на барабан шланг ВПЛ, привёл систему пожаротушения в исходное состояние и занялся приведением в порядок своего спального места. Безмолвно, в гробовом молчании, опасливо поглядывая по сторонам, народ последовал моему примеру. Через некоторое время сугробы начали таять, оседать, и по отсеку побежали полноводные весенние ручьи.

До утра продолжалась уборка. Работали все, даже я и Самокатов. Честно говоря, было порой больно смотреть на дело рук своих: сморщенные, скукоженные, промокшие до последнего перышка, подушки, флагами расцвечивания, развешенные на просушку сырые наволочки и простыни... Одеяла и матрацы полностью просохли только к лету, когда появилась возможность высушить их на солнце, но после третьей бессонной ночи на такие мелочи, как мокрое одеяло и хлюпающий матрац, никто внимания уже не обращал.

Несмотря на некоторые бытовые неудобства, сорванный голос, отмороженные ноги и прочие малоприятные последствия глобального противостояния, результатами своей начальственно-педагогической деятельности я был, в общем-то, доволен. Реваншистских попыток по пересмотру итогов «Битвы за койку» больше не предпринималось. Также ни у кого не возникало сомнений в правомочности существования воздвигнутого мной «нового мирового порядка». Чуть позже, на берегу, когда появилась такая возможность, я имел с Самокатовым конфиденциальный разговор. Без обиняков я объяснил, что двухметровый рост и пудовые кулаки ему по жизни не сильно помогут, если не начнет наконец-то включать мозги. Пусть в армию берут здоровых, но спрашивают-то как с умных. Вот и в нашей ситуации придётся уяснить: чтобы жить спокойно и не доставлять проблем себе и окружающим, ему придётся либо меня убить, либо полностью подчиниться. Буквально на пальцах я ему объяснил, чем нам обоим не выгоден первый вариант и почему предпочтительней другой. Самокатов долго думал, взвешивал все «за» и «против» и к обоюдному удовлетворению сторон вынужден был остановиться на втором варианте.

Последние дни ссылки были особенно тяжки – морозы придавили за тридцать, в седьмом от влажности на подволоке впервые, даже на памяти старожилов, образовались сосульки. Если отсек долго не проветривать, становилось, конечно, теплее, но от недостатка кислорода все начинали, как рыбы, жадно хватать воздух, а кое у кого возникали даже галлюцинации. Не знаю, чем бы всё это закончилось, но Бог услышал молитвы комсомольцев, коммунистов и беспартийных, и 31 декабря нас поставили к пирсу.

Сразу же после швартовки ко мне подошёл мой друг Гена Корячкин, дежурный с соседней подводной лодки, и участливо поинтересовался:

– Слушай, а что это у вас за концерт там был? Выхожу ночью на пирс покурить – понять ничего не могу. Песни кто-то горланит! Я сначала подумал – радио играет... Потом прислушался – там ещё и матом кричат, по радио вроде не должны. Ну, думаю, перепились на тридцать пятой все к чертям. А хорошо, блин, поёте!

 

[1]         Система пожаротушения воздушно-пенная лодочная.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 8570

Должен заметить, что против народа я ничего не имею. Кому-то может показаться, что я, как профессор Преображенский из «Собачьего сердца», не люблю пролетариат, в данном случае матросов, но это не совсем так. Вернее, так, но не совсем. Я всегда готов разделить с народом «и стол, и кров», а если надо, то и «тяжести и лишения». Ничего страшного в этом нет. Даже наоборот. С чисто практической точки зрения в седьмом отсеке жить гораздо комфортнее, чем в кают-компании. Хотя бы потому, что теплее. Но если говорить откровенно, то матросов я действительно не люблю, вернее, не любил. Зато полюбил сейчас, после многих лет нахождения в запасе. Особенно нравится мне смотреть на них по телевизору и наблюдать, как стройными рядами, печатая шаг, маршируют они мимо трибун во время всенародных праздников. Если же матрос находится рядом, то я его, в общем-то, тоже люблю, но, как говорил классик, странною любовью, только тогда, когда матрос спит, либо когда молчит и занят делом. И не надо меня за это осуждать, тут я совершенно не виноват. Жизнь сделала меня таким чёрствым и разборчивым в проявлениях чувств.

В оправдание должен заявить, что мой негатив распространяется далеко не на всех военнослужащих срочной службы, прошедших в своё время через армейское и флотское горнило, а только на ту, слава Богу, небольшую их часть, имя которым разгильдяи, лодыри, маменькины сыночки и прочие недоделанные дегенераты. Как я уже сказал, лихие времена горбачёвской вольницы и ельцинского безвластия подняли на поверхность и разбудили в людях не самые лучшие качества, присущие нашему народу. Армия и флот у нас, как известно, плоть от плоти народной, поэтому вполне естественно, что часть этой накипи хлынула и туда. Так вот, мое негативное отношение распространяется только на эту часть: на ленивых, тупых, беспомощных и безответственных матросов, коих у нас в экипаже было если и не подавляющее, но всё же меньшинство.

Я абсолютно уверен, что в составе нынешнего Российского ВМФ таких моряков нет и служить на флот сейчас идут исключительно смышлёные и ответственные парни. Каждому такому матросу я готов крепко пожать руку и после окончания службы тут же всех наградить орденом «За заслуги перед Отечеством», если бы, конечно, это было в моей компетенции. А маменькины сынки, больные, ленивые и прочие никчёмные хитрецы пусть покупают за родительские деньги справки и остаются на гражданке бить баклуши и пить по подъездам пиво. Но они сами себя наказывают. Не получив того бесценного жизненного опыта, который может дать только военная служба, они частенько пасуют перед трудностями и в результате оказываются не у дел.

Но вернёмся к повествованию. Как и следовало ожидать, идея командира водворить меня на постоянное местожительство в седьмой отсек пришлась не по душе некоторым из его обитателей. Да оно и понятно: у них там свой изолированный мирок, свои шестёрки, паханы и авторитеты, – тюремная камера в чистом виде, со всеми её неписаными законами. Поэтому реакцию общественности на моё неожиданное появление нетрудно было предугадать. Стоит ли говорить, что она была крайне негативной. Ещё бы! Хоть и лейтенант, но всё же офицер и начальник! Кому понравится, если он будет круглосуточно рядом? При нём не разгуляешься, не заставишь карася робу или носки себе постирать и кричать перед сном, сколько дней осталось до приказа, не устроишь захватывающих состязаний по отжиманию в упоре лёжа, когда годки соревнуются, чей карась окажется выносливее, даже в ухо от души не заедешь проигравшему, на которого сделал ставку. Чем теперь на досуге заняться? Какие развлечения придумывать? Тоска зелёная!

Вполне естественным поэтому оказалось желание господ старослужащих любыми способами от меня избавиться. Не бойтесь, уважаемые читатели, хоть и были это отъявленные головорезы, но идея отпилить мне ночью голову и заявить потом, что я это сделал сам, слава богу, у них не возникла. Эти негодяи придумали нечто другое. Разработанный ими план был не такой кровожадный, но достаточно коварный, изощрённый и, надо отдать им должное, довольно-таки остроумный.

Тем временем, не подозревая, что в отношении меня вынашиваются коварные замыслы, и наивно надеясь на радушный приём, я направился в седьмой, прихватив кое-какое своё барахлишко. Моё появление вызвало среди обитателей отсека всплеск суетливой активности. Не успел я притворить за собой кругляшку двери, как все койки, расположенные в три яруса вдоль узкого прохода, оказались занятыми. Оставалась свободной одна, нижняя, застеленная вытертым, грязно-зелёного цвета одеялом и с асфальтово-серой подушкой, брошенной поверх него.

Я сел, от души радуясь, что так просто, без скандала и «кровопролития» завладел персональной лежанкой, и, не откладывая дела в долгий ящик, принялся заменять не совсем чистое постельное белье на новое и пока ещё белое. В идеале следовало бы поменять и матрац – до того он был грязный и засаленный, – но, к сожалению, запасного при себе не оказалось. В предчувствии долгожданного отдыха и от осознания столь трогательной заботы со стороны личного состава моё суровое лицо строгого начальника подобрело, я расслабился и даже начал напевать под нос. Песня эта была – знаменитый «Варяг», которая начиналась словами, знакомыми каждому военному моряку: «Наверх вы, товарищи, все по местам!». Возможно, такую подробность можно было и опустить, но события предстоящей ночи сделали эти строки весьма актуальными. Пока же, занимаясь обустройством на новом месте, я думал только о хорошем: о том, как растянусь сейчас во всю длину шконки, как сладко и безмятежно буду на ней спать аж до самого утра. И я мог с полным основанием на это надеяться, потому как помнил, что командир запретил старпому проводить ночные учения.

Но не тут-то было! Откуда ни возьмись объявился хозяин облюбованной мной кровати. Кто это был? А кто бы вы подумали? Грозный Федя – Камаз – Самокатов? Никак нет, не угадали! Им оказался самый зачуханный и забитый карась нашего экипажа – Витя Парнягин.

До призыва Витя обучался на философском факультете Уральского государственного университета и на флот попал в результате чудовищной врачебной ошибки. На медицинской комиссии, смущаясь и краснея, он честно признался, что у него энурез и плоскостопие. Но суровые майоры и подполковники медицинской службы сказали: «Ничего – за немцев будешь!» и отправили служить на флот на три года.

О том, какие унижения и издевательства приходилось бедняге испытывать на службе, одному Богу было известно. Хотя к тому времени усилиями доктора Сёмы уже практически решился вопрос о его скорейшем комиссовании и отправке на гражданку, но приказ пока ещё не был подписан, Парнягин оставался в экипаже и продолжал терпеливо переносить все «прелести» своего униженного положения. Его-то, бессловесного и забитого, «годки» решили сделать орудием в борьбе со мной и принудили стать тупым исполнителем их воли. Понятно, будь эта койка действительно Парнягина, я бы и сам ни за что на неё не лег.

Вот такой-то жалкий хозяин и возник передо мной, когда я уже собрался ложиться. С отчаянностью обреченного он кинулся защищать «свою» койку. В исступлении бедняга хватался за одеяло, рвал из моих рук подушку. Казалось, он готов был умереть смертью храбрых, но не уступить ни пяди вверенного ему пространства. В его глазах, полных слёз и отчаяния, читалась такая боль, такая мольба ко мне: «Уступи!», что я невольно опешил. Годки возлежали на своих местах и с интересом наблюдали за происходящим. Они были явно довольны, как пылко и самозабвенно Парнягин реализовывал их хитроумный план.

Но вот бедняга упал на кровать, вцепился в неё что есть мочи и затих, судорожно всхлипывая. В страхе зажмурившись, он ожидал, когда я начну стаскивать его за ноги или бить. Конечно же, я не стал делать ни того, ни другого. Мне уже стало ясно, какая роль в этом спектакле ему была уготована. Хитроумный план организаторов шоу успешно реализовывался. Кровать была отвоёвана, а мне оставалось только раскланяться и по возможности с достоинством уйти.

Я стоял посередине отсека растерянный, под издевательскими взглядами десятков глаз и напряжённо соображал, что же предпринять. Находись передо мной не забитый карась, а оборзевший дембель или годок, долго думать бы не пришлось, но как повести себя в сложившейся ситуации, я не знал. Стремительно бежали секунды, меня бросало то в жар, то в холод. От того, что я сейчас предприму, зависело моё положение в этом преступном сообществе на всю оставшуюся жизнь. Просто развернуться и уйти уже было нельзя. Поступив так, я проявлю недопустимую слабость – публично признаю поражение. Получив такой подарок, мои противники не успокоятся. Очень скоро последуют новые провокации и попытки подорвать мой авторитет.

Есть такое выражение: «солдат ребёнка не обидит». Так же и любой нормальный офицер никогда не обидит и не притеснит жалкого карася. Наоборот, первые полгода офицерам приходится чуть ли не за ручку водить молодое пополнение, старательно оберегая его от тесных контактов со старослужащими. Именно поэтому, разрабатывая свой коварный план, наши доморощенные «авторитеты» и были абсолютно уверены в том, что не смогу я обидеть карася, согнав его с персональной койки, то есть своими руками явить пример махровой дедовщины.

Хоть и был я тогда молодой и неопытный, но какое-то третье чувство подсказало мне, что надо делать. Видя, как быстро подавляет старпом ростки недопустимого в воинском коллективе свободомыслия, как мастерски закрывает он рот самым отъявленным горлопанам, я кое-чему успел у него научиться. В ситуации, когда приходится в одиночку противостоять организованной толпе, самое главное – решительно и быстро вывести из строя её главаря, деморализовать его, а лучше дискредитировать. Поэтому я принял единственно верное решение: наехать на главного режиссёра и художественного руководителя устроенного спектакля, на самого Самокатова.

В нервозной атмосфере отсека явно чувствовалось приближение грозы. В угрюмом молчании, под прицелом двух десятков заинтересованных глаз я направился в тот угол, где в окружении прихлебателей возлежал на самой блатной койке Камаз. Демонстративно не замечая меня, он продолжал рассказывать о своих подвигах. Я прервал его в самый ответственный момент, на излюбленнейшей фразе:

– И тут я ему бац в рыло!!!

Не громко, но по возможности решительно и твёрдо я объявил, что с сегодняшнего дня жить буду в седьмом отсеке, что спать буду на его, Самокатова, койке, что сейчас уйду, но через пять минут вернусь, и койка должна быть свободной от него и прочей дряни.

Такая постановка вопроса, казалось, Самокатова не сильно смутила. Он криво ухмыльнулся и, нагло глядя мне в глаза, принялся объяснять, что свободных мест нет и не предвидится, что у офицеров во втором отсеке есть своя четырёхместная каюта и даже целая кают-компания, где, по его глубокому убеждению, они и должны спать. Дальше слушать я не стал, оборвал на полуслове пространные рассуждения и сказал, что не его собачье дело указывать офицерам, где им спать и что делать. А если он в чем-то сомневается, то я сегодня же рассею все его сомнения как по этому вопросу, так и по ряду других. В заключение я добавил:

– Да, ещё! Койка, на которой сейчас лежит Парнягин, остаётся за ним. Он её законно заслужил, пусть пользуется. И не дай Бог какая-нибудь сволочь его оттуда сгонит!

Ровно через пять минут я вошёл в отсек с новым комплектом разового белья. Первый, как мы понимаем, остался в качестве боевого трофея бедняге Парнягину. Как и предполагалось, никто не поспешил к моему приходу подсуетиться. Все койки вновь оказались занятыми, и уже был погашен свет. На месте Самокатова сладко посапывал, изображая безмятежный сон, другой карась – Паша Великов. Я нисколько этому не удивился, так как нечто подобное и ожидал увидеть. Самого Самокатова поблизости не наблюдалось. Одно радовало – Парнягина никто не тронул, он спал на отвоёванной койке, спал как белый человек, на чистом белье, раздевшись, даже носки снял, под подушку положил.

Синеватым пятном на носовой переборке бледнел фонарь ночного освещения. В мягком свете едва различался уходящий в глубину отсека узкий проход с тремя ярусами протянувшихся вдоль него коек. Со всех сторон слышались сонные вздохи, несвязное бормотание и прочие звуки, свидетельствующие о крепком и здоровом сне расположившихся на этих койках людей. Может быть, я и поверил бы в то, что все они действительно крепко спят, если б пять минут назад собственными глазами не наблюдал царившее здесь всеобщее оживление. Тщательно срежиссированный спектакль достиг кульминации и готов был в скором времени логически завершиться. Мне по отведённой роли оставалось только развести руками и на цыпочках, никого не тревожа, убраться восвояси. Что ж, можно сделать и так. Никто не осудит. Даже наоборот. Все останутся очень даже довольными. Все ли? Ну разумеется! Кроме разве что меня и десятка зашуганных карасей, которые в случае моего позорного отступления останутся в полной власти распоясавшихся балбесов.

Ни секунды не мешкая, я врубил свет и диким голосом заорал:

– Подъём!!! Личному составу отсека построение на верхней палубе! Форма одежды зимняя. Живее! Все надеваем ватники, шапки и бегом наверх! Пошевеливаемся!

Такого поворота событий, похоже, никто не ожидал. Не скажу, чтобы бойцы тут же подскочили и принялись суетливо одеваться, но на всех без исключения лицах читалось явное недоумение и неподдельная растерянность. Когда в отсеке появились командир и старпом, заранее предупрежденные о принятом мной решении провести сегодняшнюю ночь в строевых занятиях с личным составом на палубе, койки мгновенно опустели, и всех, даже самых нерасторопных, как ветром выдуло из отсека.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 8975

Около года тому назад, считая от времени описываемых событий, я был совсем ещё молодым офицером, и, как в такой ситуации водится, на каждом шагу мне приходилось отстаивать свой авторитет. Данная проблема неминуемо встает перед каждым офицером-выпускником, попадающим служить в подразделения, где есть личный состав. Тут теория безжалостно сталкивается с практикой. На место абстрактного личного состава, о возможности встречи с которым нас заботливо предупреждали училищные преподаватели, приходят реальные матросы: жалкие, зашуганные караси, нахальные, прибуревшие годки и важные, до предела исполненные чувством собственного достоинства дембеля.

Прибыв после первого лейтенантского отпуска в экипаж, как положено, при параде и с кортиком, представившись по всей форме командиру, молодой офицер тут же с радостью узнает, что какие-то неизвестные родители уже успели доверить ему самое дорогое, что у них есть, – своих сыновей. С этой минуты приходится становиться для них всем: мамой, папой, дедушкой, бабушкой, любимой учительницей, а если надо, то и участковым инспектором. Хорошо, если фамилии вверенных тебе бойцов окажутся вполне уставными: Иванов, Петров, Сидоров или что-нибудь в этом роде. Ничего страшного, если среди подчиненных окажется, скажем, Аралекян, Нахалович, Кумпельбакский или даже Цукерман на худой конец. Несколько хуже, если это будет, скажем, Исраилмагилов, к тому же Насралло Хабибуллаевич, но, в конце концов, и это можно пережить. Я ничего не имею против наших бывших соотечественников из солнечных среднеазиатских республик, но считаю, что на подводный флот брать их не следовало. Единственное, что с горем пополам успевали они освоить за три года службы, – русский язык. На изучение специальности, заведования и всего остального сложнейшего хозяйства подводной лодки времени у них, как правило, не оставалось. Справедливости ради должен заметить, что это не касается представителей Казахстана. Большинство матросов, призванных оттуда, отлично владели русским языком, быстро осваивали технику, и никаких проблем с ними не возникало.

В такой вот ситуации, когда все пятнадцать союзных республик исправно поставляли на флот своих представителей, личный состав приходилось принимать в полном объёме и, как говорится, любить и жаловать. Любить и жаловать молодого лейтенанта, новоявленного их начальника, никто особо не спешил. Таким образом, становление молодого офицера происходило подчас в условиях, близких к экстремальным. Надо ли говорить, что вся его дальнейшая военно-морская судьба, карьера и комфортность службы напрямую зависели от того, как вольётся лейтенант в воинский коллектив, завоюет или нет авторитет и уважение сослуживцев.

Замечу, что влиться в офицерский коллектив обычно большого труда не составляет, особенно если ты не полный идиот, не лентяй и не жлоб. Если по прибытии в экипаж ты хорошо проставился (т.е. накрыл стол), своевременно сдал все зачёты на самостоятельное управление заведованием и наравне со всеми офицерами начал тащить лямку: вахты, дежурства, наряды, – то всё, ты уже свой.

С матросами, понятно, сложнее. Это абсолютно другие люди, у них совершенно иной менталитет, свои взгляды на службу и на своё место в ней. В отличие от офицеров они оказались здесь не по доброй воле. За свою нелёгкую жизнь на подводной лодке они не имеют ни денег, ни льгот, ни других реальных благ. Они просто отдают Родине какой-то абстрактный, лично им неизвестный долг. И, естественно, в большинстве случаев делают это нехотя, спустя рукава, единственно ради того, чтобы от них отвязались.

В описываемые времена поздней горбачёвской вольницы и махрового, на государственном уровне провозглашённого пацифизма ситуация обострилась невероятно. Для поддержания на необходимой высоте дисциплины и, следовательно, боеготовности флота у офицеров практически не оставалось средств воздействия на подчинённый личный состав. Этого вопроса я уже вскользь касался в одной из начальных глав. Представления о высоком долге, о необходимости защиты Родины, о почётности этой обязанности были полностью дискредитированы. Бесполезно было апеллировать к таким понятиям, как сознательность, ответственность, патриотизм. Неожиданно всё перевернулось с ног на голову. Недавние враги стали лучшими друзьями. Ценности, до сей поры казавшиеся незыблемыми и вечными, вдруг перестали котироваться совсем. Всё вокруг стало зыбко, лживо и насквозь пропитано цинизмом. Буквально за пару лет молодёжи вдолбили в голову мысль, что на нас никто не собирается нападать, что армия и флот не нужны и, следовательно, что занимаемся мы тут всякой хернёй. В таких условиях для поддержания в экипаже дисциплины на должном уровне от офицера требовалось только одно: иметь у матросов непререкаемый авторитет. Как завоевать его, каждый решал сам. Кто-то с головой кидался в грех панибратства. Кто-то, ломая копья, пёр вперед, ни на миллиметр не отступая от устава. Пришлось и мне выбирать свой путь.

Первый вариант я отмёл сразу же, решительно и бесповоротно. Пример Макса, нашего начальника РТС[1], не вдохновил меня совсем. Будучи по характеру человеком добрым и мягким, Макс не сумел жёстко и решительно дистанцироваться от личного состава. Более того, он не смог придумать ничего лучшего, кроме как, знакомясь с подчинёнными, поздороваться с каждым матросом за руку и представиться просто и без прикрас – «Максим». Этим он подписал себе приговор. Не смертный, разумеется, но достаточно суровый. Моментально раскусив молодого офицера, бойцы принялись грамотно манипулировать им в угоду себе. Иначе как «Макс» никто из матросов его уже не называл, понятно, что и обращались демонстративно на «ты». Надо ли говорить, что потребовать и приказать Макс ничего уже не мог, а мог только смиренно просить. При этом он совершенно не был уверен, что его просьба когда-нибудь окажется выполнена.

Я выбрал второй путь, хоть и был он тернистым и трудным. Случилось так, что буквально с первых часов пребывания на подводной лодке мне пришлось ощутить на себе явно недружелюбное отношение со стороны матросов. Неприкрытая враждебность личного состава, как потом обнаружилось, была вызвана несколькими причинами. Одна из них (и основная) состояла в том, что мой предшественник, лейтенант Лупов, по недоразумению попав на подводную лодку, особенно не утруждал себя. Бойцы хоть и не называли его по имени и демонстративно не тыкали, как Максу, но в остальном положение их было весьма схожим. Прослужив командиром торпедной группы чуть больше года, Лупов, имея связи в управлении кадров флота, благополучно перевёлся на береговую должность и постарался, как страшный сон, забыть всё, что было связано с подводной лодкой. И всё было бы хорошо, если б не одно «но». За время его руководства обитатели седьмого отсека успели основательно привыкнуть к нетребовательности своего начальника, к его вечно расслабленному состоянию, наплевательскому отношению ко всему и вся, и такое положение дел их вполне устраивало.

Именно поэтому в представлении годков и дембелей, являющих собой вторую, хоть и не официальную, но вполне реальную власть в экипаже, молодой лейтенант, прослуживший на подводной лодке «без году неделя», не должен был делать резких движений, качать права и всё такое. По их мнению, такому пока ещё полуофицеру, следует молчаливо принять неписаные правила жизни замкнутого коллектива, заведённый иерархами седьмого отсека порядок, сложившийся задолго до его появления на корабле. Одним словом, мне отводилась незавидная роль статиста, согласно которой я должен был со стороны наблюдать, как шайка отмороженных годков на каждом шагу нарушает корабельный распорядок и технические регламенты, как шпыняет и терроризирует беспомощных карасей, и молить Бога, чтобы мне самому при случае не досталось.

В этой обстановке неприкрытой враждебности, когда круглосуточно и непрерывно каждый твой шаг находится под прицелом десятков внимательных глаз, когда любой промах тут же будет тщательно проанализирован с извлечением соответствующих выводов, приходится постоянно быть начеку. Но этого мало. Так как моей целью являлось не просто соблюсти паритет по принципу «моя хата с краю», а взять под контроль это отбившееся от рук стадо, необходимо было настроиться на жёсткую и непримиримую борьбу.

Не будучи профессиональным психологом, я подсознательно почувствовал, как правильно себя вести. Я понимал, что в сложившейся ситуации любая оплошность или незнание чего-либо по специальности или устройству корабля рано или поздно будут мне глумливо предъявлены, а любое нарушение, допущенное лично мной сознательно или нет, однозначно будет воспринято бойцами как сигнал: можете нарушать сами. Чтобы не дать недругам ни единого повода для торжества, пришлось загодя лишить их любого шанса ткнуть меня при случае носом. Для этого необходимо было во всём стать лучше их, ибо лишь тот имеет право требовать по полной программе, кто сам соответствует тому, что собирается требовать.

Как следует из практики, обширные знания, приобретённые лейтенантом за пять лет обучения в военно-морском училище, на флоте могут пригодиться только в двух случаях: первый – когда возникает необходимость провести политзанятие, второй – когда, изогнув интегралом кусок проволоки, приходится выковыривать из шхер куски ветоши и прочей дряни. Настоящие знания, которые действительно необходимы и с которыми офицеру приходится нести нелёгкую морскую службу, приобретаются непосредственно на корабле. Откровенно скажу, что приобрести их мне оказалось не так-то сложно: командир позаботился и в меру сил помог. Он запретил мне сход на берег до тех пор, пока не сдам ему лично все зачёты по устройству подводной лодки. А так как мы находились в заводе, то одного месяца, который я безвылазно провёл в прочном корпусе, вполне хватило для того, чтобы собственными руками прощупать её всю буквально до винтика и на пузе пролезть туда, куда, возможно, с самой постройки не ступала нога человека.

В течение всего этого времени я достал механика просьбами рассказать и показать, что и как устроено. Я выучил наизусть все инструкции, все правила, все статьи корабельного устава и все технические руководства, которые должны были знать я и мои подчинённые. В итоге мне удалось основательно освоить все матросские специальности, существующие на корабле. Я собственноручно мог запустить дизеля и заменить любого моториста, самостоятельно откачать воду из отсеков и выполнить любые действия трюмного машиниста, произвести необходимые электрические переключения и замеры, а при необходимости в одиночку погрузиться и всплыть и вообще – действовать за весь экипаж.

Таким образом, я стал лучшим мотористом, лучшим трюмным, лучшим электриком и, естественно, лучшим торпедистом. Понятно, что, совершив этот «подвиг», я и чувствовать себя стал гораздо увереннее. Откровенно сказать, ничего сверхъестественного в подобных успехах нет, любой нормальный корабельный офицер в течение года все эти науки без труда осваивает. У меня же просто сроки были жёстче, пришлось попотеть и в них укладываться. Но самое главное – обвинения в некомпетентности мне теперь не грозили. К тому времени я имел уже определённый, заработанный кровью и потом, авторитет. Монотонная ежедневная работа по отвоёвыванию жизненного пространства принесла свои плоды. Кто-то из годков стал меня побаиваться, кто-то был мне обязан, кто-то попросту предпочитал не связываться, решив, очевидно, отложить выяснение отношений на потом. Таким образом, морально подготовив себя к окончательному захвату власти, я ждал лишь повода, чтобы схлестнуться в жаркой схватке с этой забуревшей шайкой и наконец-то показать всем, кто в доме хозяин. Ждать пришлось недолго, случай представился месяца через полтора, когда подводная лодка уже вышла из ремонта.

За очередное прегрешение – бойцы в самоволке нажрались и попались в городе патрулю, а перед этим ещё и двое карасей, получив от годков по морде, подались в бега – комбриг объявил нам оргпериод и сослал, как это практикуется, в море на якорь. Логика здесь простая: не можете на берегу удержать в узде своё стадо, воспитывайте его вдали от берега, когда ничего не мешает и не отвлекает. Боритесь там хоть круглосуточно с пьянством, дедовщиной и прочими безобразиями. В свободное же время крепите воинскую дисциплину, изучайте инструкции, скоблите и драйте подводную лодку и таким образом повышайте ее боеготовность.

Делать нечего, приказ есть приказ, загрузились со всем скарбом на лодку, проверили, что никого не забыли, смотали швартовы и потихоньку отчалили. Кое-как растолкав льдины, отошли задним ходом от пирса и привязались к бочке метрах в трёхстах от берега.

С самого начала дело пошло не совсем гладко. Когда швартовались к бочке, боцман, чтобы принять конец, ловко на неё запрыгнул, но поскользнулся на обледенелом железе и, выписывая конвульсивные пируэты, пытаясь задержаться, упал в ледяную воду. Сразу тонуть он не стал, так как был в полной зимней экипировке: в непромокаемых дутых штанах, кожаной куртке-канадке, шапке-ушанке и в прорезиненных валенках. Быстро промокнуть, критически отяжелеть и пойти ко дну в таком одеянии не так-то просто. Боцмана подстерегала другая опасность: в узкой щели между бочкой и массивным корпусом подводной лодки, по инерции продолжавшей двигаться, его неминуемо должно было раздавить. Видя такое дело, боцман изо всех сил заколотил по ледяному крошеву руками и ногами, безуспешно пытаясь выскользнуть из суживающейся щели. Неизвестно, чем бы это дело закончилось, но тут живо отреагировал мостик. Словно летающая тарелка, завертелось и рванулось вниз красно-белое кольцо спасательного круга. Метнувший его, видимо, успел хорошо прицелиться. Круг попал боцману прямо в голову! Что-то звучно треснуло, и не сразу было понятно, что это – голова или круг. Отскочив от боцмана, спасательный круг плюхнулся в воду и тут же... утонул. Обращаю внимание моего уважаемого читателя, что утонул не боцман, чего как бы и следовало ожидать, а именно спасательный круг! Боцман, как ни странно, остался на плаву, но перестал двигаться.

Все оцепенели. В эти секунды не потеряли самообладания лишь я – командир швартовой партии, находящийся на палубе, и, понятное дело, сам командир. Чтобы не раздавить бездыханное тело боцмана в лепёшку, командир громко крикнул вниз: «Полный назад!» и ещё что-то добавил – не очень печатное – для быстроты исполнения, разумеется. Я же схватил багор, вонзил крюк в боцмана и, подцепив за канадку, быстро протянул вдоль борта, выводя из опасной зоны. Тут подбежали ещё люди, стали мне помогать и через несколько секунд мокрого боцмана вытянули на палубу. Когда с чемоданчиком в руке появился доктор Сёма, боцман уже пришёл в себя, требовал для «сугреву» стакан спирта и почём зря крыл кого-то последними словами. И кого бы вы подумали? Правильно, меня! Я провинился тем, что порвал багром его парадно-выгребную канадку. Похоже, что расстроен он был сейчас только этим.

Тут некоторые из моих любознательных читателей могут задаться вопросом: «А почему, собственно, утонул спасательный круг, а не боцман?» Поначалу и меня заинтересовал этот вопрос. Он совершенно прояснился, лишь когда я взял в руки второй, он же и последний, оставшийся у нас на борту спасательный круг. Из чего он был сделан, я так и не докопался, так как под многолетними наслоениями краски материал данного изделия не просматривался совершенно, но по весу можно было предположить, что из чистейшего чугуния.

Между тем жизнь на подводной лодке идёт своим чередом. Банда непуганых годков ещё не подозревает, какой малоприятный сюрприз приготовила им судьба в виде неказистого, но не по годам наглого и деятельного лейтенанта. В моём присутствии они ведут себя вполне прилично. По тревоге без напоминания делают всё, что положено. Нареканий почти нет. Правда, караси летают по среднему проходу туда-сюда: «Сделай то, принеси это!», но никто их не бьёт и не заставляет делать что-нибудь из рук вон выходящее. Таким образом, внешне всё выглядит вполне благопристойно: все при делах, всё тихо и культурно. Ко мне обращаются подчёркнуто вежливо, несколько даже церемонно, но за этим сквозит плохо скрываемая ирония – «мы-то, мол, знаем, кто в доме хозяин!». «Ну, знайте, знайте!» – посмеиваюсь я и веду себя, как будто ничего не замечаю.

Вот двое авторитетных годков завели непринуждённый разговор. Один красочно живописует другому, как на гражданке мочил кадетов (это они офицеров так называют). Другой тут же подхватывает тему и вспоминает, как в прошлом году «полчаса мочился в центральном посту с помощником». К разговору присоединяется ещё несколько человек, и тема у всех одна: как задолбали офицеры. Я прекрасно понимаю, кому адресован этот посыл. Говорят хоть и между собой, но так, чтобы я мог хорошо слышать.

Вот раздаётся деланно хриплый, под Высоцкого, голос Самокатова, признанного «пахана» седьмого отсека. Надо сказать, что кличка его – Федя Камаз – вполне соответствовала образу. Чем-то неуловимым: грубыми чертами лица, габаритами, сверкающей фиксой во рту, манерой шумно передвигаться, кряжистостью и коренастостью, а также своей неподражаемой стоеросовой прямолинейностью Самокатов сильно напоминал сей достойный автомобиль.

Федя начал просто и без прикрас:

– А я вот на гражданке в три секунды один трех кадетов вырубил!

– Да ты чё! Это ты как? – Все с уважением смотрят на Самокатова, одобрительно кивают, приготовившись внимательно слушать. Бросив косой взгляд в мою сторону, Камаз прикинул, насколько хорошо мне будет слышен его рассказ. Прибавив на всякий случай на полтона громкости, он заговорил подчёркнуто развязно, растягивая и коверкая слова. По его мнению, именно так должны были говорить авторитетные уголовники. Самокатов так сипел и хрипел, так надрывался, что со стороны могло показаться, что он из последних сил тужится в туалете.

– Ну чё? Иду я, значит, со своей тёлкой по пришпекту. Навстречу трое. Суки! Смотрю, бля-ааа... – кадеты! Один, сучара, на мою чувиху пялится. Я ему: «Ты чё, сука, пялишься?» А он, сука, лыбится! Ну ты бля, прикинь?! Я им: «Шааа!!!» Они ноль внимания! Я – бац! Бац! Двое лежат. Третий на меня... Ну ты прикинь! Урод! Я ему бац в рыло! Тоже вырубился! – Федя бросает на меня красноречивый взгляд. Все вокруг глядят на него с подобострастным обожанием.

– Я если чё – второй раз не бью! С одного удара вырубаю! Меня лучше не трогать! Я этого не люблю! – входит в раж Самокатов. – Если ко мне хорошо, и я тоже! Если по-другому – сразу в рыло! Я такой! У меня удар – тонна! Да я, если что...

Видимо, для закрепления произведенного на слушателей эффекта Федя встаёт и, как заправский боксер, начинает ожесточённо боксировать с тенью. Нанося воображаемому противнику сокрушительные удары, он то и дело восклицает:

– Ха! Ша! На! Хрясь!

Возможно, этим он рассчитывал окончательно меня деморализовать и привести в душевный трепет. Но его усилия оказались напрасными. Не обращая ни малейшего внимание на Федины телодвижения, я встаю и, двигаясь по среднему проходу мимо, слегка его отстраняю.

– Самокатов! Ты что это тут размахался? Мельницу изображаешь? Ну-ка подвинься, пройти дай!

Озадаченный ли таким игнорированием, или просто перестаравшись, потеряв равновесие, Самокатов со всего маха попадает кулаком по ребристой боковине железной койки. Раздается характерный костяной звук, да такой звонкий, что мне самому становится больно.

– Её-ёё!! П-шшш... П-ссс... Ууу-ххх... – шумно начал надуваться и сдуваться Камаз. Судорожно схватившись за запястье отбитой кисти здоровой рукой, он в течение ещё нескольких минут издавал некие странные звуки, целиком состоящие из шипящих. Он то приседал, то вставал, то сгибался пополам, то выпрямлялся. По всему было видно, что ему действительно больно. В конце концов обессиленный Камаз сел на койку, ещё несколько раз шумно выдохнул и принялся осматривать свой содранный до мяса и уже основательно припухший кулак. Слава богу, кость оказалась цела, но тыльная сторона ладони была глубоко поранена. Видимо, не врал Самокатов, нахваливая свой коронный удар. Достав аптечку, я наложил ему на рану стерильный тампон и отправил во второй отсек к доктору.

Позволю себе выделить ещё несколько строк для характеристики столь замечательной человеческой особи, которой являлся Самокатов. Не знаю, удалось ли в своё время Феде хлебнуть тюремной баланды, но внешне он изо всех сил старался соответствовать избранному для себя образу. На плечах и на груди его синели, тесня друг друга, какие-то немыслимые татуировки. Наряду с адмиралтейским якорем, обвитым огрызком цепи, и подводной лодкой на фоне восходящего, похожего на чью-то небритую физиономию, солнца, что ещё как-то можно было объяснить, там находилось и нечто совершенно непонятное. Кособокая русалка с непомерно развитыми грудями, протягивающая руки к черепу с лавровым венком на макушке, оскаленная пасть тигра, голова сфинкса, усечённая пирамида, «всевидящее око» и ещё какие-то каббалистические знаки. Была там даже американская «Статуя свободы» почти в натуральную величину.

Всё это убранство придавало Самокатову необыкновенную самоуверенность и давало право считать себя едва ли не наместником Дона Корлеоне в нашем экипаже. Пытаясь соответствовать избранному статусу, он день и ночь ломал комедию, стараясь во всем походить то ли на американских гангстеров, то ли на родных наших урок. Для этого он хитро щурил глаза, презрительно кривил губы, говорил сиплым придушенным голосом и где надо и не надо вставлял старательно заученные лагерные обороты. Любимым его занятием было тиранить молодых и всех тех, кого не боялся, а также сочинять про себя легенды. В основном это были рассказы про то, как он кого-то «с одного удара вырубил». С чего бы и на какую тему ни начинался его рассказ, он неизменно заканчивался этим. Таков был Федя Камаз. С первого взгляда можно было подумать, что ублюдок это конченый, но, как потом выяснилось, человеком он оказался, в общем-то, неплохим.

Вечером после ужина всех офицеров корабля собрал в кают-компании командир. Настроение у меня было немного подавленное. И не потому, что боцман на меня смертельно обиделся, не из-за выкрутасов Самокатова и даже не из-за утонувшего спасательного круга, а главным образом потому, что до Нового года оставалась ровно неделя, и было совсем не много шансов встретить его в человеческих условиях, дома. Подобные опасения разделяли и все остальные офицеры корабля, поэтому их душевное состояние мало чем отличалось от моего. Невозмутимымоставался лишь командир. Особо спешить ему было некуда: на берегу холостяцкая общага, все личные вещи тут же, под боком – в каюте. На полке шеренга непрочитанных книг, под диваном непочатая канистра спирта. Что ещё интеллигентному человеку для счастья надо?

Месяц назад командир развёлся с женой и как благородный человек оставил ей и двум своим дочерям двухкомнатную квартиру. Причины развода досконально никому не были известны, но прошла информация, что некоторое время тому назад до жены наконец-то дошли слухи о его романтических похождениях. Был небольшой междусобойчик с выносом чемоданов. Недели две командир провёл на корабле, но потом вроде бы всё устаканилось. За это время было вымолено прощение, и чемоданы вновь переместились на свое законное место. Возможно, что и до сих пор существовала бы эта крепкая советская семья, если бы не одно обстоятельство. В отместку или просто так оно получилась, но жена устроила командиру неприятный сюрприз.

Придя как-то не вовремя домой (целую неделю ещё в море должен был находиться), он застал свою супругу в койке, и притом не одну, а в обществе неизвестного ему гражданина. Банальная, в общем-то, ситуация! Каждый день на необъятных просторах нашей Родины случаются сотни подобных происшествий. При этом все обманутые мужья поступают с небольшими вариациями до безобразия однообразно и примитивно. Кто-то буянит, бьёт по физиономии ни в чём не повинного гражданина, который виноват-то, по сути, только в том, что, как и любой нормальный мужик, просто не смог отказать женщине. Кто-то в дополнение к этому до полусмерти молотит ещё и жену. В итоге – море крови, слёз, соплей и прежде срока расшатанные нервы.

Очутившись в подобной незавидной для мужчины роли, наш командир поступил хладнокровно и на редкость благоразумно. Будучи человеком крутого нрава и недюжинной физической силы, он даже пальцем никого не тронул. Да что там «не тронул» – грубого слова никому не сказал! Возможно, к тому времени жена и семейная жизнь с ней настолько ему опостылели, что случившееся он воспринял как шанс, как подарок судьбы. А может быть, он просто трезво рассудил и всё взвесил, на что, конечно, в подобной ситуации способен далеко не каждый обманутый муж. Может быть, и жена ему была дорога, и душе было невыносимо больно, но он вовремя сообразил, что если начнёт всё крушить и даст волю кулакам, то дело может кончиться смертоубийством.

Ни слова не говоря, командир хлопнул дверью и ушёл в чёрную ночь. Придя на лодку, он закрылся в каюте и не выходил оттуда трое суток. Когда кончился спирт, он помылся, побрился, надухарился одеколоном и, не откладывая дела в долгий ящик, пошел подавать на развод. Дома командир больше не появился и жену ни разу не видел. За чемоданом и книгами послал замполита.

Такие вот малоприятные обстоятельства и явились причиной того, что командиру нашему некуда было спешить под Новый год, и то, где и с кем встречать этот самый домашний праздник, не представлялось уже особенно важным.

Дождавшись, когда прибывшие офицеры компактно разместятся в кают-компании, командир обратился к нам с небольшой речью. Привожу её сокращённый вариант, по возможности адаптированный для восприятия наиболее интеллигентной частью моих читателей.

Начал командир с несколько неожиданного вопроса:

– Вы, товарищи офицеры, каким местом думаете?

– Как вы докатились до такой жизни? – продолжил он после небольшой паузы.

Подождав ещё немного и не получив никакого ответа, он вновь обратился к притихшей аудитории:

– Если бы вы думали головой, товарищи офицеры, до вас бы уже давно дошло, почему мы здесь оказались и что сейчас надо делать. Ты вот, штурман, что об этом можешь

сказать? Почему твои люди водку жрут и в самоволки шляются? – Штурман делает глубокий вздох и неопределенно разводит руками.

– А ты, мех, что голову повесил? Где твои Костылёв и Колбасев? Что это они ни с того ни с сего вдруг в бега решили податься?

Вновь не дождавшись ответа, командир продолжает спокойно и рассудительно:

– Вот и я говорю, товарищи офицеры, что личный состав надо воспитывать. В узде его надо держать, пока он окончательно вам на шею не сел и ноги не свесил. Полгода в заводе, понятное дело, – расслабились, забурели. Теперь всё! Гайки будем закручивать. А то взяли моду: водку пьянствовать и дисциплину дебоширить! Пора брать коня за... эти... ну да, за рога. Вот и командование навстречу нам пошло, сами видите. Условия для работы создает, на якорь, подальше от берега, чтобы ничего не мешало...

Тут не помню кто, кажется, Макс задал командиру единственно волнующий его и вроде бы совершенно невинный вопрос:

– Товарищ командир, а когда нас к пирсу поставят? – и тут же об этом пожалел.

Командир недоумённо на него посмотрел, обвёл присутствующих холодным, тяжёлым взглядом и, словно не было никакого вопроса, резко и жёстко заговорил:

– Драть надо его, разлюбезный ваш личный состав, день и ночь, дральника своего не жалея! В ежовых рукавицах трепыхаться они у вас должны! От страха в руках ваших заботливых должны обделываться! Двадцать четыре часа под присмотром, ни секунды свободной! Вот чем вы должны заниматься, товарищи офицеры. А смотреть на меня бараньими глазами и доставать дебильными вопросами «сколько мы тут простоим» и «когда нас к пирсу поставят» не надо. Не поможет! То, что мы сейчас находимся здесь – целиком заслуга ваших оболтусов. Если вас не задолбало, что из-за каких-то уродов нас дрючат, как пионеров, то с меня довольно. Или вы зае@ёте их насмерть, или я зае@у вас! Третьего не дано! Советую принять это к сведению, товарищи офицеры. Поймите раз и навсегда: честный ребёнок любит не маму с папой, а конфеты и пирожные. Честный матрос хочет не служить, а балду пинать и в самоволки шляться. Поэтому к службе его надо принуждать. Командир на несколько секунд умолк, вновь оглядел присутствующих пристальным, но уже чуть ироничным взглядом, достал из нагрудного кармана записную книжку, полистал её, глянул на часы, сделал какую-то запись, криво ухмыльнулся, отложил книжку в сторону и уже спокойно, буднично и деловито продолжил:

– Так вот... сегодня у нас двадцать четвёртое декабря, время – ровно девятнадцать тридцать. Прямо сейчас и начнём... Командирам боевых частей ровно в двадцать ноль-ноль предоставить планы мероприятий по проведению организационного периода в своих подразделениях, пока на неделю, а там посмотрим. Старшему помощнику – планы общекорабельных работ и учений. Ни одной свободной минуты от подъёма до отбоя! Личный состав должен постоянно пребывать в состоянии эмоциональной вздрюченности...

– Товарищ командир! А на ночь учения надо расписывать? – горя желанием приступить к делу по полной программе и немедленно, поинтересовался старпом.

– Нет! Ночь пока оставим для отдыха, но днём так всех зае@ать, чтобы на всякую дурь сил не оставалось. И запомните, товарищи офицеры, на будущее: гуманизм и человечность в вопросах поддержания воинской дисциплины – вещи преступные уже по самому определению. Чтобы у матросов не возникало дурных мыслей: молодых там погонять, морды друг другу набить, ещё как-нибудь поразвлечься, – они должны быть постоянно заняты! Пусть лучше пайолы зубной щеткой до блеска начищают, устав от корки до корки наизусть учат, чем без толку будут шляться.

Тут командир обратился персонально ко мне:

– А ты, минёр, давай в седьмой перебирайся. Командир отсека, нечего тебе в кают-компании прохлаждаться. Занимай лучшую койку, бери эту свору за горло, и чтобы круглосуточно всё под контролем... Если возникнут проблемы, сразу ко мне!

На этом экстренное совещание у командира закончилось. Офицеры разбрелись по своим норам сочинять планы мероприятий, один страшнее другого. На мою долю, таким образом, выпала самая ответственная задача – разворошить осиное гнездо. Седьмой отсек, как я уже говорил, на подводных лодках нашего типа был жилой. В нём отсутствовали сколь-нибудь значительные и габаритные механизмы, поэтому на ночь собиралась большая часть личного состава корабля. Там-то и предстояло мне обосноваться и жить в самой гуще народа безвылазно.

 

[1]         Радиотехническая служба.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9167

В седьмом отсеке сонная идиллия и неистребимый носкаиновый смрад. Два десятка потных разомлевших парней, умаявшись за день, безмятежно спят, шумно испуская дух в густую вонючую темноту. Среди неясного бормотания, тяжких вздохов и сухого коечного поскрипа нет-нет, да и раздастся некий не совсем эстетичный звук: какая-нибудь скотина звучно испортит воздух, и опять тишь да гладь, сонная идиллия и безмятежное сопение со всех сторон.

Считаю, что гороховый суп в подводном положении – это форменная диверсия, и кока, позволяющего себе такие дела, надо без суда и следствия отправлять в газовую камеру!

Пару минут назад прозвучал сигнал учебной тревоги. Надо сказать, что звучит он достаточно громко, мёртвого может разбудить, но здесь, в седьмом отсеке, никаких шевелений так и не наблюдается. Эти «дети подземелья», похоже, опять на всё навалили! Ну что с ними делать? Я, конечно, понимаю: время – час ночи, был ранний подъём, слабое здоровье и всё такое, но обязанности личного состава по боевому расписанию никто не отменял! Всем хорошо известно, что, услышав сигнал тревоги, любой матрос, даже самый завалящийся, должен тут же подскочить и бежать на свой боевой пост, застегивая на бегу штаны и приводя в порядок форму одежды. А эти олухи, видишь ли, дрыхнут без задних ног! Да ещё и пердят так, что корабль вот-вот развалится!

– Команда, подъём!!! Кому лежим? Тревоги не слышали? А ну-ка быстро подскочили все! По местам разбежались!

Нащупав в темноте на носовой переборке рубильник, я его шумно, со зловещим скрежетом проворачиваю, отсек наполняется призрачным жиденьким мерцанием. Ощущение такое, что тяжёлый дух, скопившийся под сводами, даже свету не дает нормально распространяться. Намотав на руку широкий флотский ремень с медной бляхой на конце, медленно продвигаюсь в глубину отсека, по мере надобности ускоряя процесс пробуждения.

– А ну быстрее освобождаем шконки! Кучкин! Кому сидим? Хватит головой крутить! Картабаев! Бегом надо, бегом по тревоге передвигаться! Сурков! А ваше дембельское высочество особого предложения ждет? Да уж, пожалуйста, будьте так добры... Шкандыбаев! Дома, на дембеле будешь глазами хлопать! Слетел быстро с койки, робу под мышку и марш на свой пост!

Через пару минут отсек пустеет, и дышать становится вроде легче. Хотя нет – это только кажется...

Тем временем события на подводной лодке следуют своим чередом. Все уже заняли свои места, даже самые нерасторопные добрались, куда им следовало. Старпом принял доклады из отсеков о готовности корабля к бою и доложил об этом командиру. Все мы прекрасно понимаем, что никакого боя не предвидится, но покладка на грунт и снаряжение РДУ – дело тоже достаточно ответственное. Поэтому и тревога объявляется по полной программе, самая что ни есть настоящая.

Для чего подводной лодке вообще надо ложиться на грунт? Тем более просто так, добровольно? Во время войны понятно – затаиться, выключить все механизмы и тихо-тихо, ничем себя не обнаруживая, переждать, пока вражеские эсминцы обыщут всё вокруг и уберутся восвояси. А в мирное время? Какие для этого есть объективные предпосылки? Скажу честно: особо важных показаний к этому делу нет. Есть кое-какие, но сугубо банальные.

Ну, во‐первых, потренироваться. Так как практически вся военно-морская служба в мирное время есть сплошной учебный процесс, то и данное мероприятие, требующее от экипажа определённых навыков, должно быть отработано до автоматизма. Ещё бывают случаи, когда требуется просто переждать. Скажем, когда на поверхности моря бушует жестокий шторм, а экипажу необходимо хорошо отдохнуть перед каким-нибудь крайне ответственным мероприятием. В этом случае после того, как лодка аккуратно ляжет днищем на песчаный грунт, отдыхать имеют возможность практически все. А если бы дело происходило на ходу, то одна треть экипажа обязана была бы постоянно бодрствовать, стоя на вахте.

Здесь необходимо внести важное уточнение. Постановка на грунт – дело хоть и не сложное, но не всякая подводная лодка может его осуществить и воспользоваться сопутствующими выгодами. Только наши допотопные дизелюхи в состоянии выполнить такой манёвр. Атомоходы не то чтобы ложиться на грунт не могут – им вообще запрещено приближаться к нему менее чем на пятьдесят метров. А всё из-за постоянно работающего ядерного реактора. Его, как и двигатель внутреннего сгорания автомобиля, требуется постоянно охлаждать. Поэтому забортная вода непрерывно циркулирует по системе охлаждения, засасываемая извне мощными насосами. Окажись атомоход слишком близко к морскому дну, или, не дай Бог, на нём окажется, он тут же засосёт в свое нутро какую-нибудь гадость. Забьются шпигаты и трубопроводы, встанут насосы, система охлаждения выйдет из строя – и всё, приплыли. Всплывай на поверхность и сдавайся на милость врагу! Мы же на нашей дизелюхе можем творить всё, что угодно. Можем хоть неделю на дне лежать, хоть месяц, пока не надоест. Лишь бы запасов хватило: продуктов питания, воды, регенерации, ну и, конечно же, спирта.

Не зря эти запасы на подводном флоте считаются стратегическими. Нехватка любого из них сильно может спутать планы и осложнить жизнь командиру. Существует такая легенда. Когда знаменитый подводник Александр Маринеско вернулся с очередной победой из боевого похода, он не обнаружил на берегу встречающих. Не было на пирсе ни оркестра, ни жареного поросёнка, ни всего того, что должно сопутствовать такому важному событию, как возвращение домой героев-подводников. А тут ещё на подходе к базе какой-то осёл со сторожевика немножко их обстрелял, приняв за врага. Потом, правда, признал, но несколько дырок в ограждении рубки проделать всё же успел. Александр Иванович на всё это сильно обиделся и решил отпраздновать боевой успех самостоятельно. Погрузился посредине бухты, лег на дно, и ещё два дня береговое начальство ожидало возвращения лодки. Можно было и дольше праздновать, но выпили спирт, кончилась регенерация, и нечем стало дышать. Пришлось всплыть. По прибытии к пирсу командира поздравили с победой и сразу же определили на кичу, а вместо Героя Советского Союза дали всего лишь Орден Ленина. Хотя, наверное, вранье это всё.

Ну вот, опять я отвлёкся, наговорил читателю всякой чепухи, а между тем мы продолжаем опускаться вниз. До грунта остаются уже считанные метры. С остановленными электромоторами, имея небольшую отрицательную плавучесть, лодка медленно идёт ко дну.

– Чем трепаться, лучше бы о безопасности подумал и покрепче за что-нибудь ухватился, а то тряхнёт – мало не покажется!

Но беспокойства оказались напрасными. На грунт улеглись мягко, без толчков и разных потрясений. Механик – ювелир. Принял в уравнительную цистерну воды ровно столько, сколько было нужно, и ни граммом больше. Мастерство, как говорится, не пропьешь. Глубиномер застыл на отметке 110 метров, и лишь по едва заметному толчку мы почувствовали, что наше неспешное падение прекратилось. Судя по штурманской карте, под нами песчаный грунт, что вполне подтверждает столь мягкая посадка. Сколько ни в чём не повинных камбал придавила килем наша усталая подлодка?

Сухо щёлкнул, захрипел «Каштан», выводя из состояния легкой задумчивости:

– По местам стоять, приготовиться к снаряжению РДУ!

Сейчас нам остается только освежить регенерацией воздух и всё – команде отбой. Можно будет спать хоть до самого утра. Теперь-то уж точно никто не побеспокоит!

Здесь я вновь хочу поумничать и несколько просветить любознательного читателя. Объяснить ему, например, из чего на подводной лодке делается кислород, что такое регенерация и зачем её тоннами загружают на борт перед выходом в море. Братья-подводники и те, которые всё знают, могут пока пойти перекурить. Тех же моих читателей, с которыми некоторое время тому назад мы спасали беднягу Арнольда, ломали голову над тем, куда девать лишние кувалды, чтобы подводная лодка могла всплыть, и благополучно освоили, таким образом, теоретические аспекты подводного плавания, приглашаю смело следовать за мной. Они уже знают, что ничему плохому я не научу, и поэтому вполне могут надеяться, что вновь почерпнут для себя что-нибудь полезное.

Начнем, как обычно, с примитивной теории, тем более что мы уже имели возможность убедиться в том, что на флоте без неё и шагу ступить нельзя. Наберёмся терпения и немного порассуждаем.

Известно, что человек, как и любое другое животное, имеет потребность дышать. При этом из атмосферы он потребляет кислород, возвращая назад углекислый газ. Всё это хорошо до тех пор, пока человек не оказывается в замкнутом пространстве. Тут-то и начинаются проблемы. Даже если никогда не кормить моряков гороховым супом и напрочь законопатить им определённые выходные отверстия, то рано или поздно всё равно возникнет настоятельная необходимость освежить воздух. И что тогда делать? Форточку-то не откроешь! Можно, конечно, запустить вентилятор, но, скажу честно, большого смысла в этом нет. Было бы несколько проще, если б у отдельных человеческих особей потребности дышать не было совершенно: в этом случае служить на подводный флот отправляли бы исключительно их, но так как дышать хотят все, то приходится изобретать разные ухищрения для обеспечения жизнедеятельности организмов в замкнутом пространстве.

Вот и пришла наконец-то пора сформулировать главный вопрос: где на подводной лодке брать кислород и куда девать скапливающийся углекислый газ и прочие малоприятные миазмы? Если тут что-нибудь не придумать, то через пару суток нахождения под водой перед глазами у моряков начнут бегать чертики, а на третьи сутки некому станет этих чертиков ловить.

Но нашлись умные головы и придумали некое химическое соединение, которое поглощает избыток углекислого газа из атмосферы отсека, а взамен выделяет кислород. Как называется это чудо-вещество по-научному, я не знаю, на подводном флоте его называют просто – регенерация.

Внешне регенерация выглядит как белые рыхлые пластины прямоугольной формы сантиметров по тридцать длиной. Так как вещество, из которого они состоят, очень агрессивно и чрезвычайно опасно в пожарном отношении, то для всеобщей безопасности пластины эти в брикетах по тридцать штук запаивают в герметичные цинковые банки, которые и хранятся в каждом отсеке в немалом количестве про запас. Если несколько таких пластин достать и поместить в специальную металлическую коробку с прорезями для доступа воздуха (РДУ называется), то начнётся химический процесс. Пластины нагреются и, потребляя углекислый газ, примутся выделять кислород. Через некоторое время, когда активное вещество пластин выработается, их меняют на новые. И так до тех пор, пока запасы регенерации не кончатся. Вещь, безусловно, удобная, не требующая сложных дополнительных устройств и не расходующая электроэнергию. При плавании в северных широтах снаряжённые РДУшки полезны ещё и тем, что исправно выделяют в отсек дополнительное тепло и находиться с ними рядом весьма комфортно. В тропиках же – наоборот, от них стараются держаться подальше.

Надо сказать, что используют регенерацию только в подводном положении, по приказанию командира и строго после объявления учебной тревоги. Никто не имеет права просто так, лишь из-за того, что в отсеке стало трудно дышать, вскрыть коробку, вынуть пластины и вставить их в пазы РДУ. Как я уже говорил, вещество это чрезвычайно агрессивно. Достаточно небольшому количеству солярки, машинного масла или чего-то жирного попасть на пластину, как она тут же вспыхивает и, искрясь, как бенгальский огонь, горит ослепительно белым пламенем. Попадание воды хоть и не вызывает возгорания, но ведет к неконтролируемому выделению кислорода, что также весьма опасно.

Пожар с участием регенерации – это самое страшное, что может произойти на подводной лодке. Бурно выделяя кислород, регенерация активно поддерживает горение. При роковом стечении обстоятельств замкнутое пространство отсека в считанные секунды может превратиться в доменную печь. В этом случае от живых существ вряд ли останется хотя бы горстка пепла. Но это ещё не всё. Так как температура горения с участием регенерации чрезвычайно высока, то в случае возникновения пожара однозначно выгорят сальники забортной арматуры, произойдет разгерметизация корпуса, и в отсек хлынет морская вода. И всё – считай, приплыли! Если такая неприятность произойдет, даже SOS подать не получится!

Для того, чтобы исключить опасность подобного развития событий и чтобы чья-то халатность или преступная небрежность не могли стать причиной гибели подводной лодки, вскрытие банок с регенерацией и снаряжение ей РДУ находится под особым контролем. Как я уже говорил, перед тем, как эти манипуляции производить, однозначно объявляется учебная тревога. Во всех отсеках берутся на изготовку средства пожаротушения. Пластины из банок извлекаются с величайшей осторожностью, а тот, кому доверено это делать, предварительно надевает на руки специальные резиновые перчатки.

С соблюдением всех вышеперечисленных предосторожностей благополучно снарядили РДУ. Чистым и свежим, как в альпийских горах, воздух, конечно же, не стал, но дышать стало полегче. Голова немного прояснилась, и в ней даже зашевелились кое-какие отвлечённые мысли. Оглядевшись по сторонам, я, со свойственной мне мечтательностью, принимаюсь воображать:

– Эх, как жалко, что на подводной лодке нет иллюминаторов! Одним глазком бы взглянуть, что творится вокруг!

Хотя какой в этом толк – и так всё ясно: ночь, кромешная тьма. На такой глубине и днём-то ничего не видно! Даже в самый яркий полдень солнце пробивается под воду максимум до ста метров. Но всё же интересно! Как там? Что происходит?

Воображение рисует призрачные картины. Всего в нескольких сантиметрах от меня, за прохладным железом борта – морское дно, на которое никогда не ступала нога человека. Среди песчаной пустыни редкие пучки чахлых водорослей безуспешно, из последних сил тянутся к свету. Таинственные обитатели глубины рыщут туда-сюда, занятые своими делами. Может быть, именно в эту минуту гигантский спрут опутывает щупальцами корпус нашей субмарины или коварная рыба-пила примеривается, что бы такого себе оттяпать.

И словно в подтверждение моих мыслей в корме раздался звук, похожий на лёгкое царапание, а затем вполне отчётливо что-то хрустнуло и неприятно заскреблось!

– Ну вот, растравил больное воображение! Теперь всю ночь буду прислушиваться, да ещё и кошмар какой приснится!

Звук в корме прекратился, но через минуту повторился где-то наверху, прямо у меня над головой: дробное постукивание, поскрипывание и хорошо различимое сухое царапанье.

– Тьфу ты! Точно нервы пора лечить! – бормочу я под нос и прямо-таки физически, всей поверхностью тела, начинаю ощущать, как чудовищное давление сжимает со всех сторон корпус нашего подводного дома. Я уже слышу шумы, которых реально не существует, а от неожиданного коечного поскрипа по соседству начинает бешено колотиться сердце. Почему-то сразу же пропало желание думать о том, что же происходит снаружи. После этой мысленной вылазки за пределы прочного корпуса мне и здесь, в душном отсеке подводной лодки, кажется уже достаточно уютно.

– А что ещё надо? Светло, сухо! Сейчас часов шесть сладко посплю, а утром разбудят, накормят! Красота!

Но тут, нарушив умиротворенный ход моих мыслей, над головой что-то опять хрустнуло, затем сухо прошелестело, поскреблось и... обиженно пискнуло!

– Тьфу ты! Да это же крысы! – наконец-то доходит до меня.

Я стучу костяшками пальцев по трубопроводу судовой вентиляции, проходящему прямо у меня над головой, и потревоженная стая гулко прокатывается по трубе. С визгом и топотом крысы разбегаются по её ответвлениям и закоулкам. Ещё с минуту в разных частях отсека слышится приглушённый шелест, хруст и суетливое шебуршание. Но вот всё утихло, милые домашние животные разбрелись по своим углам и, видимо, окончательно отошли ко сну. Тут и я успокаиваюсь. Меня уже не тревожит ни страшный спрут за бортом, ни коварная рыба-пила, ни наружное давление в одиннадцать полновесных атмосфер, ни прочие абстрактные опасности. В голову наконец-то приходит здравая и абсолютно своевременная мысль: так как моя койка в кают-компании, несомненно, занята кем-то из пассажиров, то остаток сегодняшней ночи мне придётся провести здесь, в седьмом, поэтому давно уже пора задуматься о ночлеге. Через несколько минут будет снята тревога, отсек наполнится его постоянными обитателями, и найти себе достойную лежанку станет не так-то просто.

Недолго думая, я занимаю самое блатное место – по правому борту на втором ярусе, прямо возле «Каштана», в метре от прохладных труб торпедных аппаратов и, не раздеваясь, заваливаюсь поверх одеяла.

Когда после отбоя тревоги в отсек ввалилась шумная ватага обитателей этих мест, я уже почти абстрагировался от действительности и затухающее сознание воспринимало лишь невнятные обрывки каких-то фраз. Хозяин лежанки, а им оказался Фёдор Самокатов, мой торпедист и лидер местной шайки годков, был неприятно изумлён, обнаружив, что его место так вероломно занято, но не решился меня тревожить. Что-то пробурчав под нос, он тут же занял место на другой койке, переместив кого-то рангом пониже. Самокатов прекрасно помнил историю, произошедшую некоторое время тому назад, которая начисто отбила у него всякое желание вступать в пререкания с начальством. А было это так…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9221

Ходовая вахта в подводном положении – довольно скучное занятие: сидишь себе в центральном посту и дел особо никаких. Боцман держит заданную глубину, рулевой – заданный курс, мотористы – обороты винтов соответствующие, а вахтенный офицер ничего не держит, крутится себе на вертящемся кресле из стороны в сторону и всех контролирует. В надводном положении, конечно, поинтересней: свежий воздух в лицо, живое море, множество светящихся целей на горизонте, за которыми надо следить и вовремя успевать расходиться – особо не соскучишься.

Время неумолимо клонится к полуночи. Вроде бы не так поздно, но бессонная предыдущая ночь и наметившийся уже недостаток кислорода всё сильнее дают о себе знать. В тесной каморке на шатком табурете сидит Борисыч. Он бдительно таращит глаза и прилагает героические усилия, чтобы не свалиться с табуретки. Из последних сил Борисыч борется со сном, но это у него плохо получается. Энергичные растирания висков и ушей, резкие встряхивания головой не очень помогают – штурман клюёт носом. Как на грех, и у него работы никакой. Идём под двигателем эконом-хода со скоростью два узла – тут даже штурману трудно перетрудиться. В подводном положении обсерваций нет, ставь себе по счислению точки на карту и координаты в вахтенный журнал вовремя заноси. Только и заботы, как бы голову на стол совсем не уронить да на карандаш глазом не напороться.

Старпому тоже несладко. Расположившись полуразвалясь на командирском кресле, он лениво перелистывает вахтенный журнал и время от времени так жутко зевает, что становятся видны все внутренние органы чуть ли не до прямой кишки. Чтобы не проглотил, на всякий случай отодвигаюсь подальше.

Но вот наконец старпом не выдерживает. Чтобы не вывихнуть себе челюсть или, заснув, не свалиться с кресла, он резко встает и, очевидно, решает немного размяться. А чтобы приятное сочеталось с полезным, заодно и проверить у подчинённых знания по устройству подводной лодки. Сгорбившись, втянув голову в плечи (в центральном посту выпрямиться в полный рост может разве что подросток, да и то лишь тот, которому выпало родиться недоношенным), старпом ходит по отсеку взад-вперед и обращается к присутствующим со странными вопросами. То ему надо выяснить расположение балластных цистерн (какая между какими шпангоутами находится), то вдруг начинает интересоваться баллонами ВВД: сколько их штук, как и в какие группы объединены, то вообще систему пожаротушения с многообещающим названием ЛОХ[1] нарисовать требует. А то вдруг положит руку на первый попавшийся маховик или кран – и отвечай ему, что это такое и для чего предназначено, как будто сам не знает! Так как клапанов, манипуляторов, задвижек и прочих железяк в центральном посту великое множество, то подобным образом развлекаться можно хоть до самого утра. Но народ в отсеке собрался грамотный и, что называется, битый. Один мичман Затычкин чего стоит! Особенно если коснуться вопросов плавучести корабля и некоторых теоретических аспектов, озвученных в свое время стариком Архимедом. Таких зубров врасплох не застанешь! Задор у старпома быстро пропадает, и он успокаивается. Взгромоздившись на свой насест, он опять принимается мусолить вахтенный журнал. Время от времени голова его непроизвольно опускается и с деревянным стуком бьётся о крышку конторки с документацией.

Поначалу мне тоже было нелегко, промучавшись с полчаса и набив на лбу здоровенную шишку, я всё же нашёл достойное занятие. Поменявшись местами с боцманом, я принялся осваивать тонкости работы с рулями глубины. На скорости два узла заданную глубину – пятьдесят метров – держать оказалось не просто. На столь малом ходу лодка почти не слушается рулей. Провалившись пару раз до шестидесяти и подвсплыв до сорока я наконец освоился и стал уверенней манипулировать рычагами и держать заданную глубину. Как выяснилось, это не так-то сложно. Если лодка хорошо отдифферентована, достаточно подрабатывать только кормой. А чтобы амплитуда не была такой большой, надо своевременно возвращать рули в горизонтальную плоскость и на подходе к заданной глубине вовремя гасить инерцию. Если кому-нибудь из моих читателей случится в жизни управлять подводой лодкой (мало ли что может произойти: купит, например, по сходной цене, в шахматы выиграет или, не дай Бог, угонит), пусть зря не мучается, смело разгоняется узлов хотя бы до восьми – так гораздо сподручнее будет.

По последней информации, поступившей к нам из самых надёжных источников, ожидается, что скоро будем ложиться на грунт и снаряжать РДУ (т.е. делать кислород). Когда покончим с этими важными делами, дадут отбой, и до восьми утра можно будет спокойно спать, ни о чём не беспокоясь. Завтра тяжёлый день: на нас уже началась охота, поэтому командир решил дать экипажу отдохнуть.

Наши противники – противолодочные корабли: один большой (БПК) и два малых (МПК) – вышли из базы за нами вслед и уже должны приступить к поиску. Задача экипажа подводной лодки в этой ситуации предельно проста: как можно дольше не дать себя обнаружить. Если принимать в расчёт лишь человеческий фактор, то под водой наша субмарина может находиться достаточно долго. Даже по тактико-техническим данным это получается 575 часов, т.е. почти месяц. Регенерации и продуктов питания на этот срок как раз должно хватить. Но никто не собирается так долго нас мариновать, да и ёмкости аккумуляторной батареи даже при самом экономном её расходовании едва ли хватит на четверо суток. Поэтому по плану, заранее разработанному для нас заботливым командованием, завтра утром мы потихоньку снимаемся с грунта и в заданном квадрате ходим параллельными курсами под одним электромотором всё на той же пятидесятиметровой глубине. Таким образом, мы будем изображать собой стратегический ракетоносец вероятного противника, который маневрирует в районе боевого патрулирования и зачем-то угрожает мирному и созидательному труду советских граждан.

Задача надводников в этой ситуации так же предельно проста: маневрируя своими излюбленными противолодочными зигзагами, используя все имеющиеся на воружении силы и средства, обнаружить неприятеля и тут же решительно его атаковать и безжалостно уничтожить (условно, разумеется).

В экипаже уже проснулся спортивный азарт. Несмотря на некоторые бытовые неудобства, связанные с длительным нахождением ПЛ в подводном положении, никому не хочется, чтобы противник нас обнаружил. Без всяких команд и какого-либо принуждения люди совершенно перестали шуметь. Двери закрываются нежно, без лязга и стука. По пайолам ходят чуть ли не на цыпочках. Кое-где уже и в разговорах перешли на шёпот, что, впрочем, было совершенно излишне.

Между тем центральный пост медленно превращается в сонное царство. Вот, уронив голову на конторку и пустив струйку слюны на вахтенный журнал, тонко засвистел носом старпом. Видя такое дело, боцман, временно освобожденный мной от выполнения служебных обязанностей, тоже не растерялся: вольготно развалившись в кресле вахтенного офицера, принялся явственно похрапывать, время от времени подергивая левой ногой и что-то бормоча под нос.

Даже железобетонный Арнольд, и тот, похоже, сломался. Десять минут назад с преисполненным ответственности видом он спустился для проверки в трюм, да где-то там и потерялся. В центральном посту в живых остаёмся лишь я – вахтенный офицер, рулевой и штурман. Задраенные двери межотсечных переборок не пропускают звуки из соседних помещений, и если бы не эпизодические доклады акустика о прослушивании горизонта да вахтенных из отсеков, то можно было бы подумать, что сонное царство завладело всей подводной лодкой.

Но нет, жизнь на корабле всё же продолжается. Отворяется дверь второго отсека, из кают-компании доносится возбужденный голос командира, а в круглом проеме люка появляется фигура матроса-вестового. С чайником наперевес он семенит в направлении камбуза за кипятком.

– Ну, что там командир? – от скуки, чтобы хоть что-то спросить, задаю я неопределенный вопрос.

– Да ругается всё! Гадами какими-то непонятными всех называет!

– Это какими такими... непонятными?

– Да какими-то... Забыл! Ремегадами... Нет. Реле...

Нет...

– Ренегатами?

– Вот, вот! Ренегадами!

Вестовой убегает на камбуз, через минуту с полным чайником возвращается назад и исчезает за броневым кругом двери. На секунду становятся слышны и тут же молкнут спорящие голоса, и вновь в отсеке виснет звенящая тишина.

Скоро мне надоедает отдуваться за всех, и я решаю произвести побудку. Но не так, чтобы переполошить весь отсек. Резко нельзя. Среди нагромождения железа в тесноте подводной лодки действовать надо предельно аккуратно. Неправильно разбуженный человек может дёрнуться, резко подскочить, треснуться головой о какую-нибудь железяку и не дай Бог что-нибудь поломать. Головы у подводников крепкие, за них можно не беспокоиться, а вот корабельное оборудование надо по возможности беречь.

Начинаю с боцмана. Штурман советует полить его водой, но не всего: плеснуть немного на шорты в районе промежности и посмотреть, что из этого получится. Долго уговаривать меня не пришлось: я тут же выливаю полстакана воды боцману между ног и с интересом ожидаю результата. Ко всеобщему удивлению, ничего не происходит. Не то чтобы моё действие не произвело совершенно никакого эффекта, но результат явно неудовлетворительный. Боцман перестает сопеть, бормочет под нос нечто невразумительное и вместо левой ноги начинает подергивать правой.

В продолжение эксперимента выливаю ещё полстакана и вновь застываю в ожидании. Выражение лица испытуемого, до этого вполне безмятежное и можно даже сказать блаженное, начинает меняться: губы непостижимым образом кривятся и закручиваются чуть ли не в интеграл, брови наезжают на переносицу и, сломавшись об неё, становятся домиком, лоб бороздят глубокие морщины. По всему видно, что под изгибом черепной кости затеплилась какая-то мозговая деятельность и угасшая было жизнь вот-вот вернет свои утраченные позиции. Тут я решаю не жадничать и выливаю уже целый стакан.

Наконец-то почувствовав, что по ляжкам потекло что-то тёплое, боцман открывает глаза. Посмотрев на мокрые шорты, на тонкие струйки, стекающие по голым ногам, на растекающуюся под креслом темную лужицу, он непроизвольно дёргается, пытается вскочить, но вовремя овладевает собой. Он осторожно поднимает на меня чистые, ничего не понимающие глаза, его блуждающий взгляд выражает крайнюю степень недоумения. Я делаю вид, что ничего не замечаю, – зачем смущать человека, тем более находящегося при исполнении. Природная деликатность не позволяет допустить, чтобы кому-то стало понятно, что его позор уже известен окружающим. Я скромно отворачиваюсь и, как ни в чём не бывало, спрашиваю:

– Ты что, Иваныч, подскочил? Приснилось что? Отдохнул бы ещё, мы тут и без тебя неплохо справляемся.

Но боцману, видимо, не до сна. Повернувшись ко мне бочком, он пытается делать вид, что ничего не произошло. Подчёркнуто небрежным тоном принимается рассказывать свой сон, при этом с опаской косит глазом на лужицу под собой и на кусок ветоши, заткнутый за трубопровод неподалеку. Дождавшись удобного момента, он берет её якобы для того, чтобы вытереть потные руки и как бы невзначай роняет на пол. Затем незаметно (как ему кажется) надвигает ветошь на лужицу и начинает медленно затирать ногой, двигая туда-сюда. Первая паника уже прошла, но по задумчивому виду боцмана видно, что он всё еще чем-то озабочен.

Штурман из своего угла наблюдает за происходящим, заговорщицки подмигивает мне, и его довольная физиономия сияет от удовольствия. Сон как рукой сняло. Рулевой, до сей поры тоже страдающий от подступившего приступа необъяснимой усталости, повеселел, приосанился и даже начал что-то напевать себе под нос. В бессознательном состоянии остаётся только старпом, да не совсем ещё ясна судьба потерявшегося в трюме Арнольда. Надо пойти посмотреть!

Посадив боцмана на его рабочее место, приступаю к поискам Арнольда. Спустившись в трюм, нахожу его, уютно прикорнувшего у прохладной двери провизионки. Конечно же, он не спал! Как вы могли об Арнольде такое подумать? Ему просто показалось, что «Маруська» как-то не так стала работать. А при такой жаре сами понимаете, чем может обернуться выход из строя холодильного агрегата. Вот он и решил проверить. И проверил! Всё работает, как часы, не стоит даже беспокоиться. А то, что немного задержался и сидел с отрешённым видом, прислонившись к двери, – ну так что ж? Качественно же проверял, прислушивался, как компрессор работает. Спиной же температуру контролировал, чуть почки себе не отморозил.

За бдительность, старание и самопожертвование, проявленные при выполнении своих служебных обязанностей, объявляю Арнольду благодарность и обещаю походатайствовать у механика о предоставлении внеочередного отпуска с выездом на родину. Вместе мы выбираемся на поверхность.

Остаётся старпом. Тут надо бы поделикатнее. Начальник как-никак. Известно, что у начальников чувство юмора особенное, они, конечно, тоже любят шутки разные, но шутить предпочитают больше сами. Шутки над собой они почему-то не всегда правильно воспринимают. А если у начальника с чувством юмора наследственные проблемы, то тут и на кичу загреметь недолго. К розыгрышу вышестоящего начальства, таким образом, надо подходить со всей ответственностью, буквально до миллиметра выверив каждый шаг и тщательно всё продумав. При этом желательно, чтобы, повеселив от души всех, сам он так и не догадался, что смеялись именно над ним. В этом и есть высший пилотаж флотского розыгрыша. Поэтому мы не стали опускаться до банальностей с обливанием водой, с привязыванием к креслу и с идиотскими криками над ухом. Такой примитив не для нас. Мы решили действовать тоньше.

Обычным вопросом:

– Сергей Гариевич, а за что вы так евреев не любите? – я заставляю старпома очнуться.

Почему-то даже этот невинный вопрос, произнесённый достаточно громко, членораздельно и внятно, ставит его в тупик.

– Сергей Гариевич, повторите! Я не совсем понял, что вы сейчас сказали? – не унимаюсь я.

Пока старпом недоуменно хлопает глазами, трёт ладонями виски и уши, пытаясь въехать в обстановку, ко мне присоединяется штурман:

– Да, Сергей Гариевич, пожалуйста, проясните свою позицию. Мы вас тут внимательно выслушали, но, честно говоря, не совсем понимаем. Что вы конкретно хотели этим сказать?

Я старательно трясу головой в знак согласия и в предвкушении хохмы потираю руки. Борисыч, приняв свой обычный иронично-таинственный вид, продолжает с обличительными интонациями в голосе:

– Конечно, Сергей Гариевич, кое в чём с вами можно согласиться: все политработники – дармоеды, все штабные – сволочи, от этого никуда не денешься. Но при чём здесь евреи? Зачем вы опять на них всех обезьян вешаете? Сколько можно? Вы что – антисемит?

Старпом усиленно пытается осмыслить услышанное. Не поверите, уважаемый читатель, но в этот момент я явственно слышал, как, ворочаясь, скрипели, словно мельничные жернова, оба полушария его мозгов! С опаской поглядев по сторонам, переведя блуждающий взгляд со штурмана на меня, на боцмана, затем на рулевого и вновь на штурмана, старпом наконец-то отвечает, не совсем, правда, вразумительно:

– Что???

– Как что? – штурман в недоумении таращит на него глаза. – Это я вас, Сергей Гариевич, спрашиваю, «что»? Вам евреи что сделали? Почему вы их так не любите?

– Я??? – ещё больше изумляется старпом.

– Сергей Гариевич, вы меня, конечно, извините, если разговор вам перестал нравиться, мы можем его прекратить, но к чему эти ваши недоумённые возгласы? Сами завели разговор, а теперь в сторону уходите – у замполита, что ли, научились?

Скроив обиженную физиономию, штурман демонстративно отворачивается и скальпелем, выигранным накануне у доктора в шахматы, начинает затачивать карандаш.

– Минёр... – с опаской и недоверием косясь в сторону Борисыча, старпом обращается ко мне. – Это он чём?

– Как о чём? – испуганно округляю я глаза. – Вы что, не помните, о чём сейчас говорили?

– Я... говорил???

– Ну да... Вы сказали, что перестройка – это сионистский заговор, что Горбачёв – кошерный еврей, что Гитлера на этих жидов нет, что в Кремле уже синагога строится и что вы сами это видели...

– Я... видел... – упавшим голосом выдыхает старпом. – Минёр, а ты не врёшь? – в его взгляде сквозит надежда.

– Вру??? – я обиженно надуваю губы. – Сергей Гариевич! Мне не верите, вон хоть у боцмана спросите!

До боцмана к этому моменту уже дошло, что не далее как десять минут назад его самого жестоко разыграли, но с чувством юмора у него всё в порядке, поэтому, недолго думая, он с готовностью откликается:

– Да, говорили, товарищ капитан-лейтенант! Горбачёва Мойшей Самуиловичем называли, Раису Максимовну – Рахилью Моисеевной! А когда штурман стал с Вами спорить, его самого Самуилом Шмульевичем обозвали.

Старпом затравленно оглядывается по сторонам, в глубокой задумчивости встаёт и делает несколько шагов по отсеку. Присев на комингс у кормовой переборочной двери, он подпирает челюсть рукой и застывает в позе мыслителя.

Тут на сцене вновь появляется штурман и, обращаясь ко мне, как ни в чём не бывало начинает тараторить:

– Я вот, минёр, честно, не понимаю: почему чуть что – сразу евреи... евреи... У меня вот товарищ есть – еврей... Ванька Прудкин. Да ты его знаешь, штурман с пятнадцатой. В общаге со мной живет. Ну и что с того, что еврей? Выпить с ним, закусить, бардельеру какую изобразить – милое дело. А как на аккордеоне играет! Как поёт! Пропердино Клозетти! Инструмент возьмёт, меха растянет – вся общага сбегается! Мы если соберемся бэмс какой устроить, у нас всё честь по чести: выпить, закусить – это само собой, но у нас ещё и целая культурная программа организовывается. Разве что у зама не утверждена. Начинается она обычно после второй бутылки. Если «Три танкиста» петь начинаем, значит, третья пошла. «Враги сожгли родную хату» и «На безымянной высоте» – четвёртую распечатали. У меня слезы уже текут, душа надрывается, остановиться не могу, а Ванька знай себе наяривает! Знает, гад, как военные песни меня за душу берут! Я как выпью, сентиментальным становлюсь до невозможности, будто сам с пехотой до Берлина пропахал. А Ванька давай наяривает: «Катюшу», «Смуглянку», «Скалистые горы»... У Ваньки, кстати, дед под Кенигсбергом погиб, в танке заживо сгорел. Пепел потом с сидения соскребли и похоронили. А мой дед всю войну прошел, в Праге победу встретил, три ранения. Но это ещё не всё... В Маньчжурии в августе сорок пятого – четвертое, ногу по колено оторвало... Вот только тогда и отвоевался. Эх, были же люди! Были настоящие солдаты! Пахари войны... Мне дед, когда ещё жив был, такие вещи рассказывал – волосы дыбом вставали! Через такие мясорубки прошёл – никакой Афган тут и рядом не стоял... Это я тебе говорю...

У штурмана заблестели глаза. Он знал, о чём говорил. Мы помним, что в своё время целых полтора года он провёл в самом пекле Афганской войны, именно откуда и уехал поступать в военно-морское училище. Как видно, рассказы деда потрясли его неизмеримо сильней. Отвернувшись, он с минуту молчал, собирая и разгоняя на лбу складки, затем, справившись с приступом сентиментальности, как ни в чём не бывало продолжил рассказ в своей обычной полушутливой манере:

– А один раз мы под утро всей компанией «Интернационал» орать начали, и, представляешь, какой-то козёл скорую вызвал. Я бы понял ещё – милицию, но скорую-то зачем? Приехал экипаж. Как потом выяснилось, с психиатрички. Врачиха – дамочка в очках, вся такая манерная, интеллигентная, и два санитара – амбалы под два метра длиной, но тоже вежливые и культурные. Сразу поняли – подводники стресс снимают, лучше не мешать. Мы им налили. Ребята не отказались. Выпили, шпротами закусили. Врачиха сначала носик морщила – резиной, видите ли, спирт наш пахнет, а где я ей среди ночи другого возьму? Медицинский-то мы перед этим весь уже употребили. Но не беда, валерьянки ей туда для запаху накапал – выпила за милую душу, даже не поморщилась. Налили ещё, повторили. Потом ещё. Познакомились. Потом «Интернационал» ещё раз спели – уже вместе. Потом «День победы». К нам потом ещё Витя Лыков зашел, механик с «восьмёрки», не спалось ему что-то под утро (как потом выяснилось, это он, гад, скорую вызвал!). «Я думал, у вас Кобзон тут в гостях!» – говорит. А я ему: «Да на кой чёрт нам твой Кобзон нужен, когда у нас Ванька Прудкин есть! Тоже еврей, а поёт ещё лучше!» У нас тогда ещё идея возникла: как в отставку выйдем, рвануть в Германию. Там на девятое мая у Браденбургских ворот «День победы» в матюгальник исполнить, да так, чтобы на весь Берлин слышно было. Танк бы ещё где-нибудь раздобыть! И покататься, покататься... – штурман мечтательно закатывает глаза.

– Потом, помню, – продолжает он, – Ванька «Сиртаки» заиграл. Эдак проникновенно, с выходом. Ты «Сиртаки» слышал? Ну да, такая заводная греческая мелодия. Так вот, когда Ванька её исполняет, на месте усидеть невозможно. Я докторшу под ручку... Потом «Цыганочку», «Барыню», и понеслось... Странно, как под нами тогда потолок не обрушился. Потом вальс «Амурские волны» заиграл – у меня душа опять развернулась. Потом «На сопках Маньчжурии», «Офицерский вальс»... Я с врачихой танцевал, она ко мне прямо прилипла. Потом ещё выпили, кто-то ещё литр спирта притащил. Опять что-то пели. Мы с врачихой на пару ламбаду танцевали. Так жопами крутили!.. Потом она полезла на стол канкан танцевать. Чуть не убилась, едва за юбку успел поймать... Потом по городу на скорой с мигалкой кататься поехали. Я на следующий день вечером проснулся у врачихи дома. Двое её пацанов меня уже папой называют. Предъявляют списки подарков, которые я пообещал купить. А самое главное, спрашивают, где это я так долго пропадал. Посмотрел я на это дело трезвыми глазами, маму их получше разглядел – бог ты мой! Точно: пить надо меньше! Почему вот, минёр, так: одна бутылка – в самый раз, две – много, а три – мало? Я потом два дня протрезветь не мог. Выпью стакан воды и опять пьяный хожу, – штурман вновь ностальгически закатывает глаза, вспоминая разгульную холостяцкую жизнь в убогой офицерской общаге и, покосившись на старпома, продолжает:

– А когда мы с Ванькой в город выходим, женщины вокруг нас так и вьются. Сами откуда-то возникают! Я даже подумать о них ещё не успеваю, как Ванька уже кого-то за ниже спины держит. Представляешь, какой это незаменимый человек в нашем холостяцком деле! А некоторые всё: «Евреи, евреи!» – штурман бросает в сторону старпома красноречивый взгляд.

– И что это вы на них, Сергей Гариевич, так взъелись?

Старпом уже немного пришёл в себя от первого потрясения, но вид его всё ещё оставлял желать лучшего. Как долго тянулось бы это издевательство над, ни в чём не повинным начальником, сказать трудно. Зная штурмана, можно было предположить, что уймётся он ещё не скоро. Но тут бесшумно распахнулась переборочная дверь и в отсек грузно ввалился сам командир. Он полностью разделался с ренегатами и оппортунистами, засевшими в кают-компании, поэтому настроение у него было самое безоблачное. Бросив взгляд на погружённого в тяжкие размышления старпома и на сияющую физиономию штурмана, он сообразил, кого на этот раз тот сделал своей жертвой. Незаметно показав штурману кулак, командир как ни в чём не бывало обратился к старпому:

– Ну что, Сергей Горыныч, тьфу ты... Гариевич! Давай объявляй тревогу! На грунт будем ложиться. Ты что это сегодня смурной какой-то? Ностальгия замучила, что ли? Ты это бросай. Со штурмана вон бери пример... Смотри, харя какая довольная! Ты бы у него... – Окончить командир не успел: раздался сигнал учебной тревоги, все вокруг забегали, засуетились, и про антисемитский демарш старпома никто больше не вспоминал.

 

[1]         Лодочная объёмная химическая.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 8597

На днях сын попросил у меня денег. В бургерную с пацанами решили сходить. Сначала идея мне понравилась и вызвала даже чувство некоторого умиления: «Вот, – думаю, – какой у меня сознательный сын: тринадцать лет уже, а не курит, не колется и пиво даже ещё не пьёт. Сходит сейчас с друзьями в приличное заведение, скушает там гамбургер, картошку фри или ещё чего, колой или другой какой шипучей гадостью всю эту дрянь зальёт – и вполне будет счастлив. И приключений на свою задницу искать не станет, потому что – и так хорошо, потому что трезвый».

Потянулся я было за кошельком и вспомнил штурмана, речь его почти тридцатилетней давности в душной каюткомпании подводной лодки. С точки зрения сына, не вовремя, наверное, вспомнил. Не случись этого – получил бы он свои пару сотен и пошёл веселиться, а так – форменный облом человеку получился. Не дал я ему денег. Не от жадности, как Вы понимаете, а совершенно наоборот. Из соображений чистейшего блага.

В летний субботний полдень, когда на улице безмятежно щебечут птички, а друзья сына уже оборвали телефон, недоумевая, почему он не выходит во двор, я усадил отпрыска перед собой за кухонный стол и принялся накачивать патриотизмом.

Для начала я доходчиво объяснил, что страна наша не такая, как все, что благодаря своим климатическим условиям и козням мирового капитала, оказавшись вовлечённой в глобальный мировой рынок, вынуждена влачить жалкое существование. Что сейчас нас доят все кому не лень. На примере бургерной я решил объяснить, в чём вред не только его желудку, но и экономике всей нашей огромной страны подобных и прочих, размещённых на её территории иностранных предприятий.

– Слово такое есть – инвестиции. Это ругательное слово, не говори его никогда, – предостерёг я его прежде всего. – Это замануха, на которую ведутся наши правители, продавая интересы государства. Пойми, сын, что ни один иностранный барыга, то есть инвестор, так это сейчас называется, не приходит в Россию с благородной и исключительно бескорыстной целью – помочь нам обустроить свою страну и принести посильную пользу российскому народу. Все они прутся сюда лишь за одним: любыми способами завладеть нашими деньгами и ресурсами и, в том или ином виде, переправить всё это к себе домой, за границу, и там на это хорошо пожить. Других целей у них нет и быть не может. Так было, так есть и так будет всегда! Причём завладеть нашими богатствами они готовы любым способом: торговлей наркотиками, оружием, человеческими органами, грабежом, убийством или банальным мошенничеством. Но не делают этого не по причине своей высоконравственности, а потому, что это запрещено законом и можно сесть в тюрьму. Вот и остаётся им – алкоголь, пиво, сигареты, кола и всякая дрянь. Иностранные предприятия – это насосы, с помощью которых западные барыги, то есть эти... инвесторы, перекачивают наши деньги к себе за бугор. Возьмём, например, твою любимую бургерную. Вот дал бы я тебе сегодня двести рублей, побежал бы ты радостный набивать свою утробу ихними булочками и запивать ихней поганой шипучкой. О том, что пища эта вредна для здоровья, я тебе говорить уже устал, мозоль на языке у меня от этого скоро вырастет. Подойдём с другого боку к этой проблеме. Кому принадлежит эта забегаловка, знаешь? Правильно, – американцам. Приехали они сюда лет 20 назад, когда у Горбачёва (был у нас такой президент – безответственный болтун и предатель) засвербело в одном месте и он решил в очередной раз прорубить «окно в Европу». Прорубил так, что скоро через это окно всю страну растащили и разграбили. Ринулась к нам толпами всякая сволочь. Принялись они нас учить, просвещать, приобщать – одним словом, облагодетельствовать плодами цивилизации. Под шумок окончательно развалили всю нашу промышленность, скупили по дешёвке предприятия, к которым имели интерес. И получилось так, что владеют они сейчас всеми табачными заводами на территории России. Не куришь ещё? И не вздумай! Не патриотично это сейчас... Пиво и водка – тоже их вотчина. Не знаю как с оборонными предприятиями, но судя по тому, что большинство из них лежат в руинах, то и туда свои руки приложили. В этой ситуации заводы по производству газировок и твоя бургерная – не самое большое зло. Хотя с первого взгляда ничего страшного вроде не происходит: дают людям работу, производят товары мировых марок и даже платят налоги! Но если копнуть глубже – ничего хорошего, даже наоборот: нам идёт сплошное разорение от их деятельности! Доход – копейка, а убыток – рубль. Посуди сам! Вот, скажем, выпил ты какую-нибудь шипучую дрянь. С окрашенным языком пару дней походил – ничего страшного: если сразу не помер – жить будешь. На девяносто девять процентов эта бурда состоит из нашей воды и нашего же сахара. Лишь один процент ихнего эксклюзивного порошка делает её тем разрекламированным во всём мире продуктом, которым заставлены полки во всех магазинах. В поллитровой бутылке себестоимость этого добра, я думаю, не больше двух рублей. На прочие расходы, думаю, ещё рубля два-три накинуть можно. Итого пять рублей получается, как ни крути. Но продаётся эта бутылка за пятьдесят. Чуешь разницу? Тысяча процентов чистой прибыли! Нам бы так жить! Отсюда и такая дорогая реклама, и такой размах. Ну ладно, последнее это дело – чужие деньги считать. Пускай там хоть две тысячи процентов прибыли будет, лишь бы налоги честно платили и вырученные деньги в нашей экономике оставались крутиться! Не знаю, как с налогами, – может, и честно платят (хотя вряд ли, в оффшорах всё оседает), но вот по второму вопросу знаю точно: не работают эти деньги на нашу экономику. Пользу они, конечно, приносят, но не нам. На вырученные с нас рубли беспрепятственно покупаются миллионы и миллиарды долларов, евро, фунтов и прямым ходом абсолютно законно эта масса деньжищ отправляется... как ты думаешь, куда? Правильно, сын, – за границу. Вывоз капитала по-научному это называется. Там на эти деньги строятся небоскрёбы, заводы и пароходы, создаются новые рабочие места, снимаются фильмы, покупаются суперяхты и суперавтомобили. Наши деньги, ставшие уже не нашими, благополучно работают на чужую страну, на чужую экономику. Короче, из тех двухсот рублей, которые я тебе сегодня не дал, сто пятьдесят, не меньше, прямым ходом ушли бы на процветание Америки. Их жирные бездельники негры стали бы ещё жирней, а наш дохлый производитель стал бы ещё дохлей. Ты сын, конечно же, рад, что я уберёг тебя от такого гнусного поступка? Да, забыл объяснить, откуда в стране берутся эти самые доллары и всякая другая валюта. На счастье или на беду – это пока ещё точно не известно, – у нас в России имеются нефть и газ. Так вот, иностранная валюта у нас в стране появляется в основном благодаря им. С этих денег, помимо прочего, выплачивается зарплата учителям, врачам, военным, милиции и, конечно же, чиновникам – куда же без них! Та же валюта свободно продаётся на каждом углу в банках и обменных пунктах. Есть рубли – покупай доллары, евро или даже тугрики и переправляй за границу, никто тебе слова не скажет. Но зачем тупо вывозить цветную бумагу? У них её и своей полно, а будет мало – ещё напечатают. Лучше купить на неё той же нефти, леса, газа или ещё какого нашего сырья по дешёвке и отправить туда же за границу, к себе на родину. Так и поступают все иностранные предприниматели, ведущие дела в России. Долгосрочно вкладываться в нашу экономику им невыгодно (суровый климат, издержки большие), и никогда они этого делать не будут. Получив за свои пирожки, шипучку, сигареты, пиво – да мало ли за что – наши рубли, они покупают на них те же самые доллары, евро, которые за нашу нефть от них же мы перед этим и получили. И опять покупают нашу нефть! Круг замыкается! Ничего не изменилось в мире. Как и раньше, нас, как папуасов, разводят за стеклянные бусы. Вместо того, чтобы свою нефть и газ задёшево отдавать своим производителям, чтобы те могли развиваться и конкурировать на мировом рынке, наши правители поставляют её задёшево за рубеж, а нашим втридорога! В результате мы остаёмся не только без нефти (она уже ушла на Запад за валюту), но и без этой самой валюты (она ушла туда же, купленная иностранцами за полученные с нас рубли). Но что-то нам всё же остаётся, спросишь ты? Конечно, и, наверное, немало: безнальные единички и нули в компьютерах саблезубых финансовых воротил, изжога от выпитой шипучки, кашель от выкуренных сигарет и больная печень от неумеренного потребления пива...

На протяжении всей этой тирады сын сидел и внимательно слушал. Жена, правда, смотрела на меня как на идиота, несколько раз порываясь вырвать из моих рук бедного ребёнка. Но процесс воспитания патриота я всё же довёл до конца.

Закончив речь, довольный и удовлетворённый, я задал контрольный вопрос: «Ну что сын, пойдёшь в бургерную?»

– А ты мне денег дашь? – оживился он, поднимая на меня ясные глаза.

От неожиданности я захлебнулся квасом, которым в данный момент запивал краюшку ржаного хлеба (заметьте, всё отечественного производителя!), закашлялся, и из глаз моих потекли слёзы.

– Как? Ты не понял того, что я битый час пытался до тебя донести? Что, покупая товары иностранного производителя, ты вредишь не только своему здоровью, но и экономике своей страны?

– Папа, да мне пофигу все эти дела. Зачем заморачиваться? Главное, чтобы вкусно было! – ответил мне сын.

Взгляд его был уже не просящий, а жалостливый. Видно было, что он жалеет меня, создающего себе дополнительные проблемы и не понимающего таких элементарных вещей: потребляй, получай от жизни кайф и ни о чём не задумывайся! А стоявшая здесь же на страже жена наконец-то вырвала из моих клешней своё чадо, сунула в карман три сотни и отправила с глаз долой давиться шипучкой и гамбургерами. В расстроенных чувствах я уединился в своем углу и принялся размышлять о несправедливости мироустройства, о полном упадке патриотического воспитания в семье и школе.

Выйдя с мусорным ведром на улицу (жена вынести отправила), я зашел в ларёк, растолкал шумную компанию школьников (пивка на переменке прибежали долбануть) и без очереди купил себе бутылку водки. Малолетки начали было наезжать, дескать, перемена заканчивается, а им бухнуть надо успеть, кто-то попытался даже ударить портфелем, но, увидев, как лихо, в несколько глотков, прямо из горла я опорожнил полулитровую бутыль, затихли, зашептались и, приняв меня, очевидно, за достойного наставника и старшего товарища, уважительно расступились, когда я направился к выходу. Провожали они меня взглядами, выражающими неприкрытое восхищение. Видно было, что они хотят побыстрее вырасти, перейти с пива на водку и когда-нибудь дойти до такого же мастерства.

Когда я сделал последний глоток и шумно выдохнул, мне стало гораздо легче. За державу было уже не так обидно. Выдох мой попал на входящего в магазин старичка, и он упал замертво. Потом, правда, поднялся, но за водкой идти передумал, сказал, что ему и так хватило, и поблагодарил за сэкономленные деньги.

Швырнув в голову кому-то из прохожих пустую бутылку и промазав, я не сильно расстроился. Оглядевшись вокруг, я понял, что жизнь прекрасна! И как я раньше этого не замечал? А какие прекрасные люди вокруг! Как заливисто гогочут парни и девочки, хлещущие пиво в скверике неподалёку! Как грациозно молодая мама держит в пальчиках тоненькую сигаретку и окуривает вкусным дымком свою жмурящуюся кроху. Как легко и грациозно два бомжа тащат на пункт приёма металлолома пятидесятикилограммовый радиатор центрального отопления! Получат сейчас свои честно заработанные пару сотен, купят бутылку, и им тоже станет хорошо. Хорошо жить в стране, когда всем вокруг хорошо! Абсолютно счастливый и совершенно утешенный этими мыслями, я засыпаю на заплёванной скамеечке у подъезда.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9953

– Да-а... Натворили делов... И сколько ещё натворят... – интеллигентно прикрыв ладонью рот, штурман широко и сочно зевает. Бросив взгляд на часы, висящие на переборке, он с грустью смотрит на свободное от привычного ремешка запястье и задумчиво, словно сам с собой рассуждая, продолжает:

– Исправить-то ещё, конечно, можно, только ой как непросто это будет сделать! Стадо-то уже на свободу выпустили, и не захочет оно в стойло опять возвращаться. Как народу объяснить, что для его же блага еще с десяток лет потерпеть придётся? Толпе нужно всё сразу: хлеба и зрелищ, и она ждёт – не дождётся, когда на голову манна небесная посыплется. Бесполезно объяснять людям, что они заблуждаются, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Им синицу в руку сегодня подавай: красивую жизнь, заграничные шмотки, цветастые упаковки. А то, что будет завтра, через пятнадцать, двадцать лет, это для них – далеко и неправда. Не способна основная масса народа видеть дальше своего носа. И выгоду свою могут видеть только сиюминутную. Есть вопросы, ограниченные пределами их понимания. Это как детишки малые, их мирок – песочница, ведёрки, совочки, куличики, и главная проблема – чтобы нехороший мальчик эти куличики не сломал. Если они накормлены, мамой поцелованы и спать уложены – их больше ничего не заботит. Где родители берут деньги, чтобы их накормить, какие проблемы им приходится решать – это вне круга их восприятия. Масштаб мышления не тот. И у большинства народа так. Они расстроятся, если кто-то украдёт их игрушку, а если бандиты ограбят их страну – они внимания не обратят. Более того, если пообещают что-нибудь вкусное в красивой упаковке, так они бандитам ещё и помогут. Не способны дети противостоять хитрым и умным бандитам, пришедшим грабить их дом! Рядом должен быть взрослый, который хитрее и умнее бандитов. Только он может раскусить их медоточивые речи и хитроумные козни, решить все проблемы, которые детям просто не по плечу. Представьте, что будет, если детям доверить управление школой или детским садом...

– Максим Борисович, лишний раз убеждаюсь – не высокого же вы мнения о нашем народе! – замполит сокрушенно качает головой.

– И не только о нашем! Любой народ – это безмозглое стадо, которому нужен пастух. Но пастух пастуху рознь. Один на золотых унитазах почивать захочет, загонит в стойло и будет драть и доить, а другой всю жизнь в залатанных портках проходит, но накормит, напоит и на свет выведет. Но чтобы такой пастух во главе стада мог оказаться, тех, которые на золотых унитазах сидеть хотят, вовремя надо отсечь. Во власть должны идти не алчные пройдохи, не дети-несмышленыши, думающие только об игрушках – яхтах, лимузинах, особняках... а взрослые, которым всё это не интересно. Для которых последней модели яхта или поместье на Багамах имеет нулевую ценность... Такую же, как для нас с вами пластмассовый совочек или плюшевый мишка. Тут можно и подискутировать о роли личности в истории... На Сталина уже столько помоев вылито, но вы можете себе представить, чтобы вместо мыслей о том, как индустриализацию проводить, как с фашизмом бороться, как страну после войны восстанавливать, он думал о том, как бы лимузин себе покруче прикупить, бриллиант какой побольше из госхрана умыкнуть или, пользуясь случаем, отжать что-нибудь у государства? Есть личности, чей масштаб не позволяет им мыслить такими категориями. Для них не существует личных интересов. Интересы страны, народа – единственные их интересы! Такого масштаба людей мало, но только они должны иметь возможность приходить во власть. Надо разработать и внедрить систему, при которой люди с детским типом мышления, чей масштаб ограничивается песочницей (а таких у нас подавляющее большинство), ни при каких обстоятельствах не могли бы претендовать на государственные посты.

– Борисыч, идея неплоха, а реализовать-то как? – Ломов наморщил лоб и озабоченно сдвинул брови. – Выборы, сам говоришь, заслона никакого не дают. Проходимцам даже легче наверх пролезть... У кандидатов на лбу не написано, кто какого масштаба и что у кого в голове. Или, как немцы, будем мерить черепа... истинных арийцев выискивать?

– Молодец, доктор! В правильном направлении мыслишь. Предлагаю по анализам отбирать! Надо обследовать несколько миллионов, выявить закономерность... И всё! Представь себе, как выборный процесс упростится! Пришёл на избирательный участок, зашёл в кабинку, в баночку помочился...

Предложение штурмана вызвало у присутствующих снисходительные усмешки, и лишь один доктор Ломов отнёсся к нему серьёзно. Ещё больше наморщив лоб, он задумчиво проговорил:

– Борисыч... а в этом что-то есть... У детей и взрослых анализы, кстати, сильно разнятся... Может, и натуру человека с помощью биохимии можно определять...

– Гениально мыслишь, Ломов! Дарю идею. Если разработаешь методику исследования – Нобелевскую премию получишь! Предлагаю с нас и начать. Кто участвует в эксперименте? Я готов эталонную пробу предоставить...

– Спасибо, Борисыч! Премией, если что, поделюсь. Но, думаю, одними анализами тут не обойтись... Исследование комплексное надо проводить...

– Да, Сёма. Со школы... нет, с детского сада начинать... Маленькие дети ещё не имеют двойного дна. Только в самом нежном возрасте некоторые особенности характера и можно подметить... Это я, кстати, уже серьёзно говорю. В старших классах под видом обычных экзаменационных вопросов специальные тесты вставлять... Детектор лжи по специальной программе перед выпуском... при поступлении в институт... при окончании... С получением диплома на каждого уже будет досье. И хоть ты семи пядей во лбу, золотыми медалями, как член политбюро, увешан, но не стать тебе никогда большим начальником! Маленьким – пожалуйста... Честно работай, копи деньги сначала на «Жигули», потом на «Волгу», обставляй импортной мебелью новую квартиру улучшенной планировки и будь счастлив простым человеческим счастьем. А руководить тобой и такими, как ты, будут люди с другими интересами... с другими целями в жизни...

– Борисыч, опять тебя на идеализм потянуло! – старпом, посмеиваясь, снисходительно смотрит на штурмана. – Знавал я нескольких таких альтруистов-глобалистов... Двое, как потом выяснилось, были сумасшедшие, а другой – фанатик, от которого не знали, как избавиться... К тому же такого типа человек – это не обязательно ангел во плоти. Он может творить как добро, так и зло. Гитлер, например! Тоже ведь не для себя старался...

– Конечно, Сергей Гарьевич, не всё так просто. Всякое бывает... Помимо глобальных устремлений тут важно еще наличие определённых моральных устоев, правильного мировоззрения... Но без ежовых рукавиц всё равно не обойтись. Хороший вождь должен относиться к народу как к своим детям, которые не всегда разумны и послушны, а в большинстве своём сами не знают, чего хотят. Как жёсткий и мудрый отец, он должен кому-то популярно объяснить, кому-то подзатыльник отвесить, а кого-то и выпороть нещадно, но заставить делать то, что мы, может быть, не хотим, но за что потом ему спасибо скажем. И тут дело не только в экономике... В первую очередь нацию надо оградить от нравственного и духовного развращения. Ведь когда становится всё можно, народ в первую очередь начинает удовлетворять самые низменные инстинкты. Любая культура начинается с табу и запретов. Если их убрать, то останется просто стая бабуинов... Почему наши бойцы, сбежав в самоволку, не идут в библиотеку, а водку начинают жрать? А потом – грабить, насиловать, убивать? Дайте им самые лучшие произведения мировой литературы и положите рядом какую-нибудь чернуху... Да они к нормальным книгам и не прикоснутся! Почему? Моральные уроды? Дегенераты? Нет! Просто человек так устроен. Наши классики и гуманисты пытались приписать человеку какие-то высшие качества, а он в глубине души как был, так и остаётся животным. И оказавшись без поводыря, тут же пускается во все тяжкие. В этом, кстати, главная ошибка Маркса, Ленина и прочих... идеологов коммунизма... При этих словах сопение и тяжкие вздохи за переборкой прекратились. Видимо, Воть-Воть весь обратился в слух.

Напрягся и зам.

– Они почему-то посчитали, что тысячелетиями складывающееся человеческое естество можно переделать. Причём по декрету. Сегодня отсталый, забитый, хитрый, корыстный обыватель, а завтра Советский Человек нового типа. Загнали на ликбез, провели политинформацию и готово, получайте... вот он – свободный от лени, зависти, подлости и всего букета неблаговидных качеств, присущих ему по самому его естеству. То есть тот человек, о котором Горький сказал: «Человек! Это звучит гордо». Но таких людей, которые «Человек» с большой буквы, невозможно воспитать, а тем более из кого-то перевоспитать. Это штучный товар, штучное произведение природы, который сам по себе, который либо есть, либо его нет. Который, не зависимо ни от чего, либо «Человек», либо «тварь дрожащая». Но Маркс поставил во главу угла исключительно классовый принцип, как будто потомственный пролетарий по определению не может быть вором, лентяем и тунеядцем, а дворянин или буржуй заведомо не может быть трудолюбивым и порядочным человеком. Да и нет такого пролетария, который отказался бы стать капиталистом. Так чем же он лучше? Тем только, что беден? Но беден он может быть и от лени, и оттого, что руки из жопы растут... Отсюда и несостоятельность теории. Делить общество надо было не по классам, а по определениям: «Человек» или «человекообразное»...

– Надо же мыслитель какой выискался! – штурмана решительно перебивает замполит. Он вовремя сообразил, что нападки на марксизм и на идею не должны остаться без ответа, что антисоветские происки надо срочно отбить и что именно этого ожидает от него притихший за переборкой начальник политотдела.

– Величайшие умы человечества веками готовили почву: Кант, Гегель, Фурье... Другие величайшие умы теоретически обосновали: Маркс, Энгельс, Ленин! А наш гениальный Максим Борисович в пять минут всё опровергает. Вот это самомнение! Доктор, советую присмотреться к этому субъекту, у него явно последняя стадия мании величия! – замполит с ехидной ухмылкой глядит на штурмана и, посмеиваясь, продолжает:

– Вы, может быть, нам сейчас новую теорию развития человечества преподнесёте? Провозгласите новую эру? Слушаем вас, Максим Борисович, с удвоенным вниманием!

– Нет, Андрей Николаевич, никакой велосипед я изобретать не стану, но если не будете перебивать, то за две минуты докажу нежизнеспособность коммунистической идеи, принципиальную невозможность построения коммунизма ни в мире, ни в отдельно взятой стране.

Зам кривится в саркастической ухмылке:

– Ну, ну... Это уже становится интересно – коммунист против коммунистической идеи...

Старпом и доктор многозначительно переглянувшись, устраиваются поудобнее. Притих за переборкой Воть-Воть и, кажется, даже перестал дышать.

– Не спорю, величайшие умы человечества проделали колоссальную работу, но, видимо, потому что были заняты глобальными проблемами, упустили одну мелочь. Им привиделось и они себя в этом убедили, что человека можно лепить, как из глины... по своему уразумению. Что от рождения человек – это пустой сосуд и чем его наполнишь, тем он и будет. То есть, при правильном воспитании, через несколько десятков лет не останется людей злых, ленивых, подлых, жадных, завистливых... Останутся только настоящие строители коммунизма – честные, добрые, сознательные, трудолюбивые... Что при царизме люди плохие были не оттого, что тварями такими уродились, а потому что были отсталыми, забитыми... Капиталисты их эксплуатировали и не давали развиваться... Что наступит светлое будущее, когда освобождённые массы прозреют, всё поймут и перекуются. Поголовно все члены нового общества избавятся от гнусных пережитков капитализма, станут настолько сознательными, что смогут жить по принципу: от каждого по способностям, каждому – по потребностям. Будут на работе отдаваться полностью, на что только способны, а брать будут ровно столько, сколько надо, и ни граммом больше. Именно тогда и наступит коммунизм – самая передовая общественно-экономическая формация! Но тут-то и загвоздка... С потребностями всё понятно, у некоторых, даже весьма сознательных граждан, они могут быть безграничными, а как быть со способностями? Тут ещё хуже. Далеко не все люди обладают способностями, которые могут покрыть их потребности, особенно если они безграничны. Следовательно, какая-то часть сознательных граждан будет работать за себя и за того парня, а какая-то получать неограниченные блага даром. Прочухав, что есть такая лафа, эти парни вообще перестанут работать, а будут только потреблять. Но какая же это высшая форма справедливости? Со временем таких умников будет всё больше и больше. В итоге их придётся заставлять работать, прибегать к непопулярным мерам, ограничивать потребление... Но какой же тогда это будет коммунизм?

– Извините, но не могу не перебить Вас, уважаемый Максим Борисович, – обрывает штурмана замполит, прижимая к груди руку, словно смиренно прося прощения.

– Заявляя о таких вещах, Вы не удосуживаетесь подтвердить вашу позицию фактами. Где доказательства? Голословный бред! А между тем сама история СССР свидетельствует о том, что человека действительно можно лепить как глину. Вы посмотрите статистику. Преступность в СССР в десятки раз меньше, чем в капиталистических странах, и это притом, что армия полицейских там больше во много раз! О чём это свидетельствует? Да о том, что советские люди, воспитанные в соответствующих традициях, стали гораздо честнее, порядочнее и лучше людей капиталистического мира. После революции выросло уже несколько поколений советских людей, и каждое последующее становится лучше предыдущего. Пройдёт ещё 20–30 лет, и люди действительно станут настолько сознательными, что не смогут сидеть на шее у общества, не смогут не работать, даже если у них и будет такая возможность...

– Смогут, и с превеликим даже удовольствием... Не идеализируйте людей, уважаемый Андрей Николаевич, – штурман сострадательно смотрит на зама. – Странно, что, дожив до своих лет, Вы всё ещё витаете в облаках. Вынужден безжалостно опустить вас на землю. В любом коллективе, в любом обществе, независимо от национальности и исповедуемой идеологии, всегда будет, скажем, десятая часть примитивных паразитов, тех, которые при любом удобном случае будут стараться получать что-либо за счёт других. Ещё десятая часть будет усердно трудиться, даже если их никто не заставляет, потому что любят труд, хотят что-то создавать своими руками и жить по-другому не могут. Оставшиеся восемьдесят процентов в зависимости от обстоятельств будут находиться под влиянием либо тех, либо других. И никуда от этого разделения не деться! Такой код заложен в человечестве на генетическом уровне. И этому подтверждение на каждом шагу. Уверяю Вас, что даже в нашем высокоразвитом социалистическом обществе эта пропорция неукоснительно сохраняется. Просто у нас в СССР та инертная масса, которой большинство, берёт пример не с паразитов, а с тружеников. И так было всегда, во все века и эпохи! Странно, что величайшие умы, теоретики и практики марксизма, не учли этот нюанс! В вакууме они жили, что ли, если человеческую натуру так и не смогли познать? А натура эта заложена в каждом от рождения. Воспитание и среда, её только корректируют в ту или иную сторону, но она есть, сидит где-то в глубине и, как только почует слабину, лезет наружу.

– А кто же заложил её туда, натуру эту? Уж не господь Бог случаем? – зам глядит на штурмана с иезуитским прищуром. – Может быть, Вы верующий, Максим Борисович? Почём сейчас опиум для народа? А как же диалектический материализм? Партийный билет ляжку не жжёт?

– Не жжёт, успокойтесь. И не испепеляйте меня взглядом великого инквизитора. Я не отрицаю марксистскую идею, более того – я уверен, что именно она определяет и будет определять путь развития человечества. Но основное в ней – не эфемерное построение коммунизма, а опора на творца – человека производительного труда. Идея сама неплоха, но цель утопична. Для того чтобы извечная мечта человечества – построение справедливого общества – осуществилась, надо поставить правильную цель и определиться, кто её будет реализовывать. Ведь даже если самую благую и правильную идею будут реализовывать люди никчёмные, ничего не получится, как бы ни была хороша идея. Вот тут-то и тупик марксизма в традиционном его понимании – задана неправильная цель и привлечены никчёмные исполнители.

– Так какая же, по-Вашему, правильная цель? Уж не построение ли рая на земле силой молитвы? Ха-ха-ха! – юродствуя, ехидно посмеивается зам. – А исполнителями, наверное, будет небесное воинство под руководством архистратига Михаила? А то ведь на земле людишки-то всё никчёмные, грешники недостойные...

– Цель одна, и она известна – социализм. А цель социализма, если не знаете, почитайте в программе КПСС: «всё более полное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей народа путём непрерывного развития и совершенствования общественного производства». И не надо злорадно улыбаться, Сергей Гарьевич! – штурман косится на старпома. – На самом деле именно социализм с присущей ему государственной собственностью на средства производства, плановой экономикой и является самой передовой и справедливой формой существования общества. Ничего лучшего придумать не удастся. А сейчас, Сергей Гариевич, – штурман изображает полупоклон в сторону старпома, – предвосхищая ваш вопрос, я объясню, почему мы сегодня имеем то, что имеем... Не буду мудрствовать лукаво, скажу сразу – и здесь замешан человеческий фактор. Та ошибка, допущенная теоретиками и практиками марксизма в начале, не дает социализму нормально развиваться, и более того – ставит сейчас на грань... Кто реализовал и реализует идею? Вопрос риторический – конечно, люди, не инопланетяне же. Но какие люди? Те, которые «Человек» с большой буквы, или те, которые «человекообразные»? Для начала разберёмся, в чём между ними различие. Вроде всё просто: «Человек» – это тот, который честный, трудолюбивый, с высокими стремлениями... одним словом, хороший, а тот, который другой, – соответственно, его прямая противоположность. Но не всё так просто! Я уже говорил, что природа некоторой части людей такова, что их с большой натяжкой можно назвать людьми, потому как по своим качествам они больше тяготеют к классу животных. А в чём отличие человека от животного? Не в том же только, что ходит на двух ногах и умеет говорить. Шариков вон в «Собачьем сердце» и говорить умел, и на службу ходил, и марксистские книжки читал, а человеком так и не стал. Почему? Инстинкты, скажете, возобладали? Это тоже. Но главное в том, какова была его цель, в чём смысл жизни. Если круг интересов индивидуума не выходит за рамки – сытно поесть, гладко покакать, в перерыве трахнуть кого-нибудь или ещё как развлечься, то это не человек, а организм. Даже если это существо из хорошей семьи, имеет высшее образование, может красиво и заумно говорить на любую тему, да ещё и на двух языках. От свиньи оно отличается только тем, что более эстетично обставляет процессы потребления и справления естественных надобностей. Во всём остальном цели и стремления у них одинаковые. От свиньи, в конечном итоге, пользы даже больше. Принцип жизни таких людей – взять побольше, а поменьше отдать. В идеале – только получать, ничего не давая взамен. Это не люди, а биомасса. И так уж устроена наша жизнь, что именно такие организмы в основном оказываются на верхах. Они, как вирус, проникают везде, во все сферы общества, и начинают его разрушать изнутри. Так было при царе, при капиталистах. При коммунистах тоже, но не всегда. Вспомните – падающие в голодный обморок ленинские наркомы, сталинские красные директора, вытянувшие на себе индустриализацию и войну! Тогда организмам-паразитам мест на верхах не находилось. Когда с чиновников требовали по полной программе и драли по самые «нехочу», власть им была не интересна. Они отирались на других местах. Но вот свалили с пьедестала Сталина, опорочили, облили грязью, наступила хрущёвская оттепель и зашевелилась всякая нечисть. Как черви, они стали проникать в здоровое тело государственного организма и принялись выедать его изнутри. В итоге все проблемы, что мы сегодня имеем, – их рук дело. Сегодня основная масса чиновничества, как высшего, так и на местах, – это не те «взрослые», о которых я говорил, и не те, которые «Человек» с большой буквы, а примитивные человекообразные организмы, заточенные только на потребление. Имея повышенные оклады, спецпаёк, массу льгот, они имитируют бурную деятельность, но фактически ничего не делают. Проблемы в стране своевременно не решаются, копятся... Вокруг одна говорильня...

– Борисыч, а может быть, проблема не в людях? Сам же говорил, что люди везде одинаковые. Ведь и на Западе есть свои «организмы» и «человекообразные», и управляют ими тоже не ангелы во плоти. Но что имеют они, а что мы? Может быть, проблема в том, что ихняя рыночная экономика эффективней, чем наша плановая? Что при капитализме паразитам сложнее устроиться, потому что никто их там не будет задаром кормить?

Резонный вопрос Горыныча заставил штурмана задуматься. Я был полностью согласен со старпомом и со злорадством подумал, что вот наконец кому-то удалось посадить штурмана в лужу. Замполит беспокойно поглядывал то на одного, то на другого. Он чувствовал, что обязан немедленно выступить в защиту Идеи, что Воть-Воть не простит, если он сейчас отмолчится, но как назло в голове не было ни одной достойной мысли. Мысли имелись у штурмана, и на защиту Идеи встал именно он:

– Вы, Сергей Гарьевич, на самом деле считаете, что общественный строй, при котором десять процентов населения страны владеют девяноста процентами её национального богатства действительно самый справедливый? – штурман бросил недоумевающий взгляд на старпома. – Я ведь уже объяснял, откуда у Запада такие богатства. Это не результат кропотливого и честного труда в рыночных отношениях. В странах третьего мира люди работают в двадцать раз больше, а получают в двадцать раз меньше, причём в тех же самых рыночных отношениях. Почему так? Да потому, что эта разница целиком уходит на Запад. Как раньше буржуазия эксплуатировала пролетариат своих стран, так и сейчас эта же буржуазия эксплуатирует уже целые континенты. Кроме того, возьмите любую развитую европейскую страну. Чем она занималась последние лет триста-четыреста? Грабила колонии! Где деньги от этого грабежа? Скоплены в банках, вложены в акции, облигации, в недвижимость и уже многократно приумножены! Вот откуда нынешнее процветание. Мы же за свою историю никогда никого не грабили, у нас не было колоний, те земли, которые присоединяли, наоборот облагораживали и обустраивали. Также мы пережили две революции и две самые опустошительные войны! Про климат уже говорил. Что касается эффективности системы... Да, в глобальном масштабе капиталистическая экономика пока эффективнее, но если брать узкие сектора, если на каком-то одном направлении сосредоточивать усилия, то плановая намного эффективнее. Именно этим объясняются наши невероятные успехи в некоторых областях. Во времена Маркса, когда он создавал свою теорию, не существовало столько наименований товаров, и тогда можно было управлять хозяйством буквально вручную. Сегодня, когда масса товарной номенклатуры выросла в десятки, если не в сотни тысяч раз, это уже невозможно. Современные вычислительные средства не способны в масштабах страны детально просчитать, сколько надо произвести, скажем, болтов, а сколько гаек, чтобы на каждую гайку в итоге нашелся свой болт. Госплан не справляется с потоками информации и часто не может выработать оптимальное решение... Отсюда и диспропорции – где-то произвели миллион лопат и всего лишь полмиллиона черенков. Оставшиеся полмиллиона лопат остаются невостребованными, пылятся на складах, ржавеют и в итоге отвозятся на металлолом. Такие накладки и сопутствующие им убытки сильно снижают эффективность плановой экономики, и она пока проигрывает в эффективности рыночной, капиталистической. Но это пока... Сейчас очень быстро развиваются вычислительная техника. Настанет время, когда будут созданы мощные, быстродействующие суперкомпьютеры, которые смогут перерабатывать огромные массивы информации и выдавать оптимальный план производства с наиболее полной отдачей. И тут сразу же придёт конец капитализму! Эффективность плановой экономики вырастет в четыре-пять раз, и все страны вынуждены будут перейти на неё. Без революций, войн и катаклизмов. Будущее человечества именно за социализмом, это историческая неизбежность! И если мы не позволим сейчас себя одурачить и сами не разрушим то, что созидали семьдесят лет, то к решающему моменту будем, как это говорится, впереди планеты всей...

– Мечты, мечты, где ваша сладость! Эмпирические витания... Борисыч, ты это сам придумал?

– Никак нет, это не мои умозаключения. Профессор Канторович в этом направлении работал. Слышали такого? Нобелевский лауреат, между прочим. И другой наш учёный – Глушков. Я книжку его читал. Так что нет тут никакой самодеятельности. Всё теоретически обосновано...

– Но, может быть, тогда социалистическая революция в России произошла слишком рано? Когда ещё не созрели для неё условия... базис, так сказать, под надстройку не сформировался? Поспешили наши теоретики и практики... – не унимался старпом.

– Трудно сказать, Сергей Гарьевич. Но уверен в одном – не приди в семнадцатом к власти большевики, не хватило бы у России мощи победить Гитлера. Подумайте сами... Сталинская индустриализация, проведённая за десять лет, была бы невозможна при либерально-рыночном хозяйстве. Опыт Первой мировой и Русско-японской войн об этом неумолимо свидетельствует... Невозможно произвести полную мобилизацию экономики, перевода её на военные рельсы, переброску промышленности за Урал, в условиях, когда все предприятия находятся в частных руках... а то и вообще... в иностранных. Когда для большинства промышленников на первом месте стоят не интересы страны и народа, а прибыль... Я не говорю уже про жесткую централизацию управления... Нет, никогда бы мы не победили фашизм, если б продолжалось извечное российское казнокрадство и либеральная говорильня!

Штурман задумался. Возможно, ему представилось, как могло бы происходить в 1941 году экстренное заседание либерально-демократического правительства под руководством Керенского, Пуришкевича или какого-нибудь Гучкова по вопросу проведения тендеров по закупкам вооружения. Как суетились бы в кулуарах промышленники, решая извечный вопрос – кому поднести, чтобы контракт повыгодней заполучить. Видимо, представшая взорам картина показалась настолько мерзкой, что Борисыч нахмурился, с лица сошла его никогда не сходящая улыбка. Он посмотрел на часы. До вахты оставалось совсем немного времени.

И тут штурман вспомнил про замполита:

– И вообще... Что это, Андрей Николаевич, я тут за Вас работаю? Это Вы как идейный руководитель должны все эти нападки несознательных элементов отбивать, а Вы... То, как партизан, молчите то, как попугай, бредни горбачёвские пересказываете! Подумали бы сначала, на чью мельницу воду льёте. Вы вот вроде коммунистом идейным себя считаете, меня тут в ереси заподозрили, и чуть было прилюдно не растерзали, а сами, получается, ратуете за развал социалистической системы и уничтожение нашей страны! Как же так, Андрей Николаевич?

Штурман неприязненно смотрит на зама. Его взгляд делается холодным и решительным. Всем становится ясно, что именно сейчас произойдет то, ради чего он, собственно, и устроил весь этот спектакль, – публичная порка.

– Вам, Андрей Николаевич, всё ещё хочется демократии «до отвала»? Вы всё ещё уверены, что «мы находимся на правильном пути» и лидеру нашей партии всё так же свято верите? Ах, Ваши убеждения... ах, принципы! Что ж, похвально! Но к чему такой апломб? И для чего тогда, позвольте Вас спросить, в такой «демократической» стране нужна правящая партия? Какие у неё функции, если народ решает всё сам? Получается, Коммунистическая партия Советскому Союзу уже не нужна? Следуя такой логике, скоро мы и без КПСС, и без социализма обойдёмся? Вот Вы до чего договорились, уважаемый Андрей Николаевич, а ещё меня стыдили, разными обидными словами называли. Посмотрите на этого «вдохновителя и организатора»! Да я по сравнению с Вами – безобидная овечка. О таком кошмаре я и подумать не смел! А ещё замполит, идейный руководитель... Да Вы махровый антисоветчик, оказывается! Хорошо ещё, что начальник политотдела нас не слышит.

За фанерной переборкой раздалось старческое покашливание, и всем тут же стало ясно: слышит, и даже очень! Замполита прошиб холодный пот, противно похолодело в животе и закололо в боку. Открыв было рот, он попытался что-то сказать, но штурман оборвал его конкретным вопросом:

– Чистосердечное признание! Только это сейчас Вас спасёт! Вы за социализм или за капитализм? Ну, быстро, как на духу!

Вопрос был задан так неожиданно, что зам растерялся и даже соврать ничего не успел. Его молчание штурман тут же использовал и с ещё большим жаром принялся говорить в той обличительной манере, с которой в своё время обращался к суду прокурор Вышинский, выводя на чистую воду вредителей, шпионов и прочих врагов народа. Ловко манипулируя фактами, по памяти цитируя Ленина и Маркса, штурман не давал заму и рта раскрыть.

– Да я не это имел в виду! – лишь иногда успевал вставить зам, на что штурман тут же резонно замечал ему:

– Как не это? Как не имели? Не Вы ли совсем недавно по этому вопросу были полностью согласны со мной? Вот и свидетели подтвердят!

Через пять минут ни у кого из присутствующих уже не возникало сомнения в том, что наш замполит – ярый антисоветчик и враг трудового народа. Штурман, заманив зама в ловушку, бил противника его же оружием, не гнушаясь при этом махровой демагогией и откровенным передергиванием фактов. За тонкой переборкой беспокойно кряхтел и ворочался на скрипучем диване Воть-Воть. Было ясно, что он слышит каждое произнесённое в кают-компании слово и всё ещё ожидает от своего подопечного достойной отповеди на вероломную вылазку штурмана. Зам, красный, как в бане, растерянно глядел по сторонам, обливался потом и уже не сопротивлялся. До него начало доходить, что, играя с ним, как кошка с мышкой, штурман его жестоко подставил. Должность начальника клуба на ПМТО, двойной оклад, мичман и полтора матроса – всё это, похоже, накрывалось огромным медным тазом.

А между тем штурман продолжал резать без наркоза:

– Я тут говорил про людей и человекообразных. Вы, конечно же, себя к первому классу относите? И всю Вашу партноменклатурную братию? А хотите я докажу, что Вы типичные представители класса паразитов? Зам не хотел. Он сделал попытку обидеться: насупил брови, гордо вскинул голову и высокомерно посмотрел на штурмана. Когда это не помогло, он дёрнулся, желая вылезти из-за стола, но сидящие по бокам не пошевелились, чтобы его выпустить. Все с интересом ожидали развязки.

– Скажите честно, Андрей Николаевич, руку на сердце положите... прямо на партийный билет. Вы действительно считаете, что должность политработника в вооруженных силах крайне необходима? Ну да, конечно! Что же Вы ещё сказать можете! А зачем она нужна? Что Вы такого делаете, чего не может сделать командир, старпом, помощник... я вот... на худой конец? Мы все такие же коммунисты... Теоретически и идеологически подкованы... Политику партии сами можем объяснить. То-то и оно... Раньше привилегией комиссара было первым идти туда, где трудно. А что сейчас? А сейчас наоборот – где теплее и сытнее присосаться! Да вот у нас, на корабле... у каждого офицера есть вахты, дежурства... А Вы, позвольте вас спросить, когда последний раз ночью не спали? В училище, наверное, ещё... дневальным на тумбочке!

Штурман смерил зама неприязненным взглядом.

– И ведь знали же, на что идёте, специально такую профессию выбирали! Ну ладно... коль уж есть такая должность... Но Вы, видя, что офицеры зашиваются, а у Вас обязанностей никаких, почему никому не помогаете? Почему не освоите какую-нибудь специальность? Доктор вон всё умеет, механику помогает, никогда без дела не сидит. Старпом как белка в колесе... Журналы помогли бы ему когданибудь заполнить, бумаги разгрести. Почему допуск на вахтенного офицера не получаете? Нет! Вам это не надо... Так спокойнее. Языком помолоть – это всегда пожалуйста! Вам важно сытно есть и сладко спать. Перекантоваться тут годик-два, запись в личное дело получить и на берег, на тёплое местечко. Рассказывать таким же дармоедам, как на подводной лодке океанские глубины покорял... Да что там! Вы даже свои куцые обязанности как положено выполнять не хотите! Вон Курдыш... замполит с пятнадцатой... Я с ним в автономку ходил. Так он и вахтенным офицером стоял, и прокладку мог вести... Заранее разослал письма родителям всех бойцов, а в море, на дни рождения, ставил по трансляции кассету с родительскими поздравлениями. У бойцов слёзы текли...

На замполита было жалко смотреть. Он ещё пытался сохранить независимый, нахохленный вид и время от времени с надеждой поглядывал на проём двери, словно ожидая, что там появится всесильный Воть-Воть и спасёт его от позора. Но за перегородкой было тихо, начальник политотдела или умер, или предпочёл не вмешиваться, опасаясь, что и ему перепадёт.

Штурман утих так же неожиданно, как и ринулся в бой. Он порывисто, словно о чём-то внезапно вспомнил, тряхнул головой, вздернул руку, глянул на часы, вернее, на то место, где они должны были находиться, и умолк, вспомнив о недавно постигшей его утрате. Над столом нависла звенящая, тягучая тишина. Стало слышно, как в коридоре на подволоке сухо потрескивают коробочки КПЧ[1] да капает с маховика аварийной захлопки в подставленную тарелку вода. Звонко пощёлкал несколько раз динамик «Каштана», пронзительно зафонил и хрипло разразился командой:

– Третьей боевой смене приготовиться к заступлению на вахту!

– Ну, вот и поговорили! – штурман отодвинул от себя эмалированную кружку с остывшим чаем и промокнул салфеткой блестящий лоб.

– Приятно было пообщаться, Андрей Николаевич, рад бы ещё, да вот – труба зовет. Вы, если что, приходите ко мне в штурманскую... в гости... Подискутируем на досуге. Скажу честно – и в Вашей позиции я усматриваю большое рациональное зерно! На самом деле всё не так плохо, как я тут наговорил...

Было ясно, что в случае чего штурману не составило бы труда взять любую растоптанную, низвергнутую теорию, отряхнуть, почистить и вновь водрузить на место.

Не получив от зама внятного ответа, он демонстративно раскланялся, пожелал присутствующим приятного аппетита и стал осторожно, бочком выбираться из-за стола. Я последовал за ним.

 

[1]         Приборы дожигания водорода, служащие для нейтрализации выделяющегося

           из аккумуляторов взрывоопасного газа.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10003

Но вернёмся в кают-компанию, где мы ранее оставили штурмана. За время нашего отсутствия идеологические разногласия обострились до предела. Против Борисыча ополчился уже не только замполит, а единым фронтом выступили и старпом, и доктор, и даже совсем не интересующийся политикой механик. Штурман держался молодцом и в одиночку отбивал всё новые и новые атаки противника.

– Слушай, Борисыч. А не перегибаешь ли ты палку? – Наседает на штурмана доктор Ломов. – Все высокоразвитые страны при демократии живут и ничего себе – процветают. Что плохого, если у нас повсюду правду стали говорить? Жить как интересно-то стало! А что хорошего раньше? Телевизор – хоть не включай. Всё – «Взвейся да развейся!» – «Сельский час» да «Правофланговые пятилетки»! Смотреть противно. В газетах одна лабуда... Сейчас вот статьи пишут... острые... По телевизору – «Взгляд», «Прожектор перестройки», «До и после полуночи»... такое показывают! А на Западе ещё круче. В Израиле, читал, полицейский министра оштрафовал за превышение скорости! В Штатах президента могут в суд вызвать! Если это не демократия, то что же это такое? Люди-то реально равны перед законом! Президенты и прочие политики избираются свободным голосованием, куча разных партий... не то что у нас... одна...

В протяжение всей этой тирады штурман смотрел на Сёму с иронично-снисходительным прищуром, как на неразумного ребёнка, на которого тот, впрочем, весьма походил. Его отросшие, намокшие от пота волосы начали уже завиваться кудряшками и смешно топорщились в разные стороны на непропорционально большой голове.

– Сёма, молодец! Полностью с тобой согласен. Умный мальчик! – Штурман сделал даже неуловимое движение как бы с намерением потрепать неразумного Сёму по вихрастой голове.

– Жить стало действительно интересно. Прямо как у товарища Сталина – «Жить стало лучше, жить стало веселей!». Но ты, Сёма, смотришь на проблему поверхностно, с обывательской точки зрения. Ты же взрослый мальчик и должен уже понимать – не всё благо, что красиво упаковано. Кто-нибудь сомневается в том, что американцы финансируют нашу перестройку? А ты, Сёма, задавался вопросом: нахрена им это надо? Они же капиталисты, законченные прагматики, следовательно, ничего за так просто делать не будут, со всего, рано или поздно, надеются получить свою выгоду – дивиденд это у них называется. Даже с благотворительности, даже с гуманитарки, которую нам теперь эшелонами шлют, как в какую-то зачуханную Эфиопию. Это всё маленькие звенья одной большой и прочной цепи, которой они нас постепенно опутывают. Скоро так обмотают со всех сторон, что не рыпнешься. При этом всё закамуфлировано... Уши залиты сладкой болтовнёй, в глазах пестрит от цветастых оберток. А мы, в лучших традициях колониального поглощения, как дикари кидаемся на всю эту внешнюю атрибутику. Они туземцев так за стеклянные бусы закабаляли. Но чему нас учит научный подход к познанию мира? – Зри в корень! Так, кажется, говорил незабвенный Козьма Прутков? Вот давай и посмотрим! Где Сёма, по-твоему, существует настоящая демократия? Ну, конечно же, на Западе, в главной его цитадели, в Соединённых Штатах Америки. И действительно, с первого взгляда выглядит там всё довольно пристойно. Чиновники блюдут нормы приличия, не дай Бог вылезет какой-нибудь компромат – засветившегося сразу в отставку, полицейский может оштрафовать даже президента, рядовой гражданин судится с правительством. Многопартийная избирательная система и свободные выборы! Что тут можно плохого сказать? Ничего? А я скажу! Многопартийная система – фикция. Правящих партий, которые поочерёдно выигрывают выборы, – всего две. И обе они кормятся из одного кармана! То есть по сути – партия одна! Президент – также наёмник закулисного капитала и кормится оттуда же. То же самое – Конгресс и Сенат. В Штатах и на всём Западе процветает тоталитаризм ещё хлеще нашего. Сёма, да не пучь ты на меня так глаза! Сейчас объясню... Так вот... Помните «историю нового времени»? В конце двадцатых годов в Штатах началась великая депрессия. В наших учебниках эта тема раскрыта вскользь, а я вот как-то надыбал по этому поводу брошюрку товарища Сталина, с интересом прочитал и кое-что понял. Проник Иосиф Виссарионович в самую суть аферы. В том, что это была именно афера, причём заранее спланированная, сомнений нет, и это вы сейчас поймёте. А вот последствия её для Штатов, да и для всего мира, были пострашнее любого ГУЛАГа. С чего началась великая депрессия? Пару десятилетий перед ней Америка цвела и процветала. Деньги текли рекой. Банки направо и налево раздавали кредиты. Не просто так, разумеется, а под залог. Как на дрожжах рос потребительский спрос. Создавались всё новые и новые акционерные общества, синдикаты, тресты. Народ богател. Покупал дома, машины, акции. Правильно – есть деньги, на них надо что-то покупать. Покупают? Значит, надо что-то производить, строить, печатать новые акции, снова продавать! Одно тянет другое. Опять кредиты, акции, облигации, рост продаж и тому подобное. Цепочка замыкается, маховик раскручивается. Так было, как я уже сказал, пару десятков лет. Европа залечивала раны Первой мировой войны, а Америка заплывала жиром, пухла и надувалась, как мыльный пузырь. И вдруг – раз, ни с того ни с сего – кризис, обвал и великая депрессия! Политэкономия капитализма нас учит чему? Что кризисы в буржуазных странах являются результатом стихийного перепроизводства нерегулируемого рынка, что в них есть даже определённая цикличность. Так, Андрей Николаевич? Вы как политработник должны знать.

Зам утвердительно кивает, довольный тем, что наконец-то потребовалось и его авторитетное мнение.

– А вот и не всегда! Это раньше так было, когда Карл Маркс «Капитал» свой писал. Теперь по-другому. Зря современные экономисты Сталина читать перестали! Начиная с великой депрессии все мировые кризисы тщательно подготовлены, просчитаны и спланированы! Кем? Да, конечно же, ими – хищными акулами империализма. А если конкретно – той небольшой группкой магнатов, которых Ленин называл олигархами. Их тогда в Америке было не так уж и много: Морганы, Рокфеллеры и ещё с десяток богатейших семей. Интересы их были тесно переплетены. В начале двадцатого века они приватизировали доллар – создали Федеральную резервную систему, отлучив от печатания денег государство. Возьмите любую американскую купюру – вы там не найдёте надписи, говорящей о том, что это платёжное средство выпущено государством – Соединёнными Штатами Америки. Там написано, что выпускает её Федеральный резерв, а это далеко не одно и то же. Учредители этой странной конторы всё те же господа олигархи, десяток, может два, богатейших семей. Теперь вам ясно, куда я клоню? Мыльный пузырь потребительского спроса надували именно они. Раздавали кредиты направо и налево, накачивали экономику, благо, что деньги для этого печатали сами. Но вот в один прекрасный день перекрыли краник – кредиты перестали давать, да ещё и потребовали возврата старых. К чему это привело? Лавина банкротств, самоубийств, изъятие залогов, обнищание населения, и даже начался самый настоящий голодомор. Но для чего это им понадобилось? Зачем рушить создаваемую годами экономику, банкротить процветающие предприятия, доводить до крайности народ? Догадайтесь сами. Правильно, Сергей Гариевич, мыслите! Чтобы всё по дешёвке скупить или отобрать! И скупили же за пару лет всё, что было более-менее ценное. И отобрали. Хотели, возможно, завладеть всем, да не рискнули. До следующего раза отложили. Возникновения революционной ситуации, может быть, побоялись. А потом, как по мановению волшебной палочки, вновь появились деньги, кредиты, рабочие места, и кризис пошел на убыль. Кто подсчитывал, сколько людей за эти несколько лет умерло с голода, сколько погибло от непосильного труда и болезней, а сколько вообще не родилось? Это вам не ГУЛАГ, а гораздо подлей и циничней. Все последующие кризисы – их же рук дело, только сейчас по дешёвке скупаются не отдельные предприятия, а уже целые страны. Вот кто сегодня реально правит Америкой и всем миром. Как вам такая демократия? И нас, как скотину на убой, тянут к их разделочному столу наши доморощенные демократы! Неужели вам не понятно, кто тянет и для чего?

Штурман умолк, тяжело дыша. Его лицо вновь омрачила скорбь государственного мужа, мыслителя. Замполит с отрешённым видом рисовал вилкой какие-то знаки на донышке пустой тарелки. Сёма сидел, откинувшись на спинку дивана, морщил лоб и, поглядывая время от времени в висящее напротив мутное зеркало, пытался аккуратно уложить свои непослушные вихры. Тонко запел автоматически включившийся где-то за переборкой электрический прибор, в трубопроводе вентиляции над головой пискнула и прошелестела крыса.

– Ну, ты, штурман, разошёлся! – нарушил неожиданно возникшую паузу старпом. – Да кому мы, к чёрту, нужны? Они и без нас живут прекрасно... Зачем им на себя обузу такую вешать... Да и с чего ты, Борисыч, взял, что мы уж такие беспомощные... Что нас голыми руками взять... и закабалить можно...

Старпом говорил тяжело, часто и шумно вдыхая, делая внушительные паузы между словами. Пару минут назад ему удалось разделаться с тарелкой макарон по-флотски, и теперь, обливаясь потом, он решал сложную аналитическую задачу: брать вторую тарелку или на том остановиться. Ещё раз шумно, полной грудью втянув в себя порцию спертого воздуха и, видимо, опять не получив ожидаемого удовлетворения от вдоха, Горыныч продолжает:

– Тебя послушать – прямо Мозамбик какой-то. А мы, между прочим, пока ещё сверхдержава, у нас этот... потенциал имеется... разный... Опять же, наша промышленность... наука и техника... Да мы, если захотим, такого еще... наворочаем... Никакие американцы со своей системой... резервной... нам не указ.

– Да! – живо поддерживает старпома замполит. – Вы, Максим Борисович, совершенно игнорируете тот факт, что Советский Союз – высокоразвитое в экономическом и научно-техническом плане государство. Нас нельзя ставить в один ряд с развивающимися странами третьего мира. Проблемы с продовольствием – это всего лишь результат неправильного планирования, а не системного кризиса в экономике... И мы вполне... можем...

– А я и не спорю, конечно, можем! – обрывает зама штурман. – Есть у нас промышленность, и сельское хозяйство не до конца ещё угроблено... Так вот, чтобы это всё модернизировать и поднять (а это, если с умом подойти, вполне ещё возможно), совершенно не обязательно анархию в государстве устраивать. У Бунина фраза такая есть: «народ, как скотина без пастуха, всё перегадит и сам себя погубит». Кто-нибудь не согласен с классиком, Нобелевским лауреатом, между прочим? Дайте, к примеру, сейчас нашим бойцам свободу, скажите им: «Дорогие друзья, офицеры вас задолбали? Так они вам больше не указ. Берите власть в свои руки и делайте, что хотите!» Вы думаете, они откажутся? Один-два, может, найдутся умных... Скажут: «Да ну нахер, не способны мы на такое!». Но их тут же заткнут остальные. И что будет? Стадо на воле – вакханалия демократии! Сначала они продадут топливо и всё, что можно продать, потом напьются, передерутся, перекалечат друг друга, потом в говне погрязнут, потом корабль потопят или сожгут. Хорошо, если найдётся жесткий авторитет, подомнёт под себя... морды кому надо набьёт, заставит за собой убрать и наведёт порядок... Скажите, что я не прав! Чем больше гласность и демократизация (мать ее!) входит в жизнь общества, тем меньше у нас остается шансов поднять экономику и начать жить по-человечески. А экономика наша, хоть она и мощная такая, и потенциал у нее огромный, но жизнеспособна она только при одном условии – если находится за рамками мирового экономического процесса. То есть эффективно работать и существовать она может только в изоляции от внешнего мира. Именно поэтому никакие кризисы, регулярно сотрясающие страны Запада, нас особо не касались. Что такое глобальная экономика, знаете? Ну да! Это то, к чему пришли сейчас буржуи всего мира. Экономики их стран сейчас настолько переплелись между собой, что давно уже стали частями друг друга. Свободное движение капитала обеспечивает его приток туда, где он при минимальных издержках может принести максимальную прибыль владельцу. И капитал свободно растекается по всему свету, как жидкость в сообщающихся сосудах. Деньги – это кровь мира, только одни их зарабатывают, а другие сосут! На сегодняшний день некоторые страны Запада уже могли бы позволить себе не работать и платить поголовно всему своему населению какую-то фиксированную сумму, чтобы те жрали и не рыпались. Американцы почти так и делают. Посмотрите их фильмы. Там что ни герой, то бандит, полицейский, адвокат, галерист, стилист, визажист или ещё пидор какой-нибудь. Негры не хотят работать, их никто и не заставляет! Три четверти населения ничего не производят и занимаются всякой чепухой – стригут болонок, покупают-продают всякую дрянь или просто самовыражаются. Эти чертовы империалисты так хорошо устроились, что могут сытно существовать за счёт всего остального мира. На них работают капиталы, накопленные за столетия, причём в большинстве своём накопленные не честным трудом, а грабежом колоний, работорговлей и преступлениями. Эти капиталы вкладываются в производство в странах третьего мира, там, где издержки на единицу продукции самые низкие. Тут работает и их, так сказать, административный ресурс. Вы думаете, почему американцы заступились за Кувейт, чем им так не угодил Саддам Хусейн? Тем, что Бушу кулак по телевизору показал? Как бы не так. Нефть – вот основная причина. Им важно держать максимально низкими мировые цены на нефть. Во-первых, это благо для американской экономики, а во‐вторых, низкие цены на нефть разоряют их главного врага – Советский Союз. В Кувейте и Эмиратах у них всё схвачено. Там себестоимость добычи нефти самая низкая в мире, в пять раз ниже, чем у нас, и шейхи без зазрения совести под американскую дудку демпингуют на нефтяном рынке. А придёт вдруг какой-то Саддам, начнёт права качать, цены задирать – как с ним договариваться? Вот и получается, что вся международная политика Запада сводится к одному: любыми средствами брать под контроль мировые запасы сырья и энергоресурсов. Только ради этого (и ничего другого!) идет насаждение их декларативной демократии по всему миру. Принцип такой есть: «Неважно, что вам говорят: вам говорят не всю правду; неважно, о чём говорят: речь всегда идёт о деньгах». Так вот, это как раз тот случай. Никого там, на Западе, реально не заботит состояние демократии в мире, реально заботит только состояние своих кошельков и собственное благополучие. И всё это нагнетание: холодная война, железный занавес, глобальное противостояние... Всё это больше не политическое, а экономическое... Мы всегда были и остаемся обладателями крупнейших запасов сырья и, следовательно, представляем собой весьма лакомый кусок. Нас они тоже хотели бы иметь, сделать своим придатком и обирать, как сегодня обирают весь мир. Но пока не могут. А если бы могли, им было бы совершенно безразлично, какая там у нас идеология, коммунисты у власти или вообще анархисты. Они хоть с самим Сатаной знаться будут, если почуют, что где-то маячит реальная выгода и можно свои щупальца в чужой карман запустить. Слава Богу, что на сегодняшний день наша экономика самодостаточна и автономна и находится в стороне от всех этих процессов. Лишь только благодаря этому – своей обособленности – Советский Союз имеет такие достижения в науке и технике, да и вообще существует до сих пор как независимое государство. Тут в последнее время много умников развелось. Разные «прогрессивные экономисты» с теориями своими дебильными лезут. Почитаешь иную газету – так всё просто, оказывается! Вливаемся в мировой экономический процесс, и тут же у нас полное изобилие! Ну не идиоты ли? И эти люди экономистами себя называют! Да произойди это – и мгновенный крах всей нашей экономике обеспечен! Хотя, может, именно этого они и добиваются? Неужели им неизвестно, что наша экономика коренным образом несовместима с мировой, так же, как несовместимы, например, разные группы крови. Всё, чего Советскому Союзу удалось добиться за последние семьдесят лет, достигнуто, как говорится, не благодаря, а вопреки. А если всё же чему-то и «благодаря», то только твердой руке и жесткому администрированию. Наша экономика именно под такой стиль управления заточена, и по-другому она просто не может существовать. Про сельское хозяйство даже говорить не буду. Одно то, что практически все наши посевные площади находятся в зоне рискованного земледелия, говорит само за себя. Даже в Швеции, тоже северной вроде стране, урожайность той же пшеницы в три раза выше, чем у нас. С промышленностью ещё интересней получается. Известно, что производительность труда у нас ниже, чем на Западе. А если глубже копнуть, то у нас на единицу произведённой продукции и сырья больше тратится и энергии, и других ресурсов. А теперь представим себе, что случилось невероятное: мы вступили в мировой рынок и стали жить в условиях свободной конкуренции, как «прогрессивные экономисты» нам советуют. Что произойдет? Да ничего хорошего – все наши предприятия тут же в трубу вылетят. И дело тут не в производительности труда. Тут замешаны более весомые факторы, по которым мы находимся в заведомо неблагоприятных условиях, если сравнивать нас со всем остальным миром. Какие? Дураки и дороги? Правильно, Ломов, мыслишь! И это тоже. Огромные расстояния и неразвитая транспортная сеть. Отсюда дополнительные и весьма немалые затраты, падающие на себестоимость любого произведённого продукта. Сколько тысяч километров надо везти этот продукт до ближайшего порта с Урала или из Сибири, чтобы отправить его покупателю на внешний рынок? Вот то-то же! А в Сингапуре, например, вообще никуда везти не надо – произвёл товар, тут же на судно погрузил, и едет он себе с минимальными транспортными издержками куда надо. Если же учесть, что шоссейных дорог в мировом понятии у нас не существует вообще, а по густоте железнодорожной сети мы раз в сто уступаем США и Европе, то уже на этом можно было бы остановиться, рассуждая о нашей конкурентоспособности! Но это ещё не всё. Про дураков говорить не будем – тут и так всё ясно. Где есть возможность поруководить, там все они и ошиваются. Но самая главная наша беда – климат. У нас полстраны в зоне вечной мерзлоты располагается, а девяносто девять процентов территории находится в условиях, когда на отопление надо тратиться не менее девяти месяцев в году. А вы представляете, какие это деньжищи? Мы половину нашего национального богатства буквально пускаем в трубу. И при этом ещё и жить богато хотим! Ну не наивные ли люди?

– Борисыч! Ты, кажется, опять хватил! – подает голос доктор. – А как же Европа? У них ведь тоже зима бывает. И живут себе люди припеваючи! У меня тесть в пароходстве работает, по заграницам на сухогрузе ходит, так вот он тёщей моей клянётся, что признаков загнивания проклятого капитализма так и не обнаружил. В Японии сотни раз бывал, в Америке, а прошлом году аж до Англии добрался. Север Европы, как-никак! Климат – сам понимаешь... Не Сингапур, одним словом. А в магазинах, между тем, всё как и везде – одних колбас триста видов! А сколько сортов водки, виски и прочего спиртуоза – за всю жизнь не перепробуешь!

Ломов мечтательно закатывает глаза. Ему уже привиделись и запотевший бокал с охлажденным ароматным бренди, и тонко нарезанные кружки финской салями на закуску, и красочная пачка заморских сигарет, небрежно брошенная на стол.

– А что Европа? Ты, Сёма, на карту мира давно смотрел? Даже Скандинавия, самый вроде бы север, а климат там гораздо мягче нашего. Гольфстрим – тёплое течение такое, знаешь? Так вот, купи себе глобус и посмотри, куда оно там течет! Вдоль всей Скандинавии проходит, и аккурат у наших берегов заканчивается. Норвегия, скажешь? Конечно, спору нет, северная страна, но большая часть её территории всё под тем же Гольфстримом находится, а, кроме того, населения там – меньше чем в одной Москве, а нефти добывает почти как и мы. Так чтобы им не жить припеваючи? Ты вот говоришь Англия... А между прочим, там зимой минусовых температур вообще не бывает. Если минус пять даванёт, то это чрезвычайная ситуация, раз в столетие такое случается. Толпы отмороженных за медпомощью в очереди выстраиваются. А что, если бы у них был резко континентальный климат, как у нас в Сибири? Зимой минус тридцать, летом то же самое, только со знаком плюс? Посмотрел бы я на них... Но, даже находясь в таких благоприятных условиях, эти буржуи хитрые давно уже смекнули, что надо сделать для того, чтобы и в будущем можно было неплохо жить и при этом самим ни хрена не делать. Большую часть своих производств они перенесли в тёплые страны. Там завод поставить – даже яму под фундамент копать не надо. Это тебе не то, что у нас в Сибири: на три метра в вечную мерзлоту врубаться! Издержек – самый минимум. Ни тебе систем отопления, ни расходов на него. Рабочая сила – дармовая. В том же Китае, Индии или даже здесь, во Вьетнаме, миллионы желающих найдутся за чашку риса и доллар в день по двенадцать часов на доброго дядю работать. И как вы думаете, где себестоимость того же, например, холодильника будет ниже: на заводе «Розенлев», построенном финнами, скажем, в бананово-лимонном Сингапуре, или на Красноярском производственном объединении «Бирюса»? А если при этом учесть, что первый завод находится почти на экваторе, на пересечении всех транспортных путей, а второй – в центре Сибири, где среднегодовая температура составляет аж ноль градусов Цельсия и контейнер с готовой продукцией до ближайшего порта идёт всего лишь две недели? И как вы думаете, намного ли увеличится эффективность производства на нашем заводе, если мы к каждому работяге надсмотрщика с дубиной приставим или какими другими способами производительность труда до необходимого уровня поднимем? Да никак она, эта эффективность, не увеличится! Вот если Красноярск со всеми его потрохами передвинуть на пару-тройку тысяч километров к югу, тогда да. Вкупе с русской смекалкой и светлыми мозгами сибирских ученых ещё можно было бы как-то за конкурентоспособность побороться.

Штурман мечтательно воздел глаза к шершавому, в потеках конденсата подволоку и, разминая затёкшие руки, хрустя костями, сладко потянулся.

– Ну и как вы думаете, какой из всего этого можно сделать вывод? Оглядев присутствующих издевательским, несколько даже иезуитским взглядом, выдержав многозначительную паузу, он радостно возвестил:

– Правильно мыслите, товарищи подводники – самый что ни есть печальный. Как бы нам того ни хотелось, но никогда нам не жить так же богато, как на загнивающем Западе! Ни в ближайшем будущем, ни в отдаленном (если, конечно, земная ось каким-нибудь непостижимым образом в нашу пользу не сместится). И никакая тут перестройка не поможет. Это надо принять как данность и не тешить себя пустыми иллюзиями. Ни-ко-гда! Как бы мы ни лезли из кожи, что бы ни придумывали, но по уровню жизни мы всегда будем от них отставать. Если вам кто-то скажет иное или будет доказывать, что мы всё же сможем когда-нибудь догнать и перегнать Америку, бейте сразу в морду. Это либо провокатор, либо американский шпион, либо мошенник, которому что-то от вас понадобилось. Для того, чтобы всё у нас было, как у них, кроме большого желания должны быть и объективные предпосылки. А их у нас, как видите, нет! Ни одной! Если мы вольёмся в мировой рынок, за что так ратуют эти твари – прогрессивные экономисты, мы тут же станем сырьевым придатком Запада со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вся наша промышленность тут же окажется неконкурентоспособной и развалится, а нам останется только одно: качать нефть и газ на внешний рынок на радость мировому капиталу по ценам, которые они сами нам будут и устанавливать. А если учесть, что разведанных месторождений у нас лет на двадцать-тридцать осталось, а разведка новых – дело весьма затратное, то картина получается, мягко говоря, безрадостная.

Тут в разговор решительно вступает старпом:

– Нет, Борисыч, ты мне объясни. Если всё у нас так плохо, то почему при царе было нормально. В девятьсот тринадцатом году Россия цвела и процветала. Торговала со всем миром, промышленность мощнейшая была. Зерном всю Европу обеспечивала. Тогда что – климат был другой? Зимы не было? Почему тогда могли свободно перемещаться товары и капиталы, но никто нас не разорял и на шею не садился? А сейчас почему-то надо обособиться, закрыться от мира, сидеть на сундуках с добром и дулю всем показывать!

– А Вы, Сергей Гариевич, уверены, что никто нас тогда не разорял и не садился на шею? Что Россия цвела и процветала и что проблем никаких не было? Но если всё так прекрасно было, так отчего же тогда через четыре года, в семнадцатом, революция грянула? Революционные организации существовали во всех странах Европы, но условия почему-то сложилась только в России. Как бы ни старались раскачать ситуацию социалисты, скажем, во Франции, Англии или в той же Германии, ничего у них не получилось. В Германии, правда, в восемнадцатом, на несколько дней советскую власть провозгласили, но на этом всё и закончилось. А потому что не было там объективных условий, той самой «революционной ситуации», когда большинство населения доведено до той степени нищеты, что ему «больше нечего терять, кроме своих цепей». Ихнему пролетариату было чего терять, и ему не нужны были подобные эксперименты. А в России давно назрело. Читайте первоисточники: Ленина и Маркса, там всё по науке и по правде написано. А почему так произошло? Почему именно российский народ оказался самым нищим и, следовательно, самым подготовленным к революции? А именно потому, о чём я вам и говорил: территориальные и климатические особенности страны, да ещё правитель, как на грех, ни от мира сего достался. Николай второй, может, и был хорошим человеком и семьянином, но как правитель он был никакой. Столько глупостей, сколько было допущено в его правление, не позволили себе сделать все предыдущие цари вместе взятые. Бурное развитие экономики при Александре третьем происходило именно потому, что вся его политика была направлена на размежевание с Западом и на поддержку собственного производителя. И всё, чего ему удалось в этом направлении добиться, сынок в несколько лет прахом пустил. А добило экономику России введение так называемого золотого рубля, то есть его полной конвертации, когда был разрешен неограниченный обмен кредитных билетов на золотую монету и свободный вывоз её за границу. Сейчас частенько восторженные возгласы можно услышать: «Ах, вот был же у нас конвертируемый рубль!». А что тут умиляться? Даже наш «деревянный» рубль хоть сейчас конвертируемым можно сделать. Начните чеканить из золота либо прогарантируйте реальное золотое или товарное обеспечение. Только гиблое это дело. Мигом в трубу вылетим. И тогда эта затея для России оказалась губительна. Большей глупости придумать было невозможно. Повинуясь закону движения капитала, о котором я уже говорил (сообщающиеся сосуды, помните?), золото потекло из России на Запад, туда, где издержки производства гораздо ниже и оно лучше развито. Для поддержания золотого содержания рубля, чтобы иметь возможность обменивать его на золотую монету (как оно и было прогарантировано), правительство вынуждено было брать огромные кредиты, но и эти деньги прямым ходом уходили туда же, откуда пришли, – на Запад. Круг замкнулся, никто не сообразил его вовремя разорвать. В итоге к началу Первой мировой войны, в том самом «эталонном» тринадцатом году Россия была связана долговыми обязательствами по рукам и ногам и оказалась в предкризисном состоянии. А с началом войны всё многократно усугубилось, до крайности обнищало население, возникли проблемы с продовольствием. Тут и появились большевики. Недолго думая, они запалили эту взрывоопасную смесь, и – нате вам, получайте – революция, красный террор, продразвёрстка и буржуев к стенке. Что из этого следует? Да всё то же самое! У меня уже мозоль на языке выросла об одном и том же говорить. Как было тогда, так и сейчас. Уровень жизни нашего народа всегда в разы отличался от уровня жизни на Западе и всегда будет отличаться. Это как теорема Пифагора: как ни мудри, а при определённых исходных данных никакого иного результата не получится. Есть, правда, одно отличие. Если при капитализме основная масса населения прозябала в дикой нищете, то при социализме все живут более-менее ровно, хоть и не очень богато, но вполне достойно. Да и вообще, степень благосостояния никогда не являлась мерилом счастья!

– Борисыч! Тебя послушаешь, так хоть стреляйся. Прямо никаких перспектив. Застой, понятное дело, – плохо. Семьдесят лет коммунистических экспериментов сами за себя говорят. Но и свободный рынок, по-твоему получается, не лучше! А выход-то какой-нибудь есть? Нам что, так и болтаться всю жизнь в подвешенном состоянии? – Старпом разочаровано смотрит на штурмана.

В отличие от командира и штурмана, наших, так сказать, консерваторов, старпом позиционировался в моём сознании как яростный демократ. Он не упускал случая гневно обрушиться на «прогнившую систему» и с революционной горячностью поддерживал все популистские выходки входящего тогда в силу Ельцина. Не стесняясь в выражениях, он резал правду-матку, в которой по первое число доставалось «коммунистам-террористам и их прихлебателям». Сегодняшнее довольно-таки вялое его участие в разговоре объяснялось, возможно, тем, что за переборкой явственно слышалась возня Воть-Воть, а старпому в скором времени предстояло получать майорскую звездочку. Времена были хоть и перестроечные, но укоренившаяся в подсознании привычка не особенно распространяться о своих взглядах в присутствии политического начальства давала о себе знать. Та же причина, как мы помним, оказала влияние и на разговорчивость замполита, несколько, правда, противоположное.

Вопрос старпома нисколько не смутил штурмана.

– Выход-то, конечно, есть! Кому как не старпому знать, что безвыходных ситуаций в жизни не бывает, но не уверен, Сергей Гариевич, что он вам понравится! Да и не только вам. Он и замполиту не понравится, а особенно не понравится он нашей гнилой интеллигенции и демократам нашим, с цепи сорвавшимся. Как объяснить этим горлопанам, что не всё то, что хорошо лично им, всему остальному народу будет полезно, что для блага страны наша экономика должна держаться подальше от мирового экономического процесса? Они же хотят по заграницам ездить, гранты всякие получать и трепаться на каждом углу об успехах демократизации и гласности в Советском Союзе. Им главное – до кормушки добраться, карманы набить, а там – хоть трава не расти! Никто сегодня реально не заботится о благе народа и государства. Горбачёв думает об одном: как бы власть не упустить и американцам побольше добряков сделать. Авось, потом не оставят. Ельцин – как бы Горбачёва подсидеть и тоже до кормушки дорваться. И ничего их больше не волнует. А народ – стадо тупое, ему морковку показали, он и пойдёт туда, куда эти прохвосты его поведут. Так какой же из этого выход? А вот какой: Горбачёва и Ельцина – к стенке, весь Верховный Совет в полном составе – на нары. Военное положение в стране минимум на пять лет. В течение этого времени заниматься только экономикой и ничем другим. Мы забыли основной марксистский принцип – экономика определяет политику, а не наоборот. И ни в коем случае не открываться для мирового рынка! Постепенно вводить элементы рыночных отношений и частного предпринимательства, но только в сфере обслуживания и мелкотоварного производства, чтобы насытить рынок шмотками и всяким барахлом, которые сейчас в дефиците. Пусть гегемоны поголовно напялят на свои жопы джинсы и возрадуются. Пусть в магазинах появится 100 сортов колбасы. И всё! Ничего больше не надо! Появится на прилавках хоть какое-то изобилие, и никому в голову не придет жаловаться, что у нас демократии нет, что  государство тоталитарное... Тяжёлую промышленность и сырьевую отрасль ни в коем случае из рук государства не выпускать. И никакое сырьё на внешний рынок не поставлять, на экспорт отправлять только возобновляемые ресурсы и конечную продукцию! Нефть и газ использовать только для собственных нужд. Если и продавать, то только продукты переработки. На внутреннем рынке цену на топливо установить – три копейки, что сразу же создаст нашим предприятиям конкурентные преимущества. Газ на отопление своему производителю – вообще бесплатно! Тем самым нивелируется та самая неблагоприятная климатическая составляющая, о которой я говорил. Наши предприятия смогут наравне конкурировать на мировом рынке. Лет десять тяжело будет, потом всё наладится. Никто нам тогда на шею не сядет, что заработаем, всё наше. Если не так, то остается одно: идти в кабалу к мировому капиталу, а он своего не упустит – так мягко и технично щупальца в наши карманы запустит, что мы и не заметим, как нас свяжут по рукам и ногам и ограбят.

– Ну, ты, Борисыч, здесь явно палку перегнул! – старпом, шумно вздыхая, смотрит на штурмана с недоверием. – Это что же... получается: единственный для нас путь – обособиться, отгородиться от мира, засунуть... дулю в карман и... вариться в собственном соку? Но это ведь, то же самое, чем мы занимаемся... вот уже семьдесят лет! Что же ты тут нового... предлагаешь?

– Вы меня плохо слушаете, Сергей Гариевич! Помимо того, чтобы посадить всех болтунов и от внешнего мира отгородиться, я предложил еще разрешить свободное предпринимательство... в известных пределах. Вы знаете, что при Сталине основную массу мелочёвки производили разные кооперативы и артели, то есть те же самые частники? И только полоумный Хрущёв всё это свернул. Тогда-то и начались проблемы... Но самое главное – систему прихода к власти надо хорошо продумать. Расстрелять Ельцина и Горбачёва – дело, конечно, хорошее, но этого мало. Другие прохиндеи появятся. Патронов на всех не хватит. Заслон от них ставить надо... Ну, конечно, Сергей Гарьевич, понимаю... Скажете – честные и демократичные выборы! Но я уже говорил, что это фикция. Надо создать такую процедуру выдвижения на государственные посты, при которой всякому жулью и рвачам дорога туда будет закрыта.

– Легко сказать! Если бы так просто... А как это сделать? – озабоченно нахмурив лоб, поднимает на штурмана свои ясные глаза Ломов.

Резонный вопрос доктора не поставил штурмана в тупик.

– Да нет тут никакой проблемы, Сёма! – Борисыч глядит на доктора кротким взглядом и, говоря тихо и медленно, словно успокаивая разволновавшегося ребёнка, начинает излагать очередной свой план из серии «Как нам обустроить Россию»:

– Для этого надо всего-то – сделать высокие властные посты совершенно неинтересными с точки зрения льгот и возможности получения сверхдоходов. Чтобы высокий чин не гарантировал автоматически доступа к высшим благам – госдачам, лимузинам-членовозам, повышенным окладам, пожизненной персональной пенсии и похоронам за государственный счёт. Не будь этого, во власть пойдут не рвачи и карьеристы, а подвижники, готовые за спасибо и памятник после смерти на благо народа денно и нощно трудиться. Человек, выдвигающийся на высокий пост, изначально должен знать, что там ему ничего не обломится. Власть должна восприниматься не как халява, а как бремя. Тут штурман принялся изображать в лицах:

– Ах, тебе ничего и не надо, у тебя и так всё есть? – удивлённо расширив глаза, обращается он к воображаемому кандидату на некую, весьма заманчивую должность. – Что ж – прекрасно! А у вас, товарищ, совсем наоборот – ничего нет, но также ничего и не надо? Идейный бессребреник? На алтарь ближнего своего жизнь положить желаете? Что ж, и такие люди нам нужны! Добро пожаловать и вы. Да не толкайтесь, граждане, жопами, ведите себя культурно... Так вот, господа кандидаты! Прежде чем одному из вас достанется вакансия, придётся через некоторые испытания пройти – тест на детекторе лжи, пожалуйста, и проверка интеллекта. Та-ак... Один по Ай Кью уже отсёкся... Отлично! Другой полиграф обмануть хотел... Этот – мочу, кал сдал, а математику завалил... Ну а вы, уважаемый оставшийся, ознакомьтесь теперь с контрактом, который надо будет подписать. Да, товарищ! Именно это отсюда и следует: с чем во власть пришел – с тем и выйдешь! Оклад вот тебе хороший даём, но на эти деньги сам будешь оплачивать лимузин, правительственную дачу и прочее. Не хочешь лимузин? На метро дешевле? В хрущёвке жить останешься? Ну вот, молодец! Это уже государственный подход! Да, ещё. Чтобы не терзали разные соблазны, знай, что после выхода на пенсию всё имущество, стоимость которого окажется выше того, что официально заработал, безоговорочно будет конфисковано. Соответствующие службы обязательно проследят, чтобы через какое-то время у любимой тёщи не завелось в швейцарском банке кругленькой суммы, у брата жены – пары гектаров заповедной земли в Подмосковье, а у лучшего друга, директора доселе загнивающей фирмы «Рога и копыта», вдруг дела резко не пошли в гору. Что это у вас, уважаемый, морда лица сразу погрустнела? Не нравится такой контракт? Не хотите быть ни депутатом, ни министром? Даже президентом уже не желаете? Нарушение прав человека усматриваете, ограничение свободы? Тогда проваливай, урод! Какого черта людей от работы отрываешь?

Штурман так красочно и комично изображал этот мини диалог, что сероватые в тусклом освещении лица присутствующих, доселе сосредоточенные и хмурые, стали непроизвольно расплываться в улыбках и несколько даже порозовели. В одном, например, месте Борисыч строго погрозил пальцем предполагаемому кандидату, а другому показал кулак. Когда вопрос коснулся тёщи и её счёта в швейцарском банке, кандидату под нос была подсунута увесистая фига. А в конце, в том драматическом месте, где прозвучало решительное «проваливай», он энергично изобразил под столом пинок под зад коленом и полёт неудачливого кандидата вниз по лестнице.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 8792

Большое дело началось, как обычно, с малого. Имея основательную теоретическую базу, в совершенстве владея понятиями о прибавочной стоимости, оборотном и прочих капиталах, проштудировав, как мы помним, в своё время и сам тот – одноименного названия – труд, Борисыч решил применить полученные знания на практике. Причём не просто попробовать и посмотреть, что из этого получится, а подойти к делу самым серьёзным образом и добиться вполне определённого результата. Миллион долларов чистой прибыли в год – была его программа-минимум. О программе-максимум он пока не распространялся.

Сначала, как и положено истинно верующему человеку, Борисыч посетил храм. Причастившись и прикоснувшись Святых Тайн, получив у батюшки благословение, он приступил непосредственно к делу.

Идея была не нова: все имеющиеся в наличии деньги, что-то около трёх тысяч долларов, частью скопленные за десятилетие нелёгкой подводной службы, частью полученные от государства в компенсацию за преждевременное увольнение в запас, вложить в наиболее прибыльное и по возможности легальное дело. Таковым, по его мнению, тогда и являлся автобизнес. Для этого через знакомого кадровика пароходства он за 500 долларов оформил паспорт моряка. Ещё тысяча ушла на то, чтобы попасть в судовую роль и сесть на пароход, отправляющийся с грузом леса в Японию. Оставшиеся полторы тысячи «зелёных» были заныканы от греха и от таможенников подальше в аккуратно нашитый на трусы карман, и через пару дней Борисыч оказался в малюсеньком порту Офунато на восточном побережье Японии.

Не буду утомлять читателя описаниями похождений штурмана по японским помойкам. Сообщу только, что времена были доисторические и дикие, цены на «скраб» в Стране восходящего солнца – просто смешные, тем более в той глухой деревушке, в которую Борисыч так удачно попал. За те свои крайне ограниченные средства он умудрился приобрести пять вполне сносных праворульных легковушек, да ещё потом имел наглость жаловаться, что дорого взял.

Но купить в Японии машины и доставить их в Находку или во Владивосток – это было ещё не дело, а едва ли его малая треть. Самым сложным тут считалось сгрузить машины в порту и правильно ими распорядиться, не дав крепким лихим парням отмести законное своё имущество. Времена, повторяю, были доисторические, почти первобытнообщинные, и право наглого и сильного являлось единственным средством достижения первенства в борьбе за существование.

Вследствие ли недопустимой самонадеянности, по наивности ли, но Боричыч не позаботился о прикрытии заранее. По этой причине или по какой другой, но в виду приближающихся родных берегов, стоя на сырой раскачивающейся палубе, он слегка нервничал. Отдавать никому и ничего штурман, конечно же, не собирался, но как-то не хотелось начинать новое дело с кровавого побоища за презираемую им как коммунистом частную собственность, а тем более – с обыкновенного и наипошлейшего убийства. Возможности такового в сложившейся ситуации Борисыч в принципе не отрицал, но душа, исполненная обретённым недавно истинно христианским смирением, всеми силами тому противилась.

Нельзя сказать, что штурман проявил недопустимую халатность и совсем не подготовился к встрече с Родиной. В укромном закутке на палубе неподалёку от того места, где чуть ли не внавалку – гирляндами над низкими бортами лесовоза – нависали вожделенные иномарки, его поджидал накануне заныканный, гуманно обёрнутый в газетку пожарный ломик, чуть ржавый, но весьма увесистый и в довольно-таки приличном состоянии. Наслушавшись за несколько суток плавания о беспределе, творящемся в приморских портах, Борисыч поклялся себе: проломить черепов столько, сколько потребуется, или самому умереть, но ни на пядь не отступиться от личных интересов.

Но штурману повезло. Кровопролития устраивать не пришлось. Среди протокольного однообразия квадратных харь бандюков, толпящихся на берегу, Борисыч узрел одну самую протокольную и наглую, но, что особенно ценно, – знакомую. Харя принадлежала бывшему его подчинённому, штурманскому электрику, матросу Сарайкину, лет десять уже как демобилизовавшемуся с подводного флота и наконец-то, как видится, нашедшему себе занятие по душе. Без труда узнав Сарайкина с достаточно большого расстояния, Борисыч надеялся, что и тот в свою очередь узнает своего бывшего командира.

Так и произошло. Крепко обнявшись, звучно похлопав друг друга по спине, старые сослуживцы разошлись и с интересом уставились друг на друга. Минувшее десятилетие, конечно, изменило их облик, но не кардинально. Сарайкин заматерел, раздался в плечах и в роже, отрастил живот, но был вполне узнаваем. Нестандартные фигура и физиономия Борисыча также претерпели кое-какие возрастные трансформации, но его выразительное лицо и белозубый оскал позволяли при случае быть узнанным даже теми, с кем когда-то сидел рядом на горшке в детском саду.

По всему было видно, что Сарайкин процветал. Об этом говорили его наглый, снисходительно взирающий на простых людей (себя он к таким уже не относил) взгляд, обилие золотых побрякушек на конечностях и старательно выпячиваемый на всеобщее обозрение огромнейший, тех ещё – первых – моделей, размером с кирпич, мобильный телефон.

Но непринуждённого разговора сразу как-то не получилось. Хоть штурман и выглядел как заправский вышибала, мышцы бугрились, рельефно проступая сквозь обтягивающую футболку, а кулаками можно было забивать гвозди, но на нём не было ни китайского «Адидаса», ни золотой цепуры на шее, ни увесистой мобилы в руке, ни даже хотя бы элементарной печатки на пальце.

Не признав, видно, в штурмане коллегу по цеху, Сарайкин тут же отнёс его к низшему (в его представлении) классу населения – «мужиков» или ещё ниже – «лохов» и «терпил». Будучи типичным снобом, с некоторых пор он стал ценить в людях только степень их благосостояния и влиятельности в определённых кругах. Поэтому общаться на равных он предпочитал только с теми, кто в этом деле преуспел. Прошлая совместная служба – это было, что называется, давно и не правда.

Оставаясь с Борисычем ещё как бы на дружеской ноге, но подбоченясь и посматривая на бывшего начальника несколько свысока, как на бедного родственника, Сарайкин соизволил с ним поговорить. Говорил он весомо и медленно, словно глаголя истины, и на собеседника почти не смотрел. В промежутках между словами можно было выкурить сигарету или даже отлучиться обмочить забор – Сарайкин бы не заметил. Борисыч не хотел ни того, ни другого, поэтому с присущей ему тактичностью предоставил человеку возможность сполна насладиться собственным величием.

Несколько раз Сарайкин прерывался на важные телефонные разговоры, причём о необходимости куда-то позвонить вспоминал совершенно неожиданно и тут же демонстративно начинал набирать номер. Он так громко орал в трубку, что абонент на другом конце линии вполне мог бы обойтись и без услуг сотовой связи. Столь усердное демонстрирование возможностей своей мобилы привело к тому, что через некоторое время абсолютно все в радиусе километра уже знали, что у Сарайкина есть мобила и что он действительно крутой.

Но, несмотря ни на что, разговор понемногу завязался. Сначала поговорили о пустяках: кто из общих знакомых где и кто кого и когда видел. Затем Сарайкин без обиняков дал понять, что сам он теперь далеко не простая птица, работает с большими людьми и делами занимается серьёзными. Дальше следовала не сильно закамуфлированная подача: что временем он практически не располагает и штурману только в силу его прошлых заслуг разрешается рассказать о своих делах. Сарайкин беззастенчиво корчил из себя влиятельного мафиозо, сыпал жаргонными словечками, старательно подыскивая нормальным русским словам не всегда уместную замену из фени и, в общем-то, порол чушь. Кроме того, он не выпускал изо рта дорогущие тогда сигареты «Мальборо», дымил ими, как паровоз, солидно цвыркал через зубы слюной, едва не попадая на ботинки штурману.

Силясь уловить, о чём всё же идет речь, Борисыч внимательно слушал бывшего своего бойца и даже пытался поддерживать светскую беседу. В нужных местах он понимающе кивал, вставляя необходимые слова, но ситуация ему всё больше и больше не нравилась. Краем глаза, поглядывая по сторонам, он на всякий случай пытался вычислить из числа толпящихся вокруг бритоголовых парней, Сарайкинских подручных. Ему уже не раз хотелось осадить зарвавшегося жлоба, поставить его на место, но ради дела он старался не терять самообладания. Сарайкин выбалтывал много важной информации, и Борисыч, вполне обоснованно, рассчитывал воспользоваться ею в личных целях.

Вяло и без особого интереса выслушав ответное повествование Борисыча о своих делах, Сарайкин оживился, лишь когда тот сообщил, что на борту находятся и пять его, Борисыча, иномарок. Не без некоторого удивления Борисыч отметил откровенно алчный огонёк, вспыхнувший и уже не угасающий, в прищуренных глазах старого боевого товарища. Чтобы окончательно прояснить ситуацию и либо возвращаться на судно и доставать из заначки припасённый ломик, либо всё же довериться Сарайкину, Борисыч наконец, решил, что называется, взять быка за рога:

– Ну ладно Сарайкин, кончай выё@ываться. Хватит тут главаря мафии корчить! Ты что, хочешь у меня машины отмести? Давай-ка я тебе для начала разок промеж глаз ё@ну! Спорим, с одного удара вырублю?

Такого заявления Сарайкин, понятное дело, не ожидал. Глянув недоверчиво на Борисыча, как обычно, лучезарно и задушевно улыбающегося, он подумал, что ослышался. Ещё раз внимательно посмотрев в хитро прищуренные глаза штурмана, попутно оценив объем его бицепсов и общий невозмутимый вид, Сарайкин быстро сообразил, что столь необычное предложение всё же действительно поступило. Когда же Борисыч, опасно приблизившись, достал из карманов руки и демонстративно медленно трансформировал правую ладонь в весьма увесистый, размером со средний арбуз, кулак, Сарайкин понял, что несколько перегнул палку. До него дошло, что если этот улыбчивый человек сейчас на виду у всех к нему приложится, то нанесёт непоправимый вред не только драгоценному здоровью, но и тяжким трудом заработанному авторитету. Придя в некоторое замешательство от такой прыти бывшего начальника, Сарайкин решил сбавить обороты и свести всё к шутке. Но Борисыч уже не шутил:

– И засунь себе в задницу свой сраный телефон! Я с тобой разговариваю! – жестко возвестил Борисыч, сделав явную артикуляцию на «Я» и неприязненно глянув на мобилу, которую Сарайкин беспокойно вертел в руках.

– Думаешь, мне интересно твою дебилятину слушать? – Тут штурман дурашливым голосом, копируя Сарайкина, воспроизвёл последний его «деловой» разговор: «Джон! Чё делаешь? Ни чё? И я ни чё! Ну, созвонимся!»

Оценив юмор ситуации, Сарайкин не очень весело, но всё же посмеялся и тут же убрал мобилу в сумку через плечо. Сделал он это весьма вовремя, потому что штурман уже было потянулся отобрать телефон и выкинуть его в море. Чтобы как-то разрядить обстановку, Сарайкин наконец-то догадался предложить сигаретку «Мальборо» и Борисычу. На что тот резко заявил:

– Не курю и тебе не советую! И вообще... хватит харкать мне под ноги! Иди сюда... Быстро разотри!

И, взяв железной хваткой опешившего Сарайкин за локоть, штурман как пушинку передвинул его полновесный центнер в самую середину небольшой лужицы, которую тот уже успел наплевать.

Решив, что воспитательная работа проведена, Борисыч наконец-то перешёл непосредственно к делу. Он похлопал находящегося в некотором смятении и суетливо в чём-то оправдывавшегося Сарайкина по плечу и как ни в чем не бывало заговорил самым спокойным и дружелюбным тоном:

– Да-а, Геннадий... столько лет, столько зим... А помнишь, как я тебя от дисбата отмазал, когда ты Маликову челюсть сломал? А где, спрашивается, благодарность? Помнишь, как ботинки свои тёплые тебе отдал, когда ты, раззява, свои прое@ал? Помнишь, как отпуск с выездом на родину у командира тебе хлопотал? А ведь не хотел тебя командир отпускать. Ну ладно, ладно, успокойся, денег не попрошу... В обиду не дам и бить не буду... А ты, значит, бизнесом занимаешься? Молодец какой! Ну что, поможешь мне тачки перегнать? Ну спасибо, брат, я в тебе и не сомневался! (последнюю фразу штурман произнёс, не получив ещё от Сарайкина утвердительного ответа). А то как я один на пяти машинах поеду! Да не бойся... Давай зови сюда своих мародёров, вон мои ласточки уже под выгрузкой стоят...

Дальше всё произошло, как говорится, без сучка без задоринки. Сарайкинские головорезы отнеслись к Борисычу с большим уважением. Они беспрекословно выполняли все его распоряжения, и уже через полчаса весь штурманский автопарк был аккуратно перемещён в один из ангаров агонизирующего уже тогда Дальзавода.

На следующий день все машины были проданы, и в кармане у Борисыча лежал плотный пресс зелёных бумажек – десять тысяч долларов! Последующие несколько рейсов в Японию существенно увеличили его капитал. Сообразив, что совершенно необязательно, а главное – крайне непродуктивно самому заниматься чёрновой работой, Борисыч очень скоро обосновался на берегу. К этому времени он уже подмял под себя всю Сарайкинскую команду. Афганский боевой опыт и командирские навыки тут весьма пригодились. Навести порядок внутри банды удалось достаточно быстро, хотя порой приходилось прибегать к самым жёстким и авторитарным методам. Кого-то пришлось прилюдно избить, кого-то купить, кого-то вообще убить. Сложнее оказалось отвоевать достойное место под солнцем среди владивостокского криминального истеблишмента. Но и здесь Борисыч, действуя умно и решительно, вскоре стал на равных.

В своей бригаде Борисыч прекратил всякий беспредел. Его люди машины уже не отбирали. Десятки моряков были заряжены им на Японию и ежемесячно привозили (получая достойное вознаграждение) по несколько сотен машин. Проблем со сбытом не существовало: все они без задержки растекались по дальневосточным городам и уходили дальше в Сибирь. Программа-минимум была выполнена намного раньше срока.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 8803

Кому-то может показаться, что в одного персонажа я намешал слишком много несовместимых черт. Спешу объясниться – я ничего не намешивал, Борисыч – это не персонаж, а реально существовавшее лицо, и на самом деле образ его был ещё противоречивей и колоритней. Мы знаем, что повседневная жизнь закручивается порой в такие невероятные спирали, преподносит такие сюжеты, которые не в состоянии выдумать ни один самый выдающийся сценарист и воплотить даже самый сумасшедший, извиняюсь, культовый режиссер. Поэтому стоит ли со штурманом чему-то удивляться?

Помимо представленных ранее Борисыч имел множество и прочих непревзойдённых талантов. Он мог, например, засунуть в рот свой весьма не маленький кулак. Полностью! Правда, когда на спор он продемонстрировал это в первый раз, то чуть не задохнулся, кулак застрял, и доктору Ломову пришлось повозиться, извлекая наружу штурманскую конечность. Наглотавшись солидола (именно этой смазки за неимением лучшего Ломов набил штурману полон рот), Борисыч не скоро решился на повторение трюка, но потом всё же навострился и проделывал запросто, причём совершенно безвозмездно. Он также мог шевелить ушами, смотреть глазами в разные стороны, пить не морщась неразведенный спирт, подтягиваться на одной руке и делать многое другое, чего и в цирке не увидишь. Не существовало такого трюка, которого он не в состоянии был бы в конце концов освоить.

– Если кто-то делает, то сделаю и я, дайте только время для тренировок! – говорил он.

Да, талантов у штурмана было великое множество! Не все они, конечно, были такого непревзойдённого уровня, как

кулак в рот или бутылку спирта не морщась, были и не столь выдающиеся. К числу последних можно отнести и его поэтические эксперименты. Вот, например, одна зарисовка, которую Борисыч сочинил, будучи ещё курсантом военно-морского училища, находясь на учебном корабле в море:

 

Изрезанной линией береговой

На штурманской карте

Прямо по курсу чужих городов

Названия непонятные.

 

До боли всматриваешься в горизонт

И с трудом различаешь в дымке

Туманные контуры островов,

За горизонтом скрытые.

 

Но вот стала ближе чужая земля,

И в облаках показались горы,

Но берег вдоль борта куда-то спешит

И снова скрывается в море.

 

И на месяц опять картина одна:

Ленивая синь ультрамарина,

И, может, покажется снова земля

И опять пронесётся мимо.

 

И карты-сетки пуста белизна,

Спокойно всё в штурманской рубке,

Когда вокруг ни клочка земли,

И сменяют друг друга сутки.

 

А за бортом резвится волна,

И бесконечной лентой

Разматывается кильватерная струя

И пропадает где-то...

 

Другое стихотворение штурмана было написано буквально на моих глазах во время одного из наших экипажных выходов на природу. Осенний лес был живописен и праздничен в своей краткой, ускользающей красоте. Последняя неделя октября дарила высоким небом, обжигающим солнцем и приятным холодком в тени. Сухой ветер время от времени поигрывал шелестящими верхушками полуоблетевших порыжевших деревьев, принося откуда-то издалека неповторимый прело-грибной дух.

В то время, пока народ шумно жарил шашлыки, провозглашал пышные тосты и медленно, но верно напивался, Борисыч как-то странно себя повёл. Выпив с коллективом положенные три первых стакана, прожевав порцию непрожаренного, но аппетитно пахнущего дымком и уксусом мяса, он незаметно покинул общество. Несколько раз я различал его тёмный силуэт сквозь неровный частокол облетевших деревьев. Он то прыгал по замшелым камням в овраге у ручья, то карабкался по желтому травянистому склону на другой его стороне, то сидел полуразвалясь среди вороха опавших листьев, прислонившись спиной к шершавому стволу кривой маньчжурской берёзки.

Где-то через полчаса Борисыч вернулся. Он был весьма доволен собой, как обычно, на ширину приклада, улыбался и выказывал явное нетерпение. Одним махом выпив поднесённую ему штрафную, зажевав сморщенной запечённой в костре ароматной луковицей, он безапелляционно потребовал тишины и разразился следующим стихотворением:

 

Под зыбкой синевой небес

По золоту осин пылают клёны,

Дубов степенных бронзовеют кроны,

Последней грустью облетает лес.

 

Берёз опавших хрупкой наготы

В косых лучах дрожит очарованье.

В камнях ручья студёное журчанье.

И шорох ниспадающей листвы.

 

Слезит глаза разлившейся тоской

Осеннего костра дымок печальный.

Последний занавес игры прощальной

Природы, уходящей на покой...

 

В заключение поэтической странички приведу ещё одно стихотворение Борисыча. Как видно, в этом случае его крепко обложили проблемы интимного плана. Сам он никогда его не рассказывал, ко мне же стихотворение попало от той, которой, собственно, и было посвящено.

 

В потоке дней мечусь, тоскую...

Хочу забыть, но не могу.

Вновь образ мысленно рисую

Одной, которую люблю.

 

Бессонницы раздумий муки

О бренности и о любви...

Вскрываю скальпелем разлуки

Нарывы бьющейся души.

 

Течёт поток воспоминаний,

Ночь бесконечная молчит.

Из раны сердца извлекаю

Осколки жалящих обид,

 

Молю: достоин ли прощенья

Тех, что когда-то приручил,

Надежду дал порой весенней,

А в осень – бросил и забыл;

 

Судить позволил неподсудных;

Лукавя, клялся на крови,

И вот наказан – безрассудно

Затянут омутом любви.

 

И пусть достоин я могилы,

Лишь об одном творца прошу:

Молю, чтобы меня любила

Одна, которую люблю.

 

Замечу, что эти и некоторые другие стихи штурмана сохранились для потомков только благодаря мне. Именно я в своё время догадался перенести их на бумагу. Сам же Борисыч стихи свои никогда не записывал, сочинял и хранил исключительно посредством ума и памяти. А память у него была отменная и совершенно необъятная. Кроме нескольких десятков своих, он знал сотни, если не тысячи, стихотворений русских классиков. У Пушкина, Лермонтова, Есенина и даже у Маяковского он знал наизусть практически всё, выучив их собрания сочинений, что называется, от корки до корки. И это действительно было так! Я не раз собственноручно его проверял: открывал наугад любой том, и штурман читал без запинки час, полтора, два – пока не останавливали. Именно благодаря Борисычу в один прекрасный день я и сам решился на такой подвиг: взял и выучил наизусть всего «Евгения Онегина». После этого я ещё много чего выучил и хотя высот штурмана не достиг, но в случае необходимости день могу беспрерывно услаждать уши потенциальных слушателей нежными поэтическими созвучиями. И, как видно, сделал я это в своё время не зря. Помимо возможности постоянной тренировки мозга (а после сорока лет, чтобы в старости не впасть в маразм, это крайне необходимо делать), мне сейчас для того, чтобы выучить новое стихотворение, достаточно лишь несколько раз его прочитать. Кроме того, в минуты вынужденного безделья, стоя, например, в автомобильной пробке или в дальней поездке, я не слушаю по радио набившую оскомину попсу или навязчивую рекламу, а читаю себе что-нибудь для души, сочетая, таким образом, приятное с полезным.

Но меня опять снесло в сторону: разговор всё ещё идет о талантах штурмана, а я бессовестно пытаюсь примазаться к чужой славе. Говоря словами классика, «всего, что знал ещё Евгений (в нашем случае – Борисыч), пересказать мне недосуг». А знал штурман невообразимо много. Кроме стихов, он мог часами рассказывать прозу целыми главами. Большинство малых произведений Чехова, а также некоторые весьма объёмные его повести он мог читать наизусть. Память его вмещала и значительные куски из «Мёртвых душ», и практически все сказки Салтыкова-Щедрина. Он бы выучил и все три тома «Капитала», книга эта, как мы помним, ему тоже очень нравилась, но в тяжеловесных фразах данного фундаментального труда имелось не так много благозвучия и поэзии, а именно это Борисыч ставил превыше всего, поэтому «Капитал» он знал близко к тексту, а наизусть – лишь фрагментами.

Надо ли говорить, что во всех вопросах, касающихся его специальности, экзаменовать штурмана было совершенно бессмысленно? Скажу только, что все пособия по навигации, кораблевождению и множество различных инструкций по использованию технических средств он также знал наизусть. Правила МППСС‐72[1], обязательные для любого судоводителя, он знал даже и в варианте на английском языке.

Но подобные интеллектуальность, романтичность и возвышенность натуры сочетались в нём порой с крайним профанством, махровым цинизмом и трезвой расчётливостью. Как Шерлок Холмс, он знал и изучал только то, что было ему интересно, нравилось или могло пригодиться в жизни. В вопросах же, находящихся за пределами этого круга, он был до безобразия наивен и беспомощен.

А времена между тем наступали тяжкие и жестокие, но одновременно пьяные и весёлые. Сразу же после развала Советского Союза и краха мировой социалистической системы, когда перед миллионами граждан бывшего СССР на горизонте забрезжило то ли светлое будущее, то ли закат светлого прошлого, когда слова «Родина», «Честь» и «Совесть» стали чуть ли не ругательными, а выражения типа «забить стрелку», «за базар отвечаешь» вошли в лексикон каждого уважающего себя новоявленного бизнесмена, штурман оказался в самой гуще стремительно разворачивающихся событий. По своему обыкновению он, конечно, опять впал в крайность, вернее, в несколько взаимоисключающих крайностей.

Как раз в самом начале этого смутного времени Борисычу, как и многим другим полным знаний и сил перспективным молодым офицерам, пришлось увольняться из рядов ВМФ по самой распространённой тогда формулировке – «сокращение штатов». Подводные лодки и боевые корабли новым правителям России оказались не нужны, и флот массовым порядком принялись списывать на металлолом и в мгновение ока продавать китайцам за гроши. Считаю, кстати, что данное преступление не имеет срока давности, и надеюсь, что если когда-нибудь в России установится честная власть, то все причастные к этой диверсии лица окажутся на нарах или будут поставлены к стенке. А на конфискованные у их наследников откаты и активы будет построен новый современный флот.

Так вот. Оказавшись на улице без работы и собственного угла, штурман не потерял присущего ему оптимизма и нисколько не растерялся. Более того, получив от государства в дар массу свободного времени, чем никогда раньше не располагал, он развёл бурную деятельность, в несколько, правда, неожиданных направлениях.

Мы помним, что, будучи ещё на службе, штурман наш, как и подавляющее большинство офицеров армии и флота, числился коммунистом, т.е. формально, по необходимости. А что делать? – тогда так было принято. Тем не менее, когда началась «охота на ведьм», он не выбросил, как прочие, свой партбилет, не стал прилюдно посыпать голову пеплом и поливать прошлое грязью, а в числе первых записался во вновь созданную КПРФ. Не обращая внимания на недоумённые, а порой и откровенно насмешливые взгляды окружающих, Борисыч принялся усердно работать в русле нового партийного строительства и даже занял какое-то видное место в складывающейся иерархии местной ячейки коммунистов. Но это ещё не всё.

Имея на первых порах массу свободного времени и потребность в прикосновении к чему-то духовному, Борисыч кинулся в другую крайность – побрил голову, из подсобных материалов соорудил соответствующее одеяние и влился в ряды местных кришнаитов. Около месяца он ходил с ними с бубном в руке, пританцовывая в такт и нарушая незатейливую приятность их песнопений своими дикими завываниями. Расставшись с кришнаитами по идейным соображениям (злые языки говорят, что был изгнан за абсолютное неумение петь), он засел за Библию и несколько раз прочитал её, что называется, от корки до корки. Как и в теории Маркса, он узрел и здесь большое рациональное, хотя правильно, наверное, будет сказать – иррациональное, зерно. Будучи по натуре диалектиком-педантом и кропотливым исследователем, он не мог принять на веру то, в правильности чего собственноручно не убедился бы, поэтому следующим шагом его было обращение к трудам ведущих богословов и теологов прошлого и настоящего. Получив некоторое представление о высших материях и где-то даже всколыхнувшись душой, Борисыч для проверки на прочность обретённого мировоззрения ознакомился с трудами Канта, Гегеля, Фурье и, конечно же, Маркса, Энгельса и Ленина, в части касающейся. В результате с присущей ему логичностью он сумел доказать себе, что одно другому совершенно не противоречит, и в один прекрасный день после окончания очередного партсобрания пошел в церковь, где благополучно окрестился.

Став наконец-то православным христианином и оставаясь по-прежнему идейным коммунистом, Борисыч через некоторое время обратился в другую (третью уже!) крайность: основал коммерческую фирму и стал ещё и эксплуататором-капиталистом. Имея светлые мозги, твёрдую руку и недюжинный талант организатора, он быстро поставил дело так, что деньги к нему потекли рекой. Честно говоря, в праворульном автобизнесе (а именно этим и занялся тогда штурман), если к делу подойти достаточно серьёзно, по-другому быть и не могло. В начале девяностых весь Дальний Восток и практически вся Сибирь только с этого и кормились. Не всё здесь было, конечно, гладко, но, как и во всех прошлых своих начинаниях, штурман и на этом поприще добился завидных успехов.

 

[1]         Международные правила предупреждения столкновения судов в редакции 1972 года.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9264

Должен немного пройтись по внешности нашего героя. Сделаю это по возможности бережно, чтобы ещё больше не навредить. Нет, вы не подумайте, что штурман был братом-близнецом Квазимодо или омолаживался в той же клинике, куда нелёгкая занесла одного из бывших президентов Украины. Внешность его была нисколько не отталкивающая, а всего лишь умеренно нестандартная.

Роста он был высокого, гораздо выше среднего, и сложен вполне пропорционально. Бицепсы, трицепсы и прочая телесная твердь бугрилась на положенных местах и вызывала законное уважение. Штурману и от природы было немало дано, а активные занятия спортом сделали из него настоящего монстра – Шварценеггер мог бы позавидовать. Но при взгляде на лицо трудно было удержаться от улыбки.

Случалось вам видеть на экране известных артистов Челентано и Бельмондо, а также обаятельного уродца-комика Фернанделя? Так вот, если все эти три сочных типажа объединить в один образ и скрестить его с Кинг Конгом, то получится точь-в-точь физиономия нашего штурмана. Типаж был действительно колоритный: укрупнённые резкие черты лица, нестандартной формы неровный череп, покрытый стоячим бобриком рано начавших седеть волос, постоянно приоткрытый рот, обнажающий нерушимую стену крупных белых зубов, и обаятельнейшая улыбка во всё лицо в любое время дня и ночи. Я не ошибся – и даже ночи, потому как выражение лица штурман не менялось и во сне. Он говорил: «всегда улыбайся, себе жизнь продлишь, друзей порадуешь, врагов побесишь».

Я и сейчас, при любом воспоминании о штурмане, едва только в голове случайно промелькнёт его образ, сам непроизвольно начинаю улыбаться и иногда даже использую этот рефлекс в чисто практических целях. Надо, например, где-нибудь улыбнуться, а не получается. Тут же представляю перед собой сияющую во все тридцать два зуба физиономию штурмана – и готово: улыбка, самая естественная и непринуждённая, лезет на лицо, а потом ещё и не хочет сходить.

Я думаю понятно, что, несмотря на такую экстранеординарную наружность штурман был человеком весьма обаятельным и вполне симпатичным. Он даже пользовался повышенным спросом у милых созданий противоположенного пола. Нельзя, правда, сказать, чтобы создания эти были хрупки, слабы или особо женственны. Все избранницы штурмана были под стать ему – с различной степени гипертрофированными чертами, фигуры имели мощные, массивные, а некоторые – даже вполне атлетические. Но о вкусах, как известно, не спорят, главное, чтобы человек был хороший. Но здесь Борисычу не очень везло. Природная доброта, щедрость и покладистый характер делали его идеальным мужем для порядочной женщины, но такие почему-то ему не попадались. Побывав уже дважды в узах Гименея, потеряв квартиру, машину, две сберегательные книжки, несколько миллионов нервных клеток и веру в чистую бескорыстную любовь, Борисыч приобрёл также немало: довольно увесистые рога, жизненный опыт, бесценный и непропиваемый, и, как следствие этого, здоровый скепсис ко всяким амурным делам. К претенденткам на себя он стал относиться с большим подозрением и при первых намёках на узаконивание отношений безжалостно эти отношения рвал.

Как я уже говорил, Борисыч постоянно находился в процессе претворения в жизнь какого-нибудь очередного чудачества. К таковым можно смело отнести и оба его брака. Женившись в первый раз, он все свои усилия направил на то, чтобы в скорейший срок произвести на свет максимально здоровое потомство. Не знаю, так ли это было на самом деле, свечку не держал, но говорили, что секс у молодых происходил в строго определённое время, в определённую фазу Луны, после выполнения массы каких-то обязательных процедур и ритуалов, способствующих, как считал Борисыч, производству наиболее качественного человеческого материала. Нетрудно предположить, как относилась к этим нововведениям молодая жена, но, исполненная ответственности, осознавая важность поставленной задачи, всегда оставалась покладистой и покорной.

Да, ещё забыл сказать: за полгода до женитьбы штурман перестал пить. То есть не то чтобы совсем прекратил принимать внутрь различные необходимые организму жидкости, а отказался от употребления спиртного. Во всех его видах. С некоторых пор он стал считать, что алкоголь даже в самых малых дозах не очень хорошо влияет на наследственность, из чего следовало, что на предстоящие перед неминуемым зачатием полгода с ним следовало безжалостно завязать. Плохого в том ничего, конечно же, нет, и решение даже похвальное. Странным здесь может показаться лишь то, что ни жены, ни даже невесты на тот момент у Борисыча ещё не было. Более того, по причине долгого (более восьми месяцев) нахождения в море не имелось ни одной реальной кандидатуры на берегу! Потенциальную мать ребёнку ещё только предстояло найти (если, конечно, Борисыч не рассчитывал справиться тут в одиночку). Но в любом случае превентивные меры им уже были приняты, и в борьбу за улучшение демографической ситуации в стране штурман вступал, что называется, во всеоружии.

Цели своей Борисыч, конечно же, достиг (кто бы сомневался!). Был тщательно подобран генетический материал. Штурман выбирал долго, но в итоге сумел убедить себя, что избранница вызывает в нём чувство поистине неземной любви и он готов бросить ей под ноги всё, в этих случаях полагающееся. Я не видел, но говорили, что избранница была действительно хороша: центнер или около того живого веса, а зад – что корма у шестивёсельного баркаса! Что ни говори – повезло человеку. Штурман, когда жену из ЗАГСа выносил на руках, сорвал спину, получил радикулит и едва поперёк не сломался.

После свадьбы счастливая молодая жена была качественно и должным образом оплодотворена. Титанические усилия штурмана не пропали даром: в положенный срок супруга родила ему здорового ребёнка – девочку весом четыре с половиной килограмма, кричащую так громко и таким басом, что позавидовал бы сам командир. Штурман был, в общем-то, доволен результатом, но решил не останавливаться на достигнутом. С присущей ему основательностью он принялся готовиться к повторению эксперимента, с твёрдым намерением произвести на этот раз мальчика.

Прочитав где-то, что у вегетарианцев дети рождаются исключительно мужского пола, в дополнение к отказу от спиртного штурман перестал ещё и есть мясо. Именно тогда и началась его його-вегетарианская эпопея. Тут пришло время очередного дальнего похода, и выполнение намеченного плана пришлось отложить. Впрочем, реализовать его Борисычу так и не удалось. Не дождавшись возвращения благоверного из дальних стран, молодая жена подала на развод, не желая, видимо, больше участвовать в эксперименте. Проявив политическую и прочую незрелость, она не вняла призывам вернувшегося с морей супруга вновь включиться в борьбу за повышение рождаемости в стране. В итоге штурман с чемоданом и с серебряным коньячным сервизом, подаренным друзьями-однополчанами на свадьбу, перебрался на плавказарму, оставив бывшей супруге всё остальное, в том числе и однокомнатную квартиру улучшенной планировки, полученную им от государства за пару лет до описываемых событий.

Следующая неземная любовь настигла штурмана через полгода, но этот брак был ещё скоротечней и не менее разрушительным. Молодая (а она оказалась лет на пять старше штурмана), какое-то время перекантовавшись с ним на плавказарме и со слезами на глазах проводив благоверного в море, тут же развернула кипучую деятельность. Она переоформила на себя купленную Борисычем незадолго до этого новенькую престижную «шестёрку». Затем месяца два вела оживлённую светскую жизнь: ездила на машине по ресторанам и разным увеселительным заведениям, с невероятной скоростью опустошая обе штурманские сберкнижки (уходя, Борисыч на всё оставил ей генеральные доверенности). Непосредственно перед возвращением штурмана домой машина была скинута по сходной цене, а сама супруга с деньгами и остатками былой роскоши исчезла из уютной каюты на ПКЗ в неизвестном направлении. Вернувшись с морей, штурман разволновался было. Не подумайте, что из-за машины и денег – из-за того, что супругу могли похитить или вообще убить, но, наведя справки и убедившись, что с ней всё в порядке, успокоился, простил и больше о бывшей жене не вспоминал.

Такое христианское смирение под ударами судьбы и поистине апостольское бескорыстие было присуще Борисычу всегда и во всём, но с наступлением новых экономических реалий он без труда адаптировался и к ним. Если бы тогда в результате неведомым образом снизошедшего откровения мне стало известно, что через несколько лет Борисыч станет преуспевающим бизнесменом, жёстким и авторитетным в определённых кругах, я бы воспринял это как форменный бред и никогда бы тому не поверил. Но штурман не переставал удивлять: через пару лет так оно и произошло, но об этом чуть позже.

Пока же Боричыч служил Родине на подводном флоте. Служил хорошо, можно даже сказать, отлично. К афганским наградам добавились новые, в основном это были «песочные» юбилейные медали, также случались грамоты и ценные подарки, одним из которых были ранее упомянутые «командирские» часы от главкома. В свободное же от службы время штурман любил почудить и побалагурить, подшутить над собой и окружающими. Случалось, что устраивал себе такие испытания, на которые другой нормальный человек вряд ли когда решился. Захотелось однажды ему убедиться в том, что не трус, – тут же придумал, как себя проэкзаменовать. Трусом-то он, конечно, никогда не был, нечего тут было и проверять. Единственно – высоты боялся. Тут же нашел в городе заводскую трубу повыше, потеплее оделся и полез на самый верх по ржавым и шатким скобам. И так целый день туда-сюда лазил, пока страх к высоте не переборол совсем. Сумасшедший, скажете вы? Определённо говорю – нет!

Порой штурман устраивал себе испытания и похлестче. Будучи от природы сильно застенчивым, Борисыч многое сделал для того, чтобы этой особенности его характера не было заметно совсем. В итоге он научился полностью абстрагироваться от того, как его воспринимают окружающие, и вести себя совершенно непринуждённо в любой обстановке или ситуации. Какими методами удалось ему этого добиться, в точности сказать не могу, так как со всеми комплексами полностью было покончено задолго до нашего знакомства. Могу лишь предположить, что методы эти были самые радикальные. Судить о них можно по некоторым его выходкам.

Борьба с комплексами, насколько я знаю, продолжалась у Борисыча несколько лет. Начавшись в старших классах средней школы, она увенчалась полной и безоговорочной победой уже к первому курсу военно-морского училища. Но для закрепления достигнутого эффекта, чтобы всегда быть, что называется, в форме, штурману требовалась некая поддерживающая терапия: иногда он, например, намеренно ставил себя в крайне неловкие положения, которых любой нормальный человек всеми силами должен был бы избегать и, сохраняя затем полную невозмутимость, совершенно благополучно из них выпутывался. Для этой цели он частенько лез на трибуну (благо с началом перестройки этой дряни развелось великое множество) и начинал нести такую ахинею, что иной на его месте от стыда бы сгорел или куда-нибудь провалился. Штурман же спокойно возвращался в массы и под жалостливыми и издевательскими взглядами окружающих чувствовал себя совершенно комфортно. Столь же непринуждённо он ощущал себя и во время своих знаменитых концертов. Для этого он в цивильном виде вставал посреди оживлённой улицы и, бренча невпопад по струнам раздолбанной гитары (играть и петь не умел совсем: слуха и голоса не было даже в зачатке), исполнял популярные произведения советской и зарубежной эстрады и даже при этом пританцовывал. Правда, делать это в течение сколько-нибудь продолжительного времени ему редко удавалось. Обычно через несколько минут подходил бдительный сотрудник милиции и советовал товарищу заняться исполнительским творчеством где-нибудь в другом месте.

Иногда Борисыч устраивал представления, от воспоминаний о которых меня до сих пор бросает в жар и я начинаю густо краснеть, как Наташа Ростова перед осмотром врача-гинеколога. Однажды штурман преподнёс мне вот такой мастер-класс.

Час пик, городской автобус. Мы оба по гражданке (слава Богу!), пассажиров не так чтобы много, но и не мало: все сидячие места заняты. Стоим у кабины водителя, на виду у всего народа, и оживлённо переговариваемся. Вдруг Борисыч замолкает, лицо его приобретает кроткое, где-то даже благообразное выражение, глаза мечтательно закатываются, и вдруг... О Боже! Как гром среди ясного неба, его кишечник разражается неким, мягко говоря, не совсем эстетичным звуком, который ни с чем не спутаешь и при котором любому человеку становится неловко, хочется заткнуть нос и немедленно отойти подальше.

Я не верю своим ушам! Смолкли все разговоры, гнетущая тишина, мне показалось, что двигатель даже заглох. Недоумённые взоры пассажиров немедленно обращаются в нашу сторону. Две симпатичные девушки, сидящие неподалёку, которым за минуту до этого Борисыч строил глазки и многообещающе улыбался, испуганно встрепенулись и растерянно глядят на нас. В секунду я покрываюсь горячей испариной и становлюсь красным, как закреплённый поблизости штатный огнетушитель. Ещё не веря, что это действительно произошло, растерянно смотрю на штурмана и не знаю, как себя вести. Мне также крайне интересно посмотреть, как он будет выпутываться из столь щекотливого положения. Но ни один мускул не дрогнул на лице Борисыча, и он даже ни на полтона не покраснел! Полнейшее самообладание. Выпутываться ему также особенно не пришлось. Так как покраснел именно я, то все взоры присутствующих, естественно, остановились на мне!

Но Борисыч никогда не оставит товарища в беде. Повернувшись с обаятельнейшей из арсенала своих улыбок к обществу, пребывающему, надо сказать, в состоянии лёгкого шока, он, как артист большого и малого театров, изобразил какой-то немыслимый то ли книксен, то ли реверанс и с совершено невинным выражением лица произнёс:

– Мы с другом дико извиняемся, дорогие товарищи! Мы больше не будем. Простите НАС... – и вновь одарил всех обворожительно-наглой улыбкой.

Услышав такое извинение, мне стало совсем плохо. Зачем иметь врагов, когда есть такие друзья! Я покраснел ещё больше и стал похож уже не на пожарный щит, а на переходящее красное знамя, стоящее в политотделе нашей части.

Но это было ещё не всё. Змей-Борисыч мастерски продолжал иезуитское шоу. Извинившись, он вознамерился грациозно поклониться или вновь изобразить свой фирменный книксен. Это ему почти удалось, но на завершающем этапе пируэта его вновь прорвало. На весь салон раздался такой оглушительный звук, что у меня заложило в ушах. Водитель резко дал по тормозам. Две девушки, которым Борисыч (вот наглость!) продолжал улыбаться и строить глазки, подскочили со своих мест и, изобразив на милых личиках брезгливые гримаски, быстро отошли подальше от нас. Меня словно парализовало. Но Борисыч снова не растерялся. Он тут же обрадованно закричал:

– О, смотри! Места освободились! Давай сюда! – И затолкал меня между рядами сидений. Мы сели. Причём, когда садился он, вновь раздался характерный утробный звук!

Ну что тут можно было поделать? Я сидел мокрый и красный. Мне хотелось сделаться маленьким и незаметным, а лучше – вообще под землю провалиться, но Борисыч как ни в чём не бывало продолжал тараторить, нисколько не заботясь о произведенном эффекте. Сзади слышались сдавленное хихиканье, ядовитые шепотки, скрип освобождаемых сидений. Остановившись на остановке, водитель решительно вышел в салон, хмуро оглядел пассажиров и упёрся тяжелым взглядом в нас. Борисыч тут же приветливо ему улыбнулся, развёл руками, изобразил на лице некое подобие раскаяния и что-то проговорил на тему плохого пищеварения и гороховой каши на обед. Ничего не сказав, лишь осуждающе покачав головой, водитель вернулся на место, и мы снова поехали.

К тому моменту, когда Борисыч, сжалившись надо мной, достал из кармана специальную подушечку-пердушку (кто-то из знакомых моряков привёз для хохмы из заграницы) и пару раз смачно крякнул ей во всеуслышание, все места за нами и вокруг были уже освобождены и народ, брезгливо поглядывая, теснился по концам салона. Но тут автобус вновь остановился. Открылись двери, и выскочивший разъярённый водитель на этот раз в категорической форме потребовал, чтобы бесстыжие серуны немедленно выметались на улицу.

Пешком идти не хотелось. Я надеялся, что Борисыч сейчас расшифруется, продемонстрирует на всеобщее обозрение чудо-подушечку, народ повеселится, и мы спокойно поедем дальше. Но нет. Борисыч предпочёл вынести испытание позором до конца. Под издевательскими взглядами пассажиров мы проследовали на выход. Мне казалось, что все смотрели именно на меня, и было безумно стыдно. Наглости же Борисыча воистину не было предела: проходя мимо двух очаровашек, убежавших от нас в самом начале представления, Борисыч по всей форме представился, предложил познакомиться и попросил номер телефона. Не поверите, но одна из девушек дала.

Такого рода представления Борисыч регулярно устраивал себе и окружающим. Порой его порывались бить невольные свидетели, пару раз сдавали в милицию, но искусство, как известно, требует жертв, и фирменные шоу не прекращались. Я, в свою очередь, стал остерегаться появляться со штурманом в общественных местах.

Подобные беспардонность и наглость Борисыча шли бок о бок с самой слезливой чувствительностью и чисто девичьей сентиментальностью. Он как тургеневская барышня мог сморкаться и смахивать слёзы во время просмотра какой-нибудь душещипательной мелодрамы. По-настоящему же сильные фильмы, особенно о войне («Баллада о солдате», «Судьба человека» и.т.п.), буквально выводили Борисыча из строя. Такое же воздействие оказывала на штурмана и художественна литература. Я как-то взялся после него прочитать «Белые ночи» Достоевского, так не поверите, в некоторых местах страницы настолько обильно были политы слезами, что покоробились и даже через месяц оставались влажными.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9288

Сведения о месте рождения Борисыча долгое время были покрыты завесой тайны. Доподлинно было известно, что на службу он призывался из Москвы и что папа его был высокопоставленным дипломатом. С первого по восьмой класс Максик учился в школах для детей служащих при посольствах СССР в США, затем Великобритании. В Союз приезжал только на каникулах. Понятно, что владел он и языками: английский знал в совершенстве и довольно сносно изъяснялся на французском. Позже, когда штурман был уже на гражданке, случайно выяснилось, что местом рождения в паспорте у него значилось: г. Вашингтон. Сам Борисыч об этом никогда не говорил, наверное, стеснялся, и Родину свою заокеанскую почему-то не очень жаловал.

Понятно, что жизнь и карьера маленького Максика была просчитана родителями на десятилетия вперед. После окончания школы неминуемо – поступление в МГИМО, затем тяжкий труд на дипломатическом поприще на благо отечества, персональная пенсия, государственная дача, шмотки, тачки и похороны на Ваганьковском кладбище за государственный счёт. Но планам родителей не суждено было сбыться.

Приехав после восьмого класса из рафинированного заграничья в СССР (папа занял высокую должность в МИДе), Борисыч попал в неприглядную действительность эпохи застоя конца семидесятых. Конечно, он был определён не в простую школу, а в элитную, при МГИМО. Можно было сказать, что спланированная родителями карьера его начала сбываться, но вот тут-то у родителей начались сплошные разочарования. Нет, вы не подумайте, что, столкнувшись с советской действительностью, Максик заартачился, стал требовать вернуть его назад на заокеанскую Родину. Наоборот! В Советском Союзе ему очень понравилось, и в первую очередь понравились люди. Первые уличные знакомства свели Борисыча с обычными пацанами. Первая бутылка портвейна, первые драки, походы на танцы, первая любовь...

В школе дела обстояли не так хорошо. В течение месяца он отхерачил в классе всех мажоров, за второй месяц та же участь постигла мажоров классом старше. Дети стали бояться ходить в школу. Естественно – возмутились их высокопоставленные родители. Папу Максима на самом высоком уровне настоятельно попросили перевести своего неуправляемого отпрыска в другую школу. Новая школа была самой обычной. Парни были что надо. Именно тут Борисыч первый раз и сам получил по морде. Жизнь налаживалась!

Родители какое-то время пытались на него повлиять, поставить на верную стезю, но, будучи разумными людьми, поняли, что сын их далеко не дурак, что свою жизнь он решил делать сам, оставили его в покое и переключились на младшего сына. У Максима был шанс окончить десятилетку с золотой медалью, по всем предметам у него были отличные оценки, но «неуд» по поведению позволил государству сэкономить несколько граммов драгоценного метала.

Прочитав ещё в раннем детстве «Как закалялась сталь», своим жизненным кредо Борисыч сделал принцип «быть там, где трудно». Разъезжая с родителями по сытым заграницам, непросто было в полной мере его реализовать. И хотя он старался создавать себе максимум неудобств: мылся только холодной водой, никогда, даже при посещении Нью-Йоркских небоскрёбов, не пользовался лифтом, заставлял себя не есть вкусное (особенно когда очень хотелось) и есть невкусное (когда не хотелось совсем), но это было всё не то. Прочитав «Что делать?» Чернышевского (а это был 7–8 класс), Борисыч, вдохновившись Рахметовым, ещё больше усложнил себе жизнь. Он выкинул матрас, притащил лист фанеры и стал спать как бы на голых досках, с открытым окном, и даже зимой.

Окончив школу, Борисыч поступать никуда не стал. К тому времени он уже наработал на улице определённый авторитет. С лихой компанией подобных ему головорезов он принялся шерстить спекулянтов и подпольных цеховиков. Этого дерьма в Москве тогда уже вполне хватало, и бригада Борисыча работала без выходных, практически на износ. Такая работа его вполне устраивала: ненормированный рабочий день, возможность проявить творческую инициативу, испытать упоение от выброса адреналина, ну и результат всегда налицо. Именно тогда за Борисычем стали замечаться первые странности. Своих жертв он не грабил и не рэкетировал в классическом понимании этих слов. Произведя оперативною разработку какого-нибудь барыги, он заявлялся к нему на дачу или домой, немножко бил и делал предложение, от которого, как говорится, невозможно было отказаться. Барыге предлагалось либо быть до полусмерти избитым и ограбленным, либо тут же написать явку с повинной и отнести её куда следует. Если барыга соглашался, но потом обманывал, его вновь ловили, нещадно били и грабили. Подавляющее большинство предпочитало второй вариант. Зарплату же Борисыч и его верные нукеры получали с тех, которые обманывали или сразу предпочитали вариант первый.

Поначалу всё было хорошо: бригада новых Робин Гудов с энтузиазмом занималась общественно полезной деятельностью, районные ОБХСС пухли от покаянных заявлений неожиданно прозревших барыг, Борисыч с удовлетворением подсчитывал суммы, ежемесячно возвращаемые им в доход государства. Жизненное кредо, сформулированное в одном из школьных сочинений на заданную тему: «приносить максимальную пользу стране, быть там, где трудно», находило своё воплощение.

Первые проблемы возникли месяца через три ударной работы. Один подпольный миллионер после наезда подтянул свою крышу. Произошел разговор на повышенных тонах, силы были не равны – у приехавших оказались стволы, Борисычу пришлось ретироваться. Потом, обзаведясь обрезом двуствольного ружья и раритетным Наганом образца 1895 года, Борисыч стал себя чувствовать гораздо уверенней и уже не отступал. Будучи сыном дипломата и имея собственный недюжинный дипломатический талант, он порой выкручивался из самых безнадёжных ситуаций и оружие почти никогда не применял.

Но самый неприятный подвох ждал Борисыча со стороны государства, интересы которого он так рьяно соблюдал. Какая-то неблагодарная тварь, не желающая ни заявление писать, ни быть ограбленной, имела наглость обратиться в милицию. Возбудили уголовное дело, Борисыча промурыжили около месяца в СИЗО. Хорошо, что пострадавший потом одумался и заявление забрал. Борисыча отпустили, строго предупредив.

Но Боричыч не пал духом. Приносить пользу Родине можно везде. Он распустил свою бригаду и устроился на автозавод имени Лихачёва (ЗИЛ) учеником слесаря. На первую официально полученную трудовую зарплату купил матери огромный букет цветов, отцу – бутылку самого лучшего армянского коньяка, поблагодарил за счастливое детство и переехал из шикарных апартаментов в центре Москвы на съёмную квартирку в зашарпанной сталинке на Автозаводской. Началась его самостоятельная трудовая жизнь. За несколько месяцев, проведённых на этом прославленном предприятии, Борисыч поднялся от ученика до слесаря-моториста четвёртого разряда. Двигатель ЗИЛа он мог разобрать-собрать с закрытыми глазами. Впоследствии, когда уже служил на подводном флоте, не мог пройти мимо ставшего колом где-нибудь на оживлённой улице грузовика. Он подходил и в чём был – в тужурке с галстуком, при параде – отодвигал от открытого капота растерянного водителя, засучивал рукава и не более чем за полчаса реанимировал любой вздумавший было умереть автомобиль. Частым гостем у Борисыча случался начальник гаража нашей береговой базы, и я не помню случая, чтобы штурман не смог ему помочь.

Когда министром обороны был объявлен весенний призыв, Борисыч, не дожидаясь повестки, сам явился в военкомат, потребовал призвать его в ВДВ и отправить в Афганистан, где всё только начиналось.

О войне Борисыч рассказывал неохотно, скупо, но не ломался, не изображал из себя пропахшего потом и порохом охеренного фронтовика. И так называемый афганский синдром его счастливым образом миновал. Видимо, потому, что действительно воевал, а не околачивался вокруг, да около. Нормальный мужчина по природе своей воин, и всё, что связано с войной – грязь, кровь, оторванные конечности, потеря товарищей, – дело для него обычное. Вернувшись с войны, он не сойдёт с ума, не побежит к психологу, не озлобится, не сопьётся. А загадочный тот синдром это придумка журналистов, так же как чеченский и прочие. Мысль не моя, Борисыча. Наверное, так оно и есть. Иначе почему не было синдрома Сталинградской битвы или Курской дуги? Наше поколение ещё имело возможность плотно общаться с ветеранами Отечественной войны, и лично я никаких синдромов у них не замечал.

Два года от звонка до звонка (за исключением времени проведённого в учебке и госпиталях) Борисыч воевал в составе десантно-штурмового батальона ВДВ, а эти ребята, как известно, в тылу долго не засиживались. Дважды был ранен, оба раза, как говорил, легко. Первый раз пуля через грудь прошла навылет. Звучит страшно, но жизненно важных органов не задела. Помазали дырки зелёнкой, и через неделю в строй. Повезло, говорит, что бронежилет не надел. Пуля его всё равно бы пробила, но закрутилась бы, и на выходе дырка была бы с кулак.

Второе ранение было тоже пустяк, пуля попала в подсумок, разворотила магазин с патронами и на излёте немного набедокурила в животе. Всё бы ничего, но случилось это в день его рождения, после сытного ужина. А с праздничным ужином повар угодил! Ели нежнейшее мясо покапитански и такой родной русскому сердцу на чужбине – винегрет, и среднеазиатские манты размером с блюдце, на десерт были урюк, курага и золотистый изюм. Но и это ещё не всё. К чаю – торт о двадцати свечах и бутылка коньяка на тридцать харь, заныканная от начальства ещё в Хороге. И даже после этого всё было бы хорошо, не приспичь Борисычу среди ночи выйти проветриться. Даже штаны, говорит, не успел расстегнуть, звякнуло что-то в подсумке и в животе запекло. Выстрела не слышал.

Доктор осмотрел рану, покачал головой и посоветовал ротному срочно вызывать вертушку. Через час боль стала нестерпимой. Док налил стакан спирта, половину дал выпить раненому, чтобы не мучился. Борисыч выпил, потерял сознание и мучиться перестал. Вторую половину доктор выпил сам и спешно стал готовиться к операции.

Оперировали в палатке, где недавно был праздничный ужин. Со стола убрали никем не тронутый торт о двадцати свечах, снарядили под потолком гирлянду ламп и фонарей, положили раненого, и доктор сделал разрез. Когда ассистирующий сержант, боевой товарищ Борисыча, заглянул Борисычу в живот, он невольно отшатнулся. Нет, сержант не был кисейной барышней, боящейся крови, таких в ВДВ не держат. То, что он увидел, повергло в шок и самого доктора. Доктору захотелось побыстрее всё зашить, дождаться вертушки и передать раненого как есть.

Пуля, как известно, дура, да и была на излёте, но энергии её хватило, чтобы немного порыскать в животе. Чего она там только не нашла! Было и нежнейшее мясо по-капитански, и такой родной русскому сердцу на чужбине винегрет, были и среднеазиатские манты размером с блюдце, и урюк, и курага, и золотистый изюм! Восемь часов продолжалась операция! Прилетела вертушка и стояла под парами, готовая после окончания сразу раненого забрать. Доктор и ассистирующий ему сержант, боевой товарищ Борисыча, извлекли из живота и мясо по-капитански, и винегрет, и всё вышеперечисленное, долго искали там торт о двадцати свечах, потом вспомнили, что до него дело так и не дошло, и успокоились. Когда доктор уже готовился его зашивать, раненый очнулся.

Видя непонятные приготовления, Борисыч слабым голосом спросил: что случилось и что тот собирается делать? На что доктор заявил, что херня, ничего страшного, просто вырезал аппендицит, что наркоза больше нет, кончился, поэтому зашивать его будет на живую. Попросил, чтобы Борисыч не дёргался, всё равно бесполезно, привязан. Сказал, что разрешает кричать и материться сколько хочет, а лучше пускай поёт. Полчаса Борисыч бился в истерике, слова песен все почему-то позабылись. Он молил, ругался, угрожал. Обещал доктору и сержанту, боевому своему товарищу, поотрывать руки и головы, лишь только будет способен до них дотянуться.

Когда через пару недель Борисыч вернулся из госпиталя, никому он отрывать ничего не стал. Другу сержанту и доктору привёз по бутылке коньяка и стал называть их братьями.

Медаль «За боевые заслуги» и орден «Красной звезды» – заслуженные трофеи Борисыча в той войне. На гражданку совсем не тянуло. Опять хотелось туда, где трудно. За неделю до дембеля он написал рапорт на поступление в Военно-морское училище подводного плавания в славном городе Ленинграде. И уже через три месяца, после успешной сдачи экзаменов, Борисыч вновь проходил курс молодого бойца в составе роты первокурсников. Началась его военно-морская карьера. Пять лет напряжённой учёбы, жизнь на казарменном положении не Бог весть какой подвиг, многие через это прошли, но вряд ли кто-нибудь отказывался ради такого счастья от учёбы в МГИМО и карьеры дипломата!

Неотступно следуя своему кредо, Борисыч и по распределению попал в самый медвежий угол – Бухта Бичевинская, ста милями севернее Петропавловска-Камчатского, на дизельную подводную лодку 611 проекта, выпуска 1953 года. Если у кого-то возникнут сомнения в том, что Борисыч действительно оказался там, где наиболее трудно, пусть спросит у знающих людей. От себя сообщу, что бичевинские офицеры и их жены «Большой землёй» называли не европейскую часть России, а собственно Камчатку за пределами их базы, а Питером не Ленинград, а Петропавловск-Камчатский. Да и лодка 611 проекта – это, я вам скажу, даже не наш «Фокстрот». Но Борисыча всё устраивало. Он был доволен как никогда.

Бичевинские лодки редко простаивали в базе без дела. Три-четыре автономки в год, напряжённая боевая служба в северных суровых морях, как ничто иное, создавали ощущение истинного счастья. Тут даже придумывать ничего не требовалось, жизнь и так превратилась в сплошное преодоление. Но Борисычу и этого было мало. В свой первый офицерский отпуск он никуда не поехал. Прочитав незадолго до этого «Дерсу Узала», он остался на Камчатке и два летних месяца бродил по тайге с ружьём, промышляя рыбалкой и охотой. Когда Борисыч вернулся из отпуска, его никто не узнал. Это было какое-то бородатое, пропахшее рыбой, костром и потом чучело, в засаленном, драном ватнике, с двустволкой за спиной. За неделю его отмыли, побрили, привели в порядок и накормили. Выяснилось, что все два месяца Борисыч питался только тем, что самому удавалось добыть, по большей части это была красная рыба и красная же икра. Ночевал в палатке, к людям выходил пару раз: сначала когда кончились спички, потом – патроны. Надо ли говорить, что отпуском Борисыч остался безумно доволен.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10658

Предлагаю оставить пока кают-компанию. Думаю, настало время познакомиться поближе с нашим штурманом. В том, что личность эта незаурядная и тянет не то что на отдельную главу, но даже на достаточно объёмный том полноценного романа, вы в скором времени убедитесь сами. За время службы мне посчастливилось общаться со многими ярчайшими представителями рода человеческого. Скажу наверняка и готов с мордобоем отстаивать свою позицию, что именно в среде флотского плавсостава наблюдался в те годы наивысший процент неординарных и даже вполне выдающихся человеческих особей. Такого созвездия Личностей на один кубометр жизненного пространства, какое встречалось в «прочном корпусе» подводной лодки, я в жизни нигде больше не наблюдал, и Борисыч, несомненно, был среди них звездою первой величины.

Замечу, что всё это дошло до меня потом, тогда же, во время описываемых событий, я штурмана особо не выделял и даже несколько сторонился. В молодые годы пятилетняя разница в возрасте становится порой существенным препятствием к неформальному общению. Кроме того, его упёртый консерватизм и махровый материализм в сочетании с совершенно наивным идеализмом мне были не очень-то по душе. Опьянённый и уже развращённый популистской перестроечной трескотнёй, я плохо воспринимал мрачные пророческие эпикризы штурмана. Уважая и ценя Борисыча как сослуживца, боевого товарища и просто хорошего человека, я, тем не менее, относился к нему с некоторым даже подозрением. Мне казалось, что выдвигая и отстаивая свои экстравагантные идеи, он был не совсем искренен, а иногда даже и не совсем в себе. И в самом деле: какой же нормальный человек может усомниться в совершенно очевидном – в благости и несомненной полезности для всех нас, закомплексованных и замордованных граждан тоталитарного государства, набиравшего тогда обороты горбачёвского «процесса»? Мне представлялось, что делал это Борисыч единственно ради забавы, с целью лишний раз заявить о себе, покрасоваться на публике или просто прослыть неподражаемым оригиналом. Мне такие стремления были чужды, и понятно, что всерьёз штурмана я тогда не воспринимал.

Но время шло, стремительно раскручивался саморазрушающийся маховик новейшей российской истории, всё сыпалось, разваливалось, становилось с ног на голову, и даже хорошо знакомые люди, узнанные, что называется, до степени облупленности, начинали себя проявлять с совершенно непредсказуемой стороны. Очень скоро я был вынужден изменить своё мнение и о Борисыче, но в отличие от иных тут обошлось без разочарований. До меня постепенно начало доходить, что это действительно неординарный человек, и если ничего не остановит, то ждёт его по-настоящему большое будущее.

Ещё во времена нашей совместной службы я не раз отмечал про себя невероятную щепетильность штурмана в вопросах чести, финансовых и прочих деликатных делах. Он редко просил деньги в долг, в основном сам давал, но если всё же просил, давать можно было смело, отдавал вовремя, со штурманской точностью, чуть ли не до миллисекунды. Кроме того, штурман не воровал.

Тоже, скажут, подвиг! Нашёл чем гордиться. Даже сейчас встречаются ещё люди, которые не воруют.

Но напомню – времена были застойные, голодные, и – что греха таить – спутать государственные закрома с собственным карманом, что-нибудь из них умыкнуть в гараж или на кухню считалось не очень зазорным. Народ, каждый на своём месте, добирал то, что, как считал, государство ему недодаёт. В том или ином виде, кто-то меньше, кто-то больше, в меру своих сил и испорченности, но тащили все. Штурман не тащил!

Хозяйство подводной лодки – это, конечно, не база Военторга и не продовольственный склад службы снабжения флота, но и тут практически у каждого имелась возможность чем-нибудь поживиться. Нет, вы не подумайте, оружие и боеприпасы никто не продавал, и даже мыслей таких не возникало, но никто и никогда не поставил бы механику в упрёк то, что за несколько тонн солярки, вовремя списанных и не вытекших вследствие этого из дырявой цистерны в море, он выменял у хутнотов для экипажа видеомагнитофон с телевизором и при этом себя не обидел. Так же и помощник командира. Заведуя продовольствием и вещевым снабжением, он даже в те времена всеобщего и абсолютного дефицита, естественно, не голодал, но благодаря его пронырливости и разворотливости семьи офицеров корабля также редко испытывали недостаток в витаминах и разных деликатесах. Сами же господа офицеры, все как один, щеголяли в новых, жутко дорогих и престижных по тому времени, кожаных на овчинном меху канадках, а их жены имели возможность что-то себе смастерить из шинельного сукна и прочих время от времени появляющихся в домашнем хозяйстве дефицитных тканей.

Труднее приходилось минёру и начальнику рации: их заведование не предполагало доступа к сколь-нибудь ценным (с точки зрения рядового гражданина) материальным благам. Но и эти «бедные родственники» посильно вносили свою лепту в общий котёл повышения благосостояния экипажа. Начальнику РТС, к примеру, отваливалось в месяц не менее сорока литров спирта-ректификата, чистейшего и очень вкусного (не приправленного даже – для исключения применения внутрь – рвотным порошком!). Понятно, что и за месяц активного употребления выпить всё это в одиночку он не мог.

Минёрам спирта перепадало мало – какие-то жалкие три литра, в заведовании же находился сплошной неликвид: мины, торпеды, пара перископов, двенадцать автоматов, пара десятков офицерских пистолетов, ракетница, ну и, конечно, куча патронов ко всем этим стволам. Вещи всё, конечно, хорошие, в хозяйстве, безусловно, полезные и, надо сказать, весьма дорогие – одна торпеда, например, чего стоит! Но продать – ни-ни: моментальная каторга, да и как можно!

Был у меня, впрочем, случай, когда я чуть было сказочно не разбогател. Выгружались мы как-то в Конюхах. Если помните, именно там, в посёлке Конюшково, что на юге Приморья, происходили в то время манипуляции по приёму–сдаче ядерного боезапаса. Всё было как обычно. Замерили скорость ветра – оказалось в норме, установили торпедопогрузочное устройство, доложили на берег специалистам со спецарсенала. Те пришли, всё проверили, дали «добро».

Не мешкая, приступили к делу. Из аппарата лебёдкой за хвост вытянули в отсек первую торпеду. Вы когда-нибудь держали в руках ядерное оружие? Непередаваемые, скажу, ощущения! Вот она лежит прямо передо мной, тёмно-зелёная сигара. Внешне ничем не примечательная. Ни габаритами, ни цветом от обычных торпед не отличается. И головная часть тоже обычная, такая же темно-зелёная, а не какая-нибудь там ярко красная или ядовито-оранжевая. И нет никаких знаков радиационной опасности, предостерегающих надписей, черепов там с костями и прочего. Всё безобидно и скромно. Но это только внешне. А как подумаешь о том, какая в ней скрыта мощь, какая разрушительная сила, то возникает в душе почтительный трепет, холодок начинает куда-то подступать, что-то внутри сжиматься, и почему-то шёпотом хочется разговаривать.

Медленно, миллиметр за миллиметром, тянем торпеду наверх. Там её уже ждёт специальный, проверенный-перепроверенный всевозможными комиссиями автокран. Нежнее, чем принимает на руки первенца молодой отец, кран берёт торпеду и переносит в кузов ожидающего рядом специально оборудованного КАМАЗа. Затем действие повторяется. Из другого аппарата вытягиваем вторую торпеду. Опять душевный трепет и разговоры вполголоса. Опять миллиметр за миллиметром по наклонным полозьям лотка ТПУ тянем её трескучей лебёдкой наверх. Ещё полчаса, и гора с плеч: ядерный боеприпас будет сдан, боевому дежурству конец. Резко упростится режим службы. Экипажу больше не надо будет месяцами сидеть на борту в полном составе (даже когда лодка стоит у пирса). Завтра вернёмся во Владивосток и разбежимся по домам.

Но наверху какая-то заминка, торпеду не принимают. Кран сворачивает манатки и уезжает в гараж. Ко мне подходит главный головастик (так на флоте называют специалистов по ядерным головным частям), тычет в нос вертушку-анемометр и говорит, что выгрузку прекращает, т.к. скорость ветра превысила разрешённое значение на 1 м/с. Возвращает пачку накладных и радостный, что сегодня пораньше освободился, убегает к жене домой. А наша семейная жизнь снова откладывается на неопределённый срок.

Оставлять торпеду на палубе никак нельзя, вдруг дождь или украдут. Вновь, миллиметр за миллиметром, действие повторяется, уже в обратную сторону. Но в отсеке оставлять тоже нежелательно – головная часть ядерных торпед для облегчения веса не имеет биологической защиты и сильно фонит. Находиться рядом долго нельзя. Делать нечего, засовываем обратно в торпедный аппарат. Закрываем крышку и опечатываем.

Наутро полный штиль. Флаг и гюйс на флагштоках повисли и не колыхнутся. Но никто не спешит забирать у нас оставшуюся на борту ядерную торпеду. После обеда я набрался наглости и позвонил на ТТБ. Первый раз мне показалось, что я не туда попал. Сонный голос ответил, что он ничего не знает, попросил не мешать работать и сладко зевнул. Через полчаса я набрался наглости и вновь позвонил. Я спросил: когда всё-таки придёт кран и начнётся выгрузка? В ответ тот же голос недовольно сообщил, что всё было выгружено вчера, что у него на столе лежат накладные о принятии на хранение двух(!) торпед, попросил не морочить голову и бросил трубку.

Озадаченный, я достал свои экземпляры накладных и убедился, что я вчера действительно сдал две торпеды, а не одну. Размашистые подписи главного головастика стояли там, где им и положено было находиться! Из всего следовало, что находящаяся у меня в аппарате торпеда лишняя и по праву принадлежит мне. Я тут же поспешил сообщить командиру о том, какое счастье нам подвалило. Командир тоже очень обрадовался. Мы единогласно порешили загнать торпеду Саддаму Хусейну. Небольшой спор вышел только по вопросу, сколько с него содрать. Командир сказал, что с друга он драть не будет – миллиона долларов хватит, а я, не мелочась, хотел десять.

Часа два ещё мы ходили миллионерами, радовались за Саддама Хусейна и за Ирак, который больше не посмеют гнобить проклятые американцы, но перед ужином на пирс прибыл кран и представители ТТБ. Скорость ветра оказалась в норме. Не прошло и часа, как мою торпеду, опять нежно, как первенца молодой папаша, нет, даже нежнее – как заветную поллитровку из рук барыги-перекупщика принимает утром, до открытия гастронома, страждущая душа сантехника, подхватил известный нам уже автокран и уложил в кузов КАМАЗа-торпедовоза. И увезли её, родимую, в подземные хранилища с глаз долой.

Обидно, а ведь был шанс тогда ещё, в конце 80-х, изменить весь ход мировой истории: спасти Саддама Хусейна от застенка и виселицы, а Ирак от разграбления американцами. И никакого ИГИЛа, никаких террористов, ничего бы не было! Такая вот несостоявшаяся геополитика...

Но продолжаю про штурмана. Я остановился на том, что в заведовании минёров находился сплошной неликвид. И спирта выдавали всего три литра на месяц, а начальнику РТС – сорок. Но, несмотря на такую несправедливость, минёр тоже считался в экипаже вполне уважаемым человеком, потому как всё же вносил свой сугубо материальный вклад в дело всеобщего процветания и благоденствия.

Кто не видал наших нынешних новогодних фейерверков? Раньше они тоже были – конечно, не такие красочные, как сейчас, – но, тем не менее, ощущение праздника вызывали. Но откуда брались в небе эти шипящие стремительно взмывающие вверх молнии и разноцветные огни, если в магазинах ничего подобного отродясь не бывало? Да всё оттуда же – из закромов Родины! Именно тогда, в преддверии пролетарских и прочих общенародных праздников, даже минёр становился на корабле весьма значимой фигурой! И правильно: какому же уважающему себя отцу семейства не захочется в новогоднюю ночь порадовать родных и близких персональным мини-салютом и на зависть штатским соседям бабахнуть из ракетницы прямо с балкона? Именно для удовлетворения подобных потребностей минёру в течение года приходилось после каждого выхода в море изводить кипы бумаг, сочинять правдивые акты списания, объяснительные одна нелепее другой, отчуждая тем самым у государства необходимое количество специальных сигнальных средств и разной пиротехники.

Но полезность минёра для общества этим не ограничивалась. Мы знаем, что любой вышеупомянутый отец семейства по совместительству является ещё и мужчиной (практически всегда). А всех мужчин неизменно тянет к разным железякам и особенно – к оружию. Пострелять хоть по банкам, хоть по бутылкам, с двух рук или хотя бы с одной – водкой не пои, но дай потренироваться. Вот тут-то минёр опять оказывался незаменим.

Предположим, выходной день. Подводная лодка в море, надводное положение. Очередное задание Партии и Правительства успешно выполнено, ожидается разрешение на возвращение домой. Большая приборка произведена, все фильмы по третьему-четвёртому разу просмотрены и даже уже в обратную сторону прокручены, но путь в базу почему-то ещё закрыт. Чем заняться? После недолгого раздумья с мостика следует давно уже всеми ожидаемая команда командира:

– Минёра с автоматами на мостик! Боцман, приготовить плавающие мишени!

Всё, боевая подготовка продолжается! Сначала командир и старпом расстреляют по консервным банкам каждый по несколько рожков. Потом – по старшинству и нисходящей – к делу подключаются все остальные: офицеры, мичманы и матросы, не имеющие особых нареканий по службе. К концу дня от минёрских запасов не остаётся и следа, автоматы если не расплавились, то неделю ещё остывают в оружейной пирамиде, вся надстройка и рубка усеяна дымящимися тёмно-зелёными окурками гильз, но все довольны и счастливы, день удался, минёр – звезда сезона!

Но я немного отвлёкся – не совсем о том хотел рассказать. Меня сейчас интересует больше штурман. Всем он был, без сомнения, хорош, но проку для общественности практически никакого: только языком складно помолотить да при необходимости технично заткнуть рот замполиту. Ладно бы ещё нечего было украсть, так нет же – шхиперского имущества и прочего барахла сколько угодно: одних только красок, грунтовок, черни, сурика несколько бочек в каптёрке на берегу без толку пропадают! И что вы думаете! Сам ни литра домой не унёс (в общаге в комнате ремонт делал – краску в магазине покупал!) и никому ни грамма не даёт! А капроновые швартовые концы? Да им же цены нет! Хунтоты за погонный метр такими деньгами совратить пытались! Но нет! Стоит на страже социалистической собственности, как Железный Феликс или как та известная собака на сене. В итоге так и увезли концы домой, где за них ни рубля рванного, ни копейки ломаной не выручишь. А штурман ходит довольный, шуточки-прибауточки направо-налево расточает, жизни радуется, и это несмотря на то, что – голь перекатная, с чем в прошлом году из дома ушёл, с тем же назад (из загранрейса, между прочим!) и вернулся. Не то что видиком или там «Шарпом» двухкассетным – даже потёртыми джинсами не обзавёлся!

Конечно, местной валюты нам за границей не давали. Плохо это, но не такая уж беда. Голова-то человеку зачем дана? Не для того же только, чтобы государственные харчи перемалывать. Включи мозги, раскинь ума палатой! Купи, например, заранее в Военторге с десяток кремовых рубашек, а лучше зелёных, сапоговских (они у хунтотов дороже ценятся) и произведи элементарный ченчь, или по-вьетнамски – кэнем. Так нет же – принципы, видите ли, не позволяют! Без штанов будем ходить, но ни на миллиметр от них, проклятых, не отступимся. В итоге по приходу домой за законно полученные свои инвалютные чеки втридорога у спекулянтов потом всё покупал, а большую часть валюты так и не успел отоварить: наступил апогей перестройки, и трудовому народу многое тогда простилось.

Для инопланетян, молодых или тех, у кого папа был завсклада, поясняю, что джинсов, видиков и разных там «Шарпов» в Советском Союзе не было, так же как секса, безработицы, бездомных и прочих пережитков капитализма. Поэтому если что-нибудь из импортных товаров и попадало на внутренний рынок, то стоило безумных денег. Обыкновенные джинсы, например, можно было купить не меньше чем за месячную зарплату высококвалифицированного инженера, а на самый простой видеомагнитофон копить пришлось бы года три, так же почти, как на автомашину. Это я говорю не для того, чтобы опорочить советскую действительность, её такой мелочью не опорочишь, а для того, чтобы дать представление о масштабе цен и о том, каким соблазнам приходилось противостоять штурману. Замечу, кстати, что это ему удавалось без особого труда, и не воровал он не потому что боялся, а потому что так был устроен.

Такой вот был кадр – наш штурман. Оригинальничанию его, совершенно, кстати, не показному, а естественному и вполне бескорыстному, не было никакого предела. В своей экстравагантности он кидался из одной крайности в другую. То вдруг становился йогом и ярым вегетарианцем, в течение нескольких месяцев измывался над собственным организмом, ломая его принятием различных замысловатых поз и питаясь исключительно растительной пищей. Через пару недель после начала эксперимента Борисыч похудел на десять килограммов. Чувствовал он себя при этом прекрасно, только жаловался порой, что из ночи в ночь видит один и тот же сон – чебуреки. Как он ест их, хрустящие и горячие, как вгрызается в сочную мякоть и жир стекает по бороде и рукам.

Доведя себя за три месяца до образа чуть ли не анатомического манекена и вполне удовлетворившись полученным результатом, Борисыч в один прекрасный вечер прекратил эксперимент. Новый день его начался с полукилограммовой банки тушёнки и с полновесной, со слоем сливочного масла в палец толщиной, птюхи. В ближайшие же выходные он от души наелся в городе чебуреков, да так повеселился, что доктор Ломов потом сутки потел, пробивая клистирами и прочими хитроумными приспособлениями штурманскую прямую кишку, восстанавливая таким образом её утраченную проходимость.

Завязав с очередным чудачеством, штурман тут же находил себе новое занятие по душе. Он постоянно был чем-нибудь одержим. Немного оклемавшись, восстановив по возможности стол и стул, Борисыч в один прекрасный день оседлал новую идею – стать сильным, как штангист Жаботинский, и красивым, как Аполлон Бельведерский. Кубрик в казарме тут же был загромождён гирями, гантелями, всевозможными специальными приспособлениями и превратился в мини тренажерный зал, а сам штурман принялся усиленно качаться. До кровавых мозолей он работал с эспандерами и отягощениями, часами подтягивался на турнике, отжимался от пола сотни и тысячи раз в день, используя для этих дел каждую свободную минуту. Ел при этом Борисыч уже абсолютно всё, очень помногу и никогда не наедался.

Порой он прибегал и к несколько нетрадиционным методам тренировки. И если бы командир случайно не споткнулся о штурманский портфель, с которым тот никогда не разлучался, то о том, сколько этот чемоданчик весит, никто и никогда бы не узнал. Но даже после того, как командир отматерился, успокоился и залечил ногу, штурман продолжал носить в портфеле два блина от штанги весом в десять килограмм каждый.

Находясь в море на корабле, штурман также умудрялся не прерывать свои занятия. В надводном положении это было достаточно просто – подтягивался, держась руками за ребра жесткости ограждения рубки. Под водой приходилось сложнее, но и там Борисыч находил возможность посамоистязаться. Жалко было на него смотреть. Перед каждым выходом в море штурман часа два перетаскивал на борт весь свой спортинвентарь. Механик при этом подозрительно и даже порой откровенно враждебно на него поглядывал, словно боялся, как бы из-за такого перегруза в дальнейшем не возникло проблем со всплытием.

По приходу во Вьетнам весь штурманский арсенал гирь, гантелей и прочих отягощений непостижимым образом куда-то испарился. Поиски, понятное дело, результатов не дали, и он был вынужден заказать на плавмастерской изготовление новых. На этот раз из железа. Да, забыл сказать, предыдущий комплект за неимением лучшего материала работяги с «Дальзавода» выточили ему частично из бронзы, а частично из чистейшей меди. В этом-то, на мой взгляд, и кроется причина пропажи. Даже не владея дедуктивным методом, можно догадаться, что кто-то из сердобольных бойцов решил штурману помочь – максимально облегчить его физические страдания, улучшив заодно и своё материальное положение. Но жутко дорогие здесь медь и бронза, как, впрочем, и другие материальные блага, Борисыча не очень-то занимали. Поэтому горевал он не долго. С новым же комплектом снаряжения, который оказался в два раза тяжелее прежнего, Борисыч стал и в два раза счастливее.

Возможно, кто-то из особо дотошных читателей обнаружит здесь некую неувязочку. Действительно, если такой честный, не знал, что ли, штурман, что для его гантелей работяги в обоих случаях спёрли материал? И вообще, почему добывал инвентарь незаконным путём? Объяснение этому простое – штурман был хоть и честный, но не идиот. Он понимал – система так устроена, что если вмиг все станут такими, как он, то в стране моментально наступит полный и окончательный коллапс. Для сохранения душевного комфорта ему было достаточно самому не воровать. Воровства других не поощрял, но смотрел на это дело философски, давая возможность каждому самостоятельно решать щепетильные вопросы со своей совестью. Он платил честно заработанные деньги и о прочем предпочитал не заморачиваться. Ну а насчёт законности приобретения вспомним, что то были времена абсолютного и повсеместного дефицита. Понятно, что у корабельного офицера не было ни времени, ни желания тратить редкие свободные от службы часы в бесконечных очередях. Если после такого уточнения образ нашего героя несколько поблёк в глазах отдельных читателей, то ничего тут не поделаешь, мы знаем: в моём произведении – правда жизни превыше всего!

Вам ещё не надоело про штурмана? Что поделаешь, личность колоритная и, можно даже сказать, – фактурная. Мы же всё ещё движемся неизвестно куда в подводном положении (не забыли?) и будем двигаться туда же ещё суток двое-трое. Чем, если не есть и не спать, можно заниматься на подводной лодке в свободное от вахты время? Можно, конечно, почитать труды классиков марксизма-ленинизма, повторить любимые статьи корабельного устава, но скажу честно: лучшего занятия, чем предаваться флотской травле, не придумаешь. Поэтому если что, извиняйте, но про штурмана – это только начало.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9752

Трудно было понять, чем вызвано такое упорство зама в отстаивании столь сомнительной позиции. Плохо верилось в то, что он действительно верит в непогрешимость линии партии и лично Горбачёву. Ко времени описываемых событий многим здравомыслящим людям было уже ясно, что перестройка не оправдывает надежд, что она во многом себя дискредитировала и вообще процесс пошел вразнос. Первая эйфория от объявленных свобод прошла и сменилась растерянно-выжидательными ощущениями: «что-то здесь не так» и «что же из этого выйдет?». Лично мне кажется, что существовало более правдивое объяснение такому упёртому поведению зама, и оно, как водится, лежало на поверхности.

Как я уже упомянул, среди десятка пассажиров, пошедших с нами в «увлекательную морскую прогулку», был и начальник политотдела. Это был пухленький седоватый дядечка с честными, бесцветными глазками навыкате, всегда задорно и с энтузиазмом взирающими на окружающий мир. Он имел довольно солидное для масштабов своей деятельности звание – капитан первого ранга, и необычную, ничего не говорящую непосвященным кличку «Воть-воть». Нашим доморощенным острякам в своё время даже не пришлось напрягаться, чтобы эту кличку ему придумать – он сам её подсказал, выступив в первый раз перед экипажем с небольшой зажигательной речью. Его манера говорить предполагала диалог, в данном случае – с самим собой. Он сам себе задавал интересующие (как он считал) нас вопросы и сам же на них отвечал. При этом каждая фраза его выступления заканчивалась утверждением: «Воть-воть, и я так говорю» либо: «Воть-воть, я вижу, и вы так думаете». Кроме того, он был подчёркнуто демократичен, изображал из себя этакого умудрённого жизненным опытом, заботливого «папашу», ко всем обращался на «ты» и со всеми, особенно с матросами, первым здоровался за руку.

После инцидента с Рожкиным зам, как мы помним, панически стал бояться шахты рубочного люка, а так как из подводной лодки это единственный выход на белый свет, то ему приходилось по нескольку раз в день испытывать нешуточный стресс: превозмогая себя, карабкаться и спускаться по злополучному трапу. Даже в подводном положении, когда люк был закрыт и в шахте, даже теоретически, никого не могло находиться, зам предпочитал стоять от неё подальше, опасаясь, как бы чего не произошло. Возможно, именно этот фактор или еще какие-то приобретённые фобии стали определяющими в неожиданно созревшем у зама решении навсегда оставить подводный флот и попытать счастья на берегу.

Оставалась самая малость – найти достойную себя непыльную береговую должность. И тут заму почти повезло. Незадолго до нашего прихода в Камрань освободилась штатная единица начальника клуба на ПМТО. Это было то, что надо. Обязанностей практически никаких, двойной оклад плюс оклад в местной валюте, в подчинении – мичман и полтора матроса! Но для получения этого лакомого куска надо было заручиться расположением начальника политотдела, показать себя во всей красе и хоть до смерти зализать ему задницу. Именно этим и занялся зам с первой секунды прибытия Воть-воть к нам на корабль. Вероятно, по этой же причине он так упорно нёс свою околесицу.

Как мы имели возможность убедиться, штурман наш был человек хоть и военный, но далеко не дурак. Помимо обширных знаний (одно то, что все три тома «Капитала» он прочел без всякого принуждения – для собственного, так сказать, развития, – о многом говорит), он обладал еще и талантом стратега. Сообразив, что лобовая атака при таком раскладе не принесёт желаемых результатов, штурман решил сменить тактику.

С заинтересованным видом послушав ещё какое-то время туманные рассуждения зама, Борисыч изобразил на своей физиономии нечто, напоминающее раскаяние, скроил жалкое растерянное лицо и, словно застигнутый врасплох неопровержимой логикой оппонента, принялся говорить мягко и вкрадчиво, будто извиняясь:

– Вы сейчас так хорошо сказали, уважаемый Андрей Николаевич, таких правильных и умных вещей наговорили, что я совершенно раздавлен Вашей логикой и особенно такой непоколебимой верой в «наше правое дело» и «светлое будущее». Мне даже как-то стыдно стало за мои попытки принизить «величие грядущих свершений». Действительно, как можно оспаривать столь очевидные факты? Коню понятно, что за эти пять лет сделано очень многое. Моя позиция, конечно же, не бесспорна, но известно ведь, что всеобщее единодушие бывает только на кладбище. Я полностью согласен с Вами, что накопившиеся проблемы надо срочно решать. А как решать, давайте разберёмся. Только без навешивания ярлыков, пожалуйста, и без этих Ваших обвинений в мещанской недальновидности. Я такой же, как и Вы, коммунист, только зарплату не за то получаю, поэтому, в отличие от Вас, о происходящем сужу не по долгу службы, а, как это говорится, по долгу совести.

Видно было, что заму сделалось немного не по себе. Он слишком хорошо знал штурмана, чтобы поверить в столь быструю капитуляцию. Да и само в ышеприведённое заявление, произнесенное тихим елейным голоском, так явно сочилось плохо прикрытым ядом иронии, что зам опешил. В первый раз в жизни не найдясь, что ответить, он растерянно пробормотал нечто невразумительное:

– Ну, что ж... пожалуйста... это же... как сказать...

Между тем штурман продолжал говорить в той же манере сладкого дружелюбия, рассыпаясь в комплиментах и тщательно подбирая слова.

– Вы вот тут говорили, уважаемый Андрей Николаевич, что народ наш в лице рабочего класса и в особенности его авангарда – трудовой интеллигенции – активно поддерживает все начинания Горбачёва. Не могу отрицать очевидного факта, это, безусловно, так! И пример Вы хороший привели, прямо-таки показательный. Действительно, спроси сейчас любого нашего матроса: «За перестройку ты, негодяй, или нет?» – ни одного такого гада, который будет против, не окажется. Да как же иначе? По-другому и быть-то не может! Ведь именно массы, именно народ, наш кормилец, обладает тем... как это сказать... сермяжным чутьём... той глубинной многовековой мудростью, которая безошибочно, на подсознательном уровне, помогает ему определить, что для него хорошо, а что плохо. Вы с этим согласны Андрей Николаевич?

– Как-то Вы это цветисто завернули, Максим Борисович, но в принципе да! Нельзя недооценивать созидательный потенциал народных масс, их коллективный опыт, классовое чутье... так сказать... – медленно, вновь обретя присущую ему солидную уверенность, отвечает зам, принимая от вестового новую кружку кофе, и всё ещё с недоверием, словно в ожидании подвоха, поглядывая на штурмана.

– Так вот и я говорю: народ сам разберётся, что ему нужно, а что нет, и худого себе не сделает, – продолжает истекать елеем штурман. – И демократия ему нужна не для пустой говорильни, как это с первого взгляда может показаться, а для того, чтобы собственными руками создавать своё светлое будущее. Я так вот думаю, Андрей Николаевич, – не стоит бояться того, что демократии окажется слишком много. Она либо есть, либо её нет вовсе. Правильно? Любые попытки её дозирования вновь приведут к тоталитаризму. По той же причине мне не совсем нравится и это словечко – «демократизация», чем-то от него несёт дурно пахнущим. Вам не кажется? Ни то, ни сё. Возможно, потому, что настоящая демократия отличается от «демократизации» так же, как канал от канализации. Вы согласны со мной Андрей Николаевич?.. Да не с тем, что канал и канализация – разные вещи, а с тем, что демократия не должна быть половинчатой и много её не может быть в принципе?

– Конечно, согласен. Об этом и Горбачёв постоянно говорит, – мягко, уже почти дружелюбно отвечает зам. – Гарантия невозможности возврата к тоталитаризму – это неограниченная свобода слова и восстановление демократических принципов управления государством, что у нас на каждом шагу сейчас и делается. Но мне кажется, что Ваше сравнение с канализацией здесь не совсем уместно. Демократизация сегодня – это... как бы выразиться... это полноводная река, наполняющая жизнью обезвоженную периодом застоя пашню нашего общества.

– О! А теперь Вы цветисто завернули, у меня, наверное, научились, Андрей Николаевич? Но спору нет – мысль правильная. Из нее следует, что демократия – это панацея, это и есть та чудо-таблетка, которая помогает везде, всегда и от любой болезни. А самое главное – передозировки быть не может. Прямо универсальное средство и, что особо ценно, без побочных эффектов!

– Доктор, просвети нас! – штурман обращается к Ломову, который пару минут назад, дождавшись свободного места, бочком протиснулся за стол и, не совсем еще уловив сути происходящего разговора, крутил большой взлохмаченной головой, с интересом поглядывая то на зама, то на штурмана. – А в медицине такое возможно, чтобы такая универсальная таблетка была и от головы, и поноса, и от сифилиса, всем помогала и совсем без проблем?

– Таблеток таких нет и пока не предвидится! – отложив в сторону ложку и наморщив лоб, важно отвечает Ломов, довольный, что и здесь без него не могут обойтись. – Но тебе, Борисыч, как лучшему другу клизму посоветую. Наивернейшее средство! А у тебя, кстати, что болит? Ты, если что, смотри, – не молчи... подходи...

Ломов участливо смотрит на штурмана, и всем становится ясно, что доктор никогда не оставит товарища в беде.

– Да ничего у меня, Сёма, не болит, душа вот только на части разрывается! За державу обидно! А про утопленные часы уж и не говорю...

– Так вот и подходи, устрою всё в лучшем виде. Гарантированно поможет, – расплываясь в белозубой улыбке, душевно предлагает док штурману. – Так пронесет – ни о чём другом и думать не захочешь. Ты, главное, Борисыч, не тяни.

Если надо, я мигом всё приготовлю!

– Ты, штурман, только потом от замполита подальше держись, он тебе, если что случится, как Рожкину, – не простит! – подает голос старпом, до сей поры подозрительно молчавший. То ли тема разговора казалась ему малоинтересной, то ли гороховый суп, которого, не задумываясь о последствиях, он уплетал уже вторую тарелку, оказался особенно хорош.

– А вы, Андрей Николаевич, – обращается он к заму, – попросите у Максима Борисовича зонтик на всякий случай. У него есть, я знаю, – в штурманской рубке под столом лежит.

Зам делает обиженное лицо, хочет обидеться, но тут старпом неожиданно замолкает. Отложив в сторону ложку и вооружившись вилкой, он что-то пристально разглядывает у себя в тарелке. Взгляды присутствующих немедленно обращаются к нему. Горыныч поддевает на вилку здоровенного таракана, за мгновение до этого спикировавшего с подволока к нему в тарелку. Он бережно опускает таракана на стол и легонько подталкивает вилкой к краю.

– Ну, иди, дорогой, домой. Супруге привет передавай, детишкам. – Старпом щелчком отправляет таракана в угол.

Отследив траекторию полета, глубокомысленно замечает: «Рожденный ползать, летит недолго» и, совершенно невозмутимый, продолжает хлебать из той же тарелки гороховый суп.

Это событие никого особо не смутило, хотя и добавило несколько свободных мест за столом, что было весьма кстати. Двое едоков из числа пассажиров почему-то решили не заканчивать ужин. Сдавленными голосами они пожелали присутствующим приятного аппетита и спешно покинули кают-компанию. Освободившиеся места пустовали недолго. На липкий дерматин лихо взгромоздились, дожидавшиеся своей очереди, помощник с механиком. Они, как водится, также пожелали присутствующим приятного аппетита и решительно взялись за ложки.

Подождав, пока вновь прибывшие шумно рассядутся, штурман сладко зевнул, прикрывшись ладонью, извинился, промокнул салфеткой лоснящийся лоб и, как ни в чём не бывало, продолжил:

– Так вот я и говорю! Если без демократии шагу ступить нельзя, если именно она является панацеей от всех болезней общества, то какого хрена я на неё бочку катил? Вы уж простите меня, Андрей Николаевич, за мои незрелые высказывания, очень прошу! А чтобы уж окончательно развеять все мои сомнения, проясните напоследок ещё такой вопрос. Демократия в глобальном масштабе для всех одна или качество её меняется в зависимости от местонахождения страны или, скажем, её традиций? Вот в идеале как должно быть? Для папуаса Новой Гвинеи, который ещё и сегодня не прочь зазевавшегося соседа скушать, потому как есть больше нечего, демократические свободы такие же должны быть, как, скажем, для отъевшегося американского сэра, который в сытости и при, хотя и отсталой, как мы понимаем, буржуазной, но всё же демократии уже пару столетий живет? Или папуаса всё же можно в чём-то ущемить? Для его же, естественно, блага! А вдруг, когда всё будет дозволено, он исключительно «человеческими жертвами» захочет питаться? Одним словом, если где-то в мире идет явный зажим демократических свобод граждан, это может быть чем-то оправдано?

– Мы этого вопроса уже касались, Максим Борисович, и мне казалось, свою позицию я достаточно хорошо прояснил, – зам покровительственно смотрит на штурмана. – В демократии не может быть двойных стандартов. Азия, Африка так же, как Европа и Америка, должны находиться в едином демократическом и правовом поле, и это будет гарантией от возникновения в мире новых тоталитарных режимов. Мы видим массу примеров прогрессивных преобразований в странах, ещё недавно стоявших на феодальной ступени развития. Ныне там идет полномасштабное демократическое строительство, и нет сомнений, что эти действия принесут свои положительные плоды. Идеология, оправдывающая зажим демократических свобод граждан в зависимости от их национальности, цвета кожи, культурных или иных традиций, является по сути расистской. Вы же сами, Максим Борисович, говорили, что истинная демократия бывает только одного вида: либо она полная, без всяких допущений и оговорок, либо её нет вообще. Поэтому в идеале что в Европе, что в Африке, что в Папуа Новой Гвинее всё должно быть одинаково, без всяких поправок на местный менталитет. Стандарт тут один, и третьего не дано!

– Отлично, Андрей Николаевич! Сильно сказано! – штурман одаривает зама широкой обезоруживающей улыбкой. – Мне тут и добавить-то нечего. Правильно поставленный вопрос – исчерпывающий ответ. Как мне это нравится! С Вами становится приятно общаться: никакой воды, сплошная конкретика.

– Спасибо, конечно, Максим Борисович, но ничего нового я не сказал, тем более что Вы сами до этого додумались. Хотя должен заметить, и мне приятно наблюдать Вас, извините, в здравом уме. А то предыдущими своими высказываниями Вы меня прямо-таки ошеломили. Я слушал Вас и, признаюсь, в душе недоумевал. Что это – буйное помешательство или изощренная провокация? Мне было непонятно: ну как такое возможно, чтобы человек в здравом уме, советский офицер и к тому же коммунист имел столь нелицеприятное мнение о своём народе, который его кормит, обувает и одевает? Который, между прочим, создал и доверил ему в руки такое грозное оружие, – зам пытается развести руками, показать, где вокруг нас находится это самое оружие, но, плотно зажатый со всех сторон, оставляет свою неуклюжую затею.

– Ну, что Вы, Андрей Николаевич? Как Вы могли меня в таких делах заподозрить? – штурман делает испуганное лицо, смиренно прижимает ладони к груди, и всем тут же становится ясно, насколько ошибочны были относительно него подобные подозрения.

– Я, возможно, говорил несколько эмоционально, но ни в коем случае не хотел бросить тень на некоторые, можно сказать, святые для каждого советского человека вещи, – скромно продолжает оправдываться штурман. – Я люблю наш народ и, более того, сам являюсь его неотъемлемой частью. Я до армии слесарем на автозаводе успел поработать. Сколько поллитровок мужикам перетаскал… Они меня жизни учили: шары с утра зальют – и давай наставников изображать: «Ты, студент, слушай сюда, да ума-разума набирайся!». Один раз приходит к нам в цех парень с соседнего цеха, что-то ему надо было на токарном станке выточить, ерунду какую-то, работы минут на пятнадцать. Деньги предложил по тем временам немалые – пять рублей. Вы думаете, кто-то из мужиков обрадовался возможности заработать, домой лишнюю пятерку принести? Как бы не так! Горд наш рабочий человек! Пальцем для собственного блага не пошевелит! Зато, если кровную копейку недополучит или ущемление в чём-то почувствует, жалобами и нытьем всех зае@ет! Как вы думаете, что мои наставники парню ответили? А сказали они ему приблизительно следующее: «Ты подожди, уважаемый, видишь – мы заняты. Вот сейчас в домино доиграем, потом перекурим, а там, глядишь, и обеденный перерыв начнется. Ты, если что, подходи после обеда, посмотрим, что у тебя там... Если время будет...». Так ни один из них и не оторвал свой зад, даже не глянул, что, собственно, сделать требовалось!

Штурман с хитрым прищуром смотрит на зама.

– Вы, Андрей Николаевич, с такой особенностью нашего трудового элемента не сталкивались? Вот ведь как Вам повезло! А я, на подобных примерах воспитываясь, решил по неопытности, что знаю наш народ изнутри, его, так сказать, надежды и чаяния. Но вижу сейчас – ошибался. Конечно же, неосмотрительно и глупо было с моей стороны допускать столь опрометчивые высказывания. Как можно сводить потребности простого народа к банальным водке и жрачке? Конечно же, они необозримо шире. Мужикам, например, футбол ещё подавай, бабам – мексиканские сериалы... ещё какую-нибудь... хрень...

– Нет, Максим Борисович, Вы неисправимы! Вот опять ёрничать начинаете! – в голосе зама сквозит разочарование. – Вы вроде бы...

– А что я такого сказал, – перебивает его штурман. – Вам что – не нравится наш футбол?

– Да причём здесь футбол? Мы говорим о других вещах – о советском народе, о его роли в общественных процессах... О народе, который сам творит свою историю...

– А роль личности в истории Вы так же отрицаете, как футбол и прочие интеллектуальные игры?

– Да на кой чёрт Вам сдался этот футбол и причём здесь роль личности? Не пытайтесь меня запутать! При демократии роль личности сводится к минимуму и всё решает народ через своих представителей в органах исполнительной власти.

– Интересно... Как же это так происходит? Я понимаю, если, скажем, все в одном колхозе живут и лично друг друга знают. Тогда конечно. Они могут набиться в сельсовет и выбрать из своего круга достойных. А как быть в масштабах страны? Как быть, когда во власть выдвигаются те, кого большинство населения страны не знает лично? Не получится ли, что представителями народа станут те, кто больше денег вывалит или лапши на уши электорату навешает? Какая же это демократия? Этому ещё Ленин исчерпывающее определение дал: «олигархическая плутократия», вот как это называется. Вы вот тут согласились со мной, что демократии много не бывает и без неё – никак, а я вам сейчас в две минуты докажу, что её вообще нет! В природе такое чудо не существует. Иллюзия всё это.

Штурман вызывающе смотрит на зама. Затем, скользнув взглядом по заинтересованным лицам слушателей, вытирает платком вспотевший лоб и, остановив жестом доктора Ломова, открывшего было рот, продолжает спокойно и деловито:

– Что такое демократия? Как явствует из греческого названия – власть народа. Очень хорошо! Но в большинстве случаев даже в странах с так называемыми развитыми демократическими традициями власть народа на этом и заканчивается. Во всём мире, даже там, где якобы властвует народ, власть народа заменена властью денег. Мы же это по телевизору тысячу раз видели. «Международную панораму» смотрите? Как смело и откровенно являет нам Боровик все язвы буржуазного общества! Больше всего там ихней демократии достаётся. Мы сегодня, конечно, уже умные стали, не всему верим, что нам показывают. А между тем во многом Боровик прав. Несколько тенденциозно, конечно, преподносит, но, в общем-то, верно. Что получается? Толпе кидают куски пожирнее – она и довольна. Самое главное – соблюсти баланс: чтобы буржуи не жадничали и чтобы плебсу достаточно сытно жилось. Его же всё устраивает лишь до той поры, пока пайки хватает. Если почувствует, что «маловато будет», выйдет на митинг, забастовку устроит (это у них разрешено, демократия, как-никак), зарплату повыше попросит. Но при этом, если борзанёт, слишком много захочет, полиция разгонит, по голове настучит, а если в разумных пределах – дадут не раздумывая. Он тут же и успокоится. А что ещё надо? Свободные выборы? Они и так есть! Теоретически любой может во власть пройти. А практически? Да кого это волнует, когда и так хорошо кормят? Вот это и называется в современном мире «демократия». Но даже такая демократия – достижение. Она может существовать только в зажиточных странах, где буржуям, приватизировавшим власть, есть с чего народу его законную долю отстегивать. В странах, находящихся за чертой бедности (а таких в мире подавляющее большинство), демократия даже в таком ущемленном виде принципиально невозможна. Когда жрать хотят все, а жратвы хватает только на полицию и членов правительства, нетрудно догадаться, кто окажется у кормушки – самые наглые и беспринципные, отъявленные негодяи и жулики. Никогда в бедной стране невозможно справедливое распределение благ, и, следовательно, не может быть там никакой демократии. Это постулат. Относительная справедливость возможна только при социализме, если, конечно, подходить к делу с умом, не доводить его до маразма.

Штурман переводит дух и вновь вытирает влажным платком выступившую на лбу испарину. В кают-компании невыносимо душно. По переборкам и ребрам шпангоутов стекает конденсат. В наступившей тишине слышны тяжкие вдохи-выдохи собравшихся. Кислорода уже явно не хватает, пора бы снарядить РДУ, но никто не спешит расходиться. Более того, даже в дверях уже толпится народ, затрудняя и без того вялую циркуляцию воздуха. Окинув взглядом разросшуюся аудиторию, штурман продолжает прерванный монолог:

– Не может быть демократии в бедной стране. Да что там в бедной! – восклицает он. – Даже в традиционно богатой стране может произойти всякое, если резко снизится уровень жизни. Вспомните Германию! Первая мировая, Версальский мир, Веймарская республика, гиперинфляция, обнищание населения – и что мы видим? В тридцать третьем году Гитлер самым демократичным путём приходит к власти! И вся нация, раздвинув ножки, с радостью ему отдаётся! Лишь бы накормил и навёл порядок! И что самое интересное, через год ни о какой демократии и речи уже не было, те, из оппозиции, кому повезло, благополучно лежали на нарах, а кому не очень – на кладбище. Вот она – цена демократии в период экономической нестабильности! И таких примеров множество: Испания – Франко, Италия – Муссолини, Чили – Пиночет. По-другому и быть не может. Во время смуты спасти от окончательного развала и уничтожения страну может только жесткий правитель-сатрап. А что делает сегодня Горбачев? Где он решил возродить власть народа? В нищей и голодной стране! При пустых прилавках, когда продукты распределяются по талонам! Он или неисправимый идеалист, или полный идиот. И неизвестно еще, что в данной ситуации хуже. Не зря говорится, что дорога в ад выстлана благими намерениями. Какая тут на хер демократия? Да в наших условиях наоборот – гайки надо закручивать, пока реформы в экономике реального результата не дадут, пока ситуация в стране не стабилизируется. Но мы, как всегда, идем своим путём – через задний проход в светлое будущее пролезть пытаемся. Нам бы экономикой вплотную заняться, а мы на трибуны все полезли. Правды нам захотелось. Ниспровергатели хреновы! И Горбачёв, болтун, – в первых рядах. Да каким местом он вообще думает? Неужели вокруг него одни дебилы и подхалимы собрались? Неужели подсказать ему, бедняге, там некому? Ведь он могилу копает себе и нам. Стоит ему сейчас оступиться, свалят его и затопчут тут же. И придут к власти уже другие люди, из тех, что понаглее и погорластей. И ведь совершенно законно придут, самым что ни есть демократическим путем. На радость заокеанским дирижёрам. И что они сразу же начнут делать? Правильно! Грести под себя народное добро и между своими делить! Такая вакханалия начнется – не приведи Господь увидеть!

Штурман замолкает. Шумно переведя дух, он отстранённо смотрит в пустоту. Его бледное лицо выражает одухотворённую скорбь посвящённого. Он словно видит перед собой печальные картины недалёкого будущего и решает для себя сложный вопрос: приоткрыть перед этими глупыми смертными тайный покров грядущего, известного пока только ему одному, или так и оставить их в блаженном неведении.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9722

В кают-компании, как и ожидалось, полный аншлаг, все места заняты. За убогим столом вместо шести расчётных, полубочком, поджав к рёбрам локти, разместились восемь человек. Командир уже поел и ушёл в «центральный», но его пустующее во главе стола кресло никто не занимает. Незыблемые флотские традиции! Офицеров корабля в кают-компании только трое: замполит, штурман и старпом, остальные места заняты оголодавшими пассажирами. Несмотря на жару, они мечут за обе щеки усиленный подводный паёк, и видно, что пока им здесь всё нравится. Зная, что мне скоро на вахту, старпом поступательными телодвижениями немного утрамбовывает едоков, и я протискиваюсь в образовавшуюся щель.

На ужин – шпроты, гороховый суп, «макароны по-флотски» и... речь замполита по вопросам текущего момента.

Зам наш и так-то любит покрасоваться на публике, а тут ещё новые люди, да в каюте за фанерной переборкой начальник политотдела бригады слышит каждое его слово – как не воспользоваться моментом и не показать себя во всей красе? Яростно размахивая вилкой, что могло быть небезопасно в столь стеснённых условиях, он с жаром доказывает штурману, что текущий момент как никогда благостен.

– Демократизация, плюрализм, гласность – не пустой звук. Перестройка дала нам реальные возможности по выявлению недостатков и борьбе с ними, – самозабвенно и с чувством вещает зам. – А разрядка международной напряженности? А мирные инициативы? Совместными усилиями мы разрушаем железный занавес! Запад уже не воспринимает нас как врага. Наша открытость наглядно демонстрируют мировому сообществу стремление партийного руководства страны к диалогу. Всё это даёт нам реальные шансы на полномасштабное сотрудничество со странами капиталистического лагеря во всех сферах деятельности, в том числе и в экономике. Это ли не подтверждение нашего правильного выбора и правильности курса?

Зам делает значительную паузу, словно ожидая бурных и продолжительных аплодисментов, и с победным видом обводит взглядом присутствующих.

Присутствующие, не переставая жевать, одобрительно кивают, кто-то замечает, что на международной арене и так всё хорошо, не мешало бы Горбачёву начать действовать и внутри страны, только штурман, к которому, собственно, и была обращена эта речь, пребывает в глубокой задумчивости. Имея на сей счёт особое мнение, он не ввязывается в спор и, стараясь уклониться от словесной дуэли, отделывается общими фразами. Между прочим, подобное поведение не в его характере. Нет в экипаже второго такого нигилиста-спорщика и любителя довести зама до белого каления своими нестандартными суждениями. По всему видно, что Борисыч сегодня не в духе и чем-то крайне озабочен.

Причина такой хандры известна пока только мне. Перед погружением в суете сборов он забыл на мостике сумку вахтенного офицера. В этом брезентовом мешочке помимо бинокля, ракетницы, дюжины патронов к ней и прочего казённого имущества, находящегося, кстати, у меня в подотчёте, осталась и его частная собственность – часы «Командирские».

Сказать, что он ими очень дорожил, значит ничего не сказать. Он не расставался с ними никогда: ел, спал и даже купался с ними в море. Часы были действительно хороши: противоударные, водонепроницаемые, Чистопольского завода, с силуэтом подводной лодки на светящемся в темноте циферблате и, что особенно ценно, – с дарственной надписью командующего ВМФ. Штурман наш был высококлассным специалистом и заслуженно получил их из рук самого Главкома.

Мне с моими потерями особенно переживать не за что: бинокль и ракетница после всплытия будут промыты пресной водой и просушены под вентилятором. Размокшие картонные трубочки сигнальных патронов выброшены за борт и списаны с лицевого счёта как израсходованные во время учений боеприпасы. А вот штурману есть от чего расстраиваться – с часами такой фокус не пройдёт. Представляя, как лежат они сейчас на затопленном мостике и испытывают натиск возрастающего давления воды, он всё больше и больше мрачнел. Речь замполита воспринималась им как нудное жужжание назойливой мухи, от которой, к сожалению, невозможно отмахнуться. Но нет худа без добра: у штурмана появился реальный шанс узнать, до какой же глубины эти чудо-часы окажутся водонепроницаемыми.

– И как это я дал маху?! – изводил он себя бессмысленными терзаниями. – Дарственные! Кровью и потом заслуженные! Какого чёрта я их вообще туда положил?

А между тем зама, что называется, понесло. Чувствуя слабость противника и видя его явное нежелание ввязываться в спор, он всё глубже и глубже забирается в дебри. Слова обрушиваются на головы мирно жующих слушателей тяжеловесными глыбами:

– Инерция экстенсивного роста... идейные и нравственные ценности... улучшение комплекса качественных показателей... конструктивный анализ назревших проблем… необходимость кардинальных изменений... энергия революционных перемен...

Способность зама говорить туманно и вычурно была хорошо известна всем. Он мог часами читать свои проповеди в любом месте и на любую тему, нисколько не беспокоясь о том, есть у присутствующих желание и время его слушать или нет. Бывало, остановив ни в чём не повинного матроса, хотя бы даже по неотложным делам спешащего в гальюн или ещё куда, зам два часа терзал его своими разглагольствованиями и, как мы помним, из-за этой своей вредной привычки однажды сильно пострадал. После того как негодяй Рожкин нагадил ему на голову, зам сильно разочаровался в романтике подводной службы и начал усиленно подыскивать себе тёплое местечко на берегу. Кроме того, он стал чрезвычайно осторожен. Подходя к злополучному трапу, зам лез в его шахту не иначе, как убедившись, что над головой никого нет. Этим он порой очень задерживал движение личного состава наверх по сигналу большого сбора, когда покинуть подводную лодку надо как можно скорей.

Но, даже тяжко пострадав таким образом на службе Родине, меньше говорить зам не стал. Перенесённое потрясение не излечило его от привычки приставать к людям с нудными нравоучениями. Единственным, кто мог вести с ним борьбу на равных и вовремя усмирять пыл неиссякаемого красноречия, был штурман.

– Да что Вы на меня накинулись, уважаемый Андрей Николаевич! Кто тут с вами спорит? – не выдерживая замовского напора, штурман, наконец, выходит из оцепенения. – Что вы меня за советскую власть агитируете? Я же всеми своими пятью конечностями единогласно «за»! Лишь бы мир был во всём мире!

Услышав голос штурмана, присутствующие несколько оживились: судя по интонации и по тому, как плотоядно он посмотрел на зама, представление обещало быть интересным.

– Мне-то что? Мне и так неплохо живётся! – продолжал штурман, отхлёбывая из стакана. – Тепло, крыша над головой есть...

Воздев глаза, он любовно посмотрел на шершавый подволок кают-компании и даже легонько постучал по его пробковому покрытию костяшками пальцев.

– Родина кормит, поит, даже деньги кое-какие подбрасывает. А то, что на них ни хрена не купить, в магазинах шаром покати, – это другой вопрос, но это такая мелочь по сравнению с «ускорением», «новым мЫшлением» и этими, как их... А! Консенсусом и плюрализмом в придачу. Клянусь седой бородой Карла Маркса, «третьим интернационалом», его «эрфуртской программой» и последним надеждами на мировую революцию всего прогрессивного человечества, что самое «лучшее» ещё ждёт нас впереди!

– Не понимаю я, уважаемый Максим Борисович, Вашего сарказма! – в порыве благородного негодования раздувает ноздри зам. – При чём здесь пустые магазинные полки и временные трудности материального плана? Зачем на них делать акценты? Это всего лишь одна из тех проблем, которую в числе прочих в ближайшие годы придётся решать нашей партии...

– А я не понимаю Вас, уважаемый Андрей Николаевич! Притворяетесь Вы или на полном серьёзе говорите? Неужели на самом деле верите всему, что Горбачёв с трибуны заливает? Неужели и сами думаете, что всё происходящее действительно идёт нам на пользу? Слишком у Вас какое-то радужное восприятие текущего момента получается! Вы бы лучше, как это сейчас принято, в духе плюрализма и гласности, положа руку на сердце, хоть раз в жизни правду сказали.

– Я коммунист! – с достоинством отвечает зам. – И я верю лидеру нашей партии! Лично у меня нет никаких сомнений в том, что мы находимся на правильном пути, и все доставшиеся нам от периода застоя проблемы в скором времени будут решены.

– Ничего вы уже не решите – время упущено, да и решать никто ничего не собирается... Пи@дёж один и позёрство... – размешивая ложечкой сахар в стакане, задумчиво произносит штурман, затем, словно собравшись с мыслями, продолжает твердо и решительно:

– Этим надо было заниматься в самую первую очередь, до начала... этих ваших идиотских экспериментов с демократией! Не с водкой в восемьдесят пятом году надо было начинать бороться, а экономику из кризиса выводить, народ накормить, удовлетворить его тогда ещё скромные потребности... Но вожжи ни в коем случае не отпускать! Давая сейчас одичавшему за годы всеобщего дефицита населению свободу, вы джинна выпускаете из бутылки, вернее, уже выпустили, и назад его теперь не загоните, – штурман грозит перед носом у опешившего зама пальцем и, не давая ему опомниться, продолжает:

– Основная масса гегемона сегодня за кусок колбасы, за паршивенький двухкассетник да драные джинсы на жопу маму родную готова продать. В этой ситуации свято место пусто не бывает... Всегда найдутся провокаторы, которым будет выгодна эта вакханалия и разруха, которые, поманив красивой обёрткой, используют голодное стадо в своих целях. Ради личных интересов и властных амбиций эти сволочи ничего не пожалеют, камня на камне не оставят. Мы это уже проходили... Голодная толпа и популистские лозунги – что ещё надо для создания в стране революционной ситуации? Сейчас будет то же самое. Опять всё с ног на голову перевернут, бляди, развалят, изговняют и дай Бог, чтобы кровопролития не устроили. Горбачёв – это Керенский нашего времени, такой же безответственный позёр и демагог. И самое страшное, что на сегодняшний день он уже ничего не контролирует. Кашу заварил и сам не знает, что дальше делать. Даже захотел бы что-то изменить – ничего не сможет. Процесс пошёл – это он верно подметил, да только каким боком и куда он вылезет, этот самый процесс, – никому не известно. А кто расхлебывать потом всё будет, кто крайним окажется? Правильно! Опять народ, гегемон, это быдло наше бессловесное. Его опять ограбят, лапшу на уши навешают, карманы вывернут и по миру нищим пустят!

– Э... куда Вас занесло, однако! Ну, Вы, Максим Борисович, даёте! Вас послушать, так Октябрьскую революцию сплошь одни провокаторы и демагоги делали? Этак можно до многого договориться, самые святые вещи с грязью перемешать... А перестройка с ваших слов – тоже, получается, заговор шайки грабителей? – Зам обращает растерянный взгляд к присутствующим, словно ища у них поддержки.– Вот они, издержки демократизации! Вот она, свобода слова! – Зам с сожалением качает головой. – По-вашему получается, что перестройка и всё, что мы сейчас делаем, – пустая затея? Надо было оставить всё, как есть? Скрывать от народа правду и продолжать оставаться закрытыми для всего мира? Если Вы не видите реальных результатов перестройки, уважаемый Максим Борисович, то мне Вас искренне жать! – патетически восклицает зам и с обиженным видом умолкает. Но ненадолго. Отправив в рот очередную порцию макарон по-флотски, отхлебнув из стакана глоток ячменного кофе, он с ещё большим жаром обрушивается на штурмана.

– А ведь всем известно, что Октябрьская революция – это не заговор кучки недовольных, это порыв революционных масс! Это выбор угнетённого народа! Она возникла снизу как осознанная необходимость. Вспомните: «Верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому». Большевики только вовремя распознали и направили в нужное русло веками зревшее в народе недовольство несправедливым режимом. Что касается перестройки, тут я с вами согласен, но только в одном. Да, это, по сути, тоже революция, но она также возникла не на пустом месте, она та же самая назревшая объективная реальность! Она выросла из глубинных процессов развития нашего общества, под давлением масс и по их доброй воле. Критическая масса противоречий вызвала её к жизни! Что тут может быть непонятного? Это стратегический курс нашей партии на десятилетия вперёд, пока не будет окончательно разрушен механизм торможения, пока не будут преодолены тенденции застоя... пока...

– Да о каких десятилетиях Вы говорите, уважаемый Андрей Николаевич? – с горькой усмешкой оракула-посвящённого, знающего нечто, недоступное другим, прерывает его штурман. – Да Вы сами, что ли, не видите, куда страна катится? Да ведь и страны-то по сути уже нет! Везде развал и шатание. Что в союзных республиках творится? Не сегодня-завтра все наши «младшие братья» побегут из «союза нерушимых», как тараканы. Первые ласточки уже есть. Вон Литва объявила независимость! Почему не ввели войска? «Саюдис» почему не разогнали? Ландсбергиса и мымру эту – Прускене – почему не арестовали? А потому что заморские друзья душке Горбачёву пальчиком показали, пригрозили: «если вмешаешься, друг Горби, мы тебя в Америку больше не пустим, хвалить перестанем, бойкот объявим или вообще на другого заменим». Вот он всё проглотил и даже не пикнул. А прецедент уже есть, теперь и до полного развала Союза недолго осталось. Пи@длявые демагоги и американские прихвостни оккупировали все трибуны! Прямо в экстазе бьются, заливаются, сволочи. Жопу друг другу наперегонки вылизывают – смотреть противно. Только и слышно: демократизация... гласность... открытость! Да кому на хер оно нужно, всё это блядство? Одному проценту населения страны, не больше! Гнилой диссидентствующей интеллигенции, жуликам и проходимцам разным! Да они же под этот шумок надеются обтяпать свои грязные делишки. Весь остальной народ одурачен их красивыми лозунгами и обещаниями. Не нужна простому человеку ваша демократизация, гласность и этот, как его... плюрализм долбаный. Рабочему человеку стабильность нужна, работа нормальная и зарплата достойная. Чтобы в магазинах все необходимые товары были, продукты, водка...

– Узко мыслите, Максим Борисович! – Зам жалостливо, как на тяжелобольного, смотрит на штурмана. – Опять всё на банальные вещи сводите. Для Вас словно не существует высоких стремлений, стратегических перспектив и новых путей развития. Всё вы к вульгарному материализму тяготеете. Сплошная обыденность и бытовуха у вас получается: шмотки, продукты, водка... Не высокого же Вы мнения о нашем народе, который, между прочим, сам идёт в первых рядах перестройки. Остановите на улице любого прохожего и спросите, хочет ли он возврата к прошлому. Даю вам сто к одному, ни одного такого не найдёте. А то, что с началом перестройки возникли некоторые проблемы, в том числе и межнационального характера, так это вполне объяснимо. То, что годами не решалось и загонялось вглубь, лезет сейчас наружу и требует своего незамедлительного решения.

Именно перестройка призвана решить проблемы, накопившиеся в стране за десятилетия застоя. Используя преимущества социализма, мы должны сделать рывок в развитии всех сфер нашей жизни, в том числе и в экономике. И если пока ещё не видно реальных результатов в экономической сфере, то в общественной жизни – явный прогресс...

– Да что Вы мне опять речь Горбачёва здесь пересказываете! Я всё это читал и сам могу хоть до утра лапшу на уши навешивать: «больше динамизма, демократизма, коллективизма, патриотизма...» Продолжать? Давайте без Ваших заумностей и теоретизирования этого схоластического. Вы своё-то мнение имеете? – Штурман, прищурившись, бросает неприязненный взгляд на замполита. – А если имеете, то нечего тут лозунгами кидаться! Я уже просил Вас: говорите прямо, без вывертов, что сами думаете!

– Это и есть моё личное мнение и мнение большинства членов нашей партии, – с достоинством отвечает зам. – Ваша же позиция, уважаемый Максим Борисович, кажется мне, мягко говоря, странной. Как коммунисту вам следовало бы лучше разбираться в проблематике текущего момента. Вы тут поставили под сомнение необходимость демократизации в обществе, а ведь именно она является фундаментом перестройки. Более того, ускорение социально экономического и духовного развития нашего общества, что, как известно, и является основной задачей партии на данном этапе, невозможно без демократизации. Пользуясь плодами перестройки, возможностью свободно выражать свои мысли, Вы на неё попросту клевещете. Не замечать всего того положительного, что дала и продолжает давать нам перестройка! – Зам уничижительно смотрит на штурмана. – Это просто... Я не знаю, как это можно назвать... Это верх обывательской недальновидности! Вы коммунист, а рассуждаете, как банальный мещанин. По-вашему, материальное всегда превалирует над духовным, а народу нашему кроме колбасы и водки ничего больше не надо?

Штурман пристально смотрит на зама. Какое-то время он молчит. Видно, в его душе идёт борьба: скоро на вахту, надо заканчивать этот бестолковый разговор, пойти отдохнуть, отыскать свободную койку и растянуться в полный рост хотя бы на полчаса, но не хочется доставлять радость победы этому напыщенному болтуну, наоборот, так и подмывает устроить ему публичную порку.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9752

С небольшим дифферентом на нос мы продолжаем медленно уходить в глубину. На какое-то время в отсеках вновь воцаряется мёртвая тишина. В первые минуты после погружения всегда возникает неясное ощущение тревоги: а всё ли правильно выполнено, не забыто ли чего? Потом, когда удостоверились, что всё идёт по плану, ничего страшного не произошло и вряд ли уже произойдёт, это ощущение постепенно рассеивается, и о том, что ты находишься глубоко под водой во враждебной среде, совсем перестаёшь думать.

Нависшая тишина ощущается прямо-таки физически. Робкие «потусторонние» звуки только подчёркивают её гнёт. Я сижу возле треснутого стекла глубиномера и наблюдаю за неспешным движением вниз его стрелки. Моё видавшее виды винтовое кресло сухо поскрипывает, когда приходится пошевелиться, я успокаиваюсь, и вновь устанавливается хрупкое затишье.

Временами слышно, как журчит, переливается вода за бортом, и что-то металлически позвякивает где-то внизу по правому борту. На поверхности из-за грохота дизелей этого обычно не слышно, но в подводном положении, когда лодка бесшумно крадётся под электромоторами, до слуха порой доносится нечто необычное. Прислонившись ухом к трубе торпедного аппарата (железо и вода – отличные проводники звуков), можно различить приглушенный клёкот гребных винтов за кормой, странные шумы, напоминающие кипение далёкого чайника или сухое потрескивание дров в костре. Вот он, рядом, – таинственный мир океана!

– Глубина тридцать метров! Продуть быструю! – звучит очередная команда центрального поста.

Продувается цистерна быстрого погружения. В надводном положении она должна быть всегда заполнена водой, чтобы в случае срочного погружения подводная лодка имела запас отрицательной плавучести и могла камнем уйти под воду. На тридцатиметровой глубине «быстрая» обязательно продувается и подводная лодка становится невесомой, то есть переходит в состояние равновесия сил тяжести и плавучести. Дальнейшее управление ей по глубине осуществляется только с помощью горизонтальных рулей. Об этом, впрочем, я ранее уже упоминал.

На тридцати метрах наметились места на корпусе, от которых с увеличением глубины жди неприятностей. Кроме некоторых давно сочащихся сальников забортных отверстий обнаружились и новые протечки. Сейчас самое время их нейтрализовать, пока ещё ничего в отсеке не промокло. Так как ни подтянуть, ни тем более заткнуть не получится, остаётся не раз проверенное народное средство: из скрученных в жгут одноразовых простыней громоздим сложные гидротехнические сооружения. Один край простыни крепится на проблемном клапане, по штоку которого в отсек поступает вода, другой отводится в сторону от кровати и опускается в ведро или, если простыню должным образом нарастить, сразу в трюм. В этом случае самое главное – сильно не дёргаться во сне и не раскидывать широко руки, а то тяжелая от солёной влаги ткань сорвётся с подволока и обрушится с холодным дождём на сонную голову.

– Глубина сорок метров, осмотреться в отсеках! – прерывая всеобщее оцепенение, вновь оживает громкоговоритель корабельной трансляции.

– Есть седьмой! – встрепенувшись, отзываюсь я.

Ну, что ж, надо оторвать зад и немного поработать. Я встаю со своего скрипучего кресла и иду вдоль отсека, озираясь по сторонам. Внешне всё выглядит вполне благопристойно и даже обыденно. Личный состав клюёт носом на своих местах – сказывается ранний подъём и наметившаяся уже нехватка кислорода. Открываю узкий лаз в трюм. Так и есть, воды почти по щиколотку. Уже успела набежать, зараза. А ведь не далее как час назад мы её всю откачали и трюм высушили под ветошь! Но из-за такой мелочи нет никакого смысла тревожить командира и запускать помпу. Откачаем через пару часов, когда наберётся побольше. Поэтому с чистой совестью я докладываю:

– Центральный! Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина сорок метров!

Возвращаюсь на своё место, вновь приклеиваюсь мокрыми трусами к липкому дерматину и, уставившись бессмысленным взглядом на глубиномер, продолжаю самоотверженно нести подводную службу.

Между тем мы уже на безопасной глубине. Сорок метров для подводных лодок таковой и является. Теперь даже самый большой супертанкер со всей своей немыслимой осадкой если и вздумает нас протаранить, как бы ни старался, не сможет нам навредить.

Ну вот, уважаемый читатель, вам и посчастливилось ощутить себя на какое-то время настоящим подводником. Если то, как выглядит процесс погружения изнутри, вас не сильно впечатлил, то не расстраивайтесь. Я попытался описать рядовое погружение подводной лодки, месяц-полтора простоявшей в базе и вышедшей на неспешную недельную прогулку, чтобы окончательно не заржаветь. В боевой же обстановке, когда дело решают секунды, всёпроисходит гораздо быстрей. Хорошо отработанный экипаж буквально за минуту может исполнить команду «срочное погружение» и загнать подводную лодку на глубину. В этом случае всё выглядит намного проще, потому как произносится меньше слов и опускаются кое-какие промежуточные действия.

Между тем, начавшаяся несколько минут назад, наша подводная жизнь продолжается.

– Эх, скорей бы уже отбой тревоги!

Существует такое выражение: «так есть хочется, аж переночевать негде» – так это полностью про меня. Уже давно наступило время ужина, и желудок начинает протестовать против такого вопиющего нарушения режима питания. Более того. Если сейчас снимут тревогу, то как раз начнётся моя вахта, в полночь сменюсь, и мало того что голодный, так ещё и действительно негде будет переночевать. К моей полке в кают-компании уже намертво прилипло туловище кого-то из «пассажиров», и едва ли оно оттуда отлипнет до самого возвращения на базу. Также совершенно бессмысленно надеяться, что среди ночи обо мне кто-нибудь вспомнит, побеспокоится и заботливо предложит свою койку.

Проблема, где переночевать, стала на сегодня и всю предстоящую неделю самой актуальной для большинства членов экипажа. Десять пассажиров, что ни говори, многовато для размещения в столь стеснённых условиях. Они же, никого не спросив, уже разлеглись по нашим местам, которые теперь стали считать своими. Бивень на правах старшего начальника занял каюту старпома, старпом, соответственно, койку штурманов, которую они по-братски делили пополам. Не в том смысле, что спали на ней одновременно (пидорасизма, несмотря ни на что, у нас в экипаже, слава Богу, не наблюдалось), а в смысле, что по очереди. Таким образом, кроме меня, своих законных лежанок лишились практически все офицеры корабля. Несколько скрасило ситуацию то, что в числе бездомных оказался и замполит. Но в отличие от всех остальных он был страшно этим доволен и горд, потому как смог лишний раз доказать свою преданность растянувшемуся на его койке начальнику политотдела.

Читатель помнит о злоключениях, выпадающих на долю ночного бродяги, рыскающего по отсекам в поисках пристанища. Романтика морских будней преподносит моряку-подводнику массу бытовых испытаний и, соответственно, незабываемых впечатлений. Мы, конечно, понимаем, что настоящий моряк всегда найдёт выход даже из самой безнадёжной ситуации. Он будет сыт там, где съесть нечего, и выспится там, где спать негде, потому как неукоснительно следует одному очень мудрому правилу: «на флоте лучше переесть, чем недоспать». Но даже настоящим морякам иногда приходится туго...

Без преувеличения можно сказать, что кратковременные выходы в море на стрельбы, учения или отработку задач – самое значительное испытание для экипажа на выносливость.

Кто служил, знает, что в продолжение этих нескольких суток спать практически не приходится. От тревоги к вахте, от вахты снова к тревоге время спрессовывается в бестолковый спутанный комок, состоящий из непрерывной цепи событий. За полноценную полуторамесячную автономку устаёшь меньше, чем за неделю такого кувыркания. А тут ещё и спать негде – красота!

Может быть, кому-то из читателей покажется, что я уделяю слишком много внимания различным бытовым неудобствам. Наверное, так оно и есть но, как говорится, «у кого что болит, тот о том и говорит». Во времена лейтенантской юности именно эта проблема представлялась мне наиболее важной. Акценты моих переживаний были странным образом смещены. Я оставался совершенно спокоен, выходя в море на корабле, которому ещё лет десять назад надо было уйти на заслуженный отдых, и не чувствовал никакого дискомфорта от осознания того, что в нём не то что погружаться, а просто у пирса стоять может быть опасно. Но за неделю до выхода я начинал беспокоиться и переживать по довольно-таки глупым вопросам:

– Где я буду спать? Что взять с собой тёплого, чтобы на мостике не околеть? Где от бойцов спрятать новые ботинки, чтобы не упёрли? И т.п.

Ну вот, я опять отвлёкся на второстепенные рассуждения, а между тем уже прозвенел сигнал отбоя тревоги и прозвучала долгожданная команда:

– Боевая готовность номер два подводная, второй боевой смене заступить! – Это означает, что тревоге конец, можно с чистой совестью отойти от мест, и если не твоя смена заступать на вахту, то можно заняться своими делами.

Отлично! У меня остаётся ещё час свободного времени. До вахты надо успеть поесть и самое главное – захватить достойную лежанку.

В отсеках – броуновское движение. После отбоя тревоги у каждого находятся неотложные дела. В шестом толпится внушительная очередь из желающих попасть в гальюн. В пятом у умывальника – очередь не меньше. Из крана пока ещё бежит пресная вода (механик, слава Богу, на базе успел запастись), но если плавание затянется больше чем на неделю, мыться вновь придётся забортной. Но это не так страшно, как кажется. Только поначалу морская вода нещадно щиплет глаза и при высыхании неприятно стягивает кожу. Потом морда лица дубеет, просаливается, приобретает кирпичный оттенок, и никакие внешние раздражители ей уже не страшны. Со временем и в быту всё становится гораздо проще. Разные интеллигентские замашки типа мыться каждый день, пресной водой, да ещё и с мылом, или такие извращения, как персональная постель и чистые простыни, остаются в прошлом даже у тонких ценителей комфорта.

Стало немного прохладней. Хотя нет, слово «прохладней» здесь не совсем уместно, стало не так жарко. С глубиной температура забортной воды пошла на убыль, раскалённый на солнце корпус субмарины охладился и все металлические части покрылись серебристыми каплями влаги. Слёзы конденсата змейками стекают вниз по вогнутой поверхности бортов. Жизнь в замкнутом пространстве уже не кажется таким кошмаром, как это было пару часов тому назад.

Вымыв физиономию, протерев липкое тело влажным полотенцем, начинаешь ощущать себя вполне сносно. А если помимо трусов и промасленных тапочек, которые в данный момент являются единственной принадлежностью туалета, надеть брюки со стрелками, кремовую рубашку, вылить за шиворот полфлакона «Тройного» одеколона, то можно и за офицера сойти. В таком виде даже на берегу появиться не стыдно. Если при этом удастся скрыть нездоровый блеск слезящихся от дневного света воспалённых глаз, напрячься и придать лицу достаточно одухотворённый вид, то никто и никогда не догадается, что ты только что вылез из подводной лодки. Как мало всё-таки человеку надо. Совсем не обязательно создавать ему хорошие условия. Достаточно прессануть немножко, подержать пару месяцев в экстриме, а потом слегка ослабить хватку, и он будет счастлив.

Вот и я уже вполне счастливый, надеваю штаны, рубашку – иду на ужин.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9918

Надо сказать, что погружение – хоть и ответственное мероприятие, но не Бог весть какое событие в жизни моряка-подводника. Иногда, если, скажем, серьёзные учения или отработка специальных задач, то за сутки приходится нырять и всплывать не один десяток раз. И если подводная лодка ходовая, то есть не стоит месяцами у пирса ржавой тушей, а постоянно бегает в море туда-сюда, как велосипед, то действия экипажа по погружению-всплытию обычно отработаны до автоматизма.

Некоторая нервозность может возникать после долгого нахождения в базе, особенно если лодка стояла в заводе, где работяги её до половины разобрали, а потом, чтобы получить в конце года премию, наскоро собрали. Так же не совсем приятно, когда произошла большая замена экипажа (если сменяется больше 40% личного состава, то кораблю до сдачи специальных задач вообще запрещён выход в море).

Если же всего этого в обозримом прошлом не наблюдалось, то и мандражировать вроде бы незачем. А между тем известно, что именно во время погружения, в первые секунды после перехода корабля в новое, так сказать, состояние, происходит основная масса неприятных инцидентов или даже катастроф. И виной тому – банальный человеческий фактор. То какой-то баран заслонку важную забудет закрыть, то, наоборот, открыть что-нибудь не посчитает нужным. А на подводном флоте мелочей не бывает, из-за ошибки одного идиота может пострадать сотня других. Поэтому, что ни говори, а вполне объяснимо и простительно состояние небольшого волнения, возникающее перед погружением даже у старых и опытных подводников. А что поделаешь? Пусть ты на сто процентов уверен за лично свои действия и хотел бы так же быть уверенным за действия других, но тут, к сожалению, от тебя уже ничего не зависит.

Таким образом, в результате воздействия на хрупкую психику человека целого комплекса противоречивых чувств каждый раз перед погружением, перед этим, в общем-то, несложным действием, среди членов экипажа наблюдается некоторая тщательно скрываемая друг от друга нервозность и даже лёгкое беспокойство.

Окружающая обстановка, интерьеры, так сказать, также не располагают к умиротворению и расслабленной созерцательности. Сводчатый потолок над головой делает отсек похожим на узкий мрачный каземат. Мутные чашки плафонов в защитных решётках источают грязноватый неровный свет. В углах и дальних закоулках, переплетаясь, грудятся таинственные тени. Бледные полуголые фигуры моряков, замершие на своих боевых постах, напоминают кладбищенские мраморные изваяния. В душу вползает липкое ощущение затхлости и заброшенности.

А между тем подготовка к погружению продолжается. Вот уже остановлены дизеля. Для экономии электроэнергии и для соблюдения режима тишины выключен единственный наш инвалид-кондиционер. Обесточены вентиляторы, задраены клинкеты на трубопроводах. Закрыты и плотно обжаты переборочные двери – отсеки полностью загерметизированы и готовы к погружению.

Жар раскалённого на солнце железа корпуса постепенно начинает проникать внутрь лодки. Выключенный кондициионер хоть и считался давно умершим, но, как видно, дело своё неплохо знал. Молотя безостановочно неделями, а то и месяцами, он держал в помещениях стабильные тридцать градусов, и сейчас после его остановки столбик термометра резко полез вверх.

Духота становится невыносимой. Остро-солёные капли пота скатываются в глаза. У механика опять какие-то неполадки. С выпученными глазами он носится по отсекам, пытаясь разобраться, куда девается давление в системе гидравлики, но пока безуспешно. Вот уже полчаса в ожидании погружения мы сидим в закупоренных отсеках и от нечего делать старательно потеем. Примостившись на своём колченогом кресле в самой корме, я мужественно потею вместе со всеми. Солёные струйки бегут по лицу, шее, стекают по груди, рёбрам и, неприятно щекоча, струятся между лопаток по позвоночнику. Дойдя до самого низа спины, ручейками растекаются по липкому дерматину сиденья, сбегают по ногам и образуют на полу грязноватую лужицу. Каждые пять минут потемневшую от пота разуху приходится отжимать. Установленный для этой цели посредине отсека обрез[1] 25 уже на четверть наполнен зловонной жижей. До чего же все вокруг мокрые, скользкие и противные! А ведь не далее как пару часов назад мы вполне походили на нормальных людей...

Но вот вроде бы разобрались: по обрывкам фраз, доносящихся из центрального поста, можно понять, что неисправность устранена. Мокрый, чумазый механик в трусах и пилотке с чудовищных размеров гаечным ключом наперевес вновь пробежал из носа в корму и обратно, собственными руками дёргая клапана и маховики, проверяя отсеки на готовность к погружению.

Дребезжащие зовущие звонки тревоги разносятся по кораблю. Вмиг всё вокруг преображается и оживает! В отсеках становится как будто светлее и просторнее. Нет уже того гнетущего ощущения затхлости и заброшенности.

– По местам стоять, к погружению! – голос старпома из центрального поста звучит беззаботно и почти радостно.

– Есть седьмой, по местам стоять к погружению! – в тон ему отзываюсь я и по очереди все остальные отсеки.

– А ну быстро разбежались по местам! Это кто там на койке валяется? – кричу я в глубину отсека замешкавшимся бойцам.

Если честно, то нам здесь, в седьмом, при погружении особо и делать-то нечего. Все манипуляции и необходимые действия мы уже выполнили. Сняли со стопоров гидравлические машинки приводов клапанов вентиляции, подготовили к работе такую же машинку кормового кингстона, открыли необходимые клапаны, закрыли ненужные. Сейчас надо просто следить за находящимися в отсеке механизмами и, если какой-то из них вовремя не сработает от действия гидравлики, тут же бежать и помогать ему специальным ключом вручную.

– Отвалить носовые горизонтальные рули!

Шипение гидравлики, цоканье перепускных клапанов: горизонтальные рули плавно выезжают из специальных ниш в корпусе лодки.

Тщательно закрыт верхний рубочный люк. Командир спускается в боевую рубку. Все находятся на своих местах, готовые к немедленному действию. Даже замполит и доктор при деле. Первый, примостившись в центральном посту за спиной у боцмана, мужественно смотрит на неподвижную стрелку глубиномера и многозначительно молчит. Молчит не потому, что нечего сказать, а потому, что командир запретил ему открывать рот по тревоге. Доктор также сидит на своём боевом посту – на диване в кают-компании – и жестоко дрючит неряху «химона»[2] за грязные уши и шею. Будучи командиром второго отсека, Сёма тоже сегодня при деле.

– Открыть кингстоны цистерн главного балласта! – звучит следующая, давно уже всеми ожидаемая команда.

Старшина команды машинистов-трюмных, знакомый нам уже физик-теоретик Затычкин Арнольд Кузьмич, перекладывает манипуляторы на пульте управления погружением-всплытием в центральном посту. Одна за другой на контрольном табло загораются сигнальные лампочки. По трубопроводам – венам – давление гидравлики разносится по всем закоулкам корабля. Тяжело проворачиваясь, клацая и шипя, в отсеках срабатывают гидравлические машинки приводов кингстонов. Открываясь, они дают доступ забортной воде внутрь балластных цистерн. Путь свободен, но вода в цистерны не идёт: воздушная подушка не пускает.

Поэтому очередная команда звучит так:

– Открыть клапана вентиляции цистерн главного балласта, кроме средней!

Плотно прижатые к своим гнёздам полуметровые «тарелки» клапанов вентиляции медленно движутся вверх, выпуская наружу клубы спёртого, влажного воздуха. Вдоль бортов в носу и корме шумно взметаются столбы брызг и холодного пара: балластные цистерны быстро заполняются забортной водой.

– Принят главный балласт, кроме средней, осмотреться в отсеках!

Лодка погружается почти по рубку и висит, грузно покачиваясь над бездной, готовая к окончательному рывку в глубину. Сейчас, когда полностью заполнены цистерны концевых групп, на поверхности она удерживается только за счёт воздуха в средней части. Палуба едва возвышается над водой, и невысокие волны порой перекатываются через неё. Это так называемое «позиционное положение», в котором подводная лодка в районе боевого патрулирования должна быть постоянно, чтобы по сигналу тревоги иметь возможность за считанные секунды уйти на глубину.

– Акустик, прослушать горизонт!

С этого момента акустик – наше всё: глаза и уши. На боевых лодках отсутствуют иллюминаторы, и, как вы понимаете, рыбками на досуге там не полюбуешься, поэтому в подводном положении мы абсолютно слепы. Вся связь с внешним миром идёт только через акустика. Лишь он может по отражённому звуковому сигналу распознать препятствие впереди, по шуму винтов определить, где находится цель, расстояние до неё и даже что она собой приблизительно представляет – транспортную баржу или боевой корабль.

Погружение продолжается.

– Открыть клапана вентиляции средней группы!

Всё! Рвётся последняя ниточка, удерживающая подводную лодку на поверхности. Фонтаны пара и брызг взметаются теперь уже по обеим сторонам рубки. Шумно заполняется средняя группа цистерн, лодка получает отрицательную плавучесть и медленно проваливается в пучину. Теперь мы можем только мысленно представлять, как где-то наверху с плеском смыкаются волны над нашими головами, вода шумно заполняет свободное пространство рубки, вольготно гуляет в её коридорах, на ходовом мостике, в гальюне, там, где ещё несколько минут назад беззаботно ходили люди.

Из шпигатов и технических отверстий на палубе и в «лёгком корпусе» вырываются студенистые пузыри воздуха. На какое-то время они образуют серебристый шлейф, тянущийся за подводной лодкой на глубину.

Вокруг стремительно темнеет, очертания субмарины становятся всё более расплывчатыми. Пройдёт ещё несколько мгновений – и они растворятся полностью в густоте подводного мрака.

– Глубина десять метров, осмотреться в отсеках...

– Закрыть клапана вентиляции цистерн главного балласта...

Перемежаясь ответными докладами, команды следуют одна за другой.

– Три электромотора средний вперёд! Носовые рули на погружение. Погружаемся на глубину сорок метров! Боцман, держать дифферент три градуса на нос!

Тонко запели электромоторы, зашуршали, загудели под ногами, набирая обороты, три линии валов. В корме за торпедными аппаратами, за вогнутой нишей железной оконечности корпуса корабля лениво двинулись, провернулись и, всё быстрее и быстрее ввинчиваясь в упругую массу воды, засверкали бронзовыми плоскостями серповидные лопасти гребных винтов. Палуба качнулась, двинулась вперёд и немного вниз и с ускорением поехала из-под ног.

 

[1]         Таз.

[2]         Специалист-химик, на подводной лодке обычно исполняет обязанности санитара и вестового.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9792

Для образованного человека, окончившего среднюю школу на твёрдые тройки и немного не дотянувшего до золотой медали, не составит сложности ответить на такой вопрос: почему железный корабль плавает, а железная кувалда, даже с деревянной ручкой, тонет? Но если немного усложнить задачу и спросить у того же самого среднестатистического грамотея: а почему не тонет железный корабль, везущий в своём вместительном трюме груз всё тех же кувалд? Ответ будет уже не столь убедительным. Если же ситуацию ещё больше усугубить, набраться наглости и спросить ни в чём не повинного гражданина:

– А скажите мне, уважаемый, почему железная подводная лодка, сама весящая несколько тысяч тонн, напичканная до предела всяким железным хламом, и тонет, когда это нужно, и даже потом всплывает? – редкий опрашиваемый не наморщит в раздумье лоб и с ходу объяснит, почему же так происходит.

А между тем всё тут предельно просто. Это ещё старик Архимед постарался больше двух тысяч лет тому назад: залез в ванну да и открыл для потомков свой гидростатический закон. Помните? «Каждое тело, погруженное в жидкость, теряет столько своего веса, сколько весит вытесненная им жидкость».

Поэтому-то и плавают по морям и океанам железные корабли. И даже с грузом увесистых кувалд не идут они ко дну, пока их специально кто-нибудь не потопит. Тут важно, чтобы перегруза не получилось. Если же пожадничать и принять на борт кувалд больше, чем вес вытесняемой корпусом судна воды, то всё, пиши – пропало. На морском дне окажется и пароход, и весь его ценный для народного хозяйства груз. Пойди, достань потом.

Служил у нас на подводной лодке один мичман, по трюмной части специализировался. Помпами, насосами, клапанами разными и всей системой погружения-всплытия заведовал. Машинист-трюмный эта специальность называется. Работа, как вы понимаете, была у него достаточно ответственная, знаний требовала обширных, в том числе и теоретических. Особенно важно на такой должности знать закон Архимеда, а также (желательно) закон всемирного тяготения. А он не знал ни того, ни другого и – страшно подумать – даже узнать не пытался. Ну и погорел один раз от этой своей безалаберности, вернее – потонул. Но вы не беспокойтесь, не насмерть, слава Богу, потонул, спасти успели, тяжким испугом отделался.

Арнольдом, кстати, его звали. Имя звучное и даже почти романтическое, но дальше лучше бы не продолжать. Отчество ещё куда ни шло, а вот фамилия... Но так как не мы ему название давали, а родители, то пусть они и стыдятся, а нам стыдиться не за что. Полностью он именовался Затычкин Арнольд Кузьмич, но человек, в общем-то, был неплохой.

За какой-то очередной пролёт упекло нас командование на две недели в ближнюю ссылку. Стояли мы на якоре. От пирса не очень далеко, метрах в трёхстах, не больше. Полная свобода действий! Иди куда хочешь, хоть в первый отсек сходи, хоть в седьмой. Хочешь – по палубе прогуляйся, двадцать метров в нос, тридцать в корму. Хочешь – на берег смотри сколько угодно, никто не запрещает, но сойти нельзя, штатных плавсредств нет, да и командир не разрешит.

В бинокль с мостика весь город как на ладони, дом свой можно разглядеть, а если поднять перископ, то и на жену в окно полюбоваться. Семейная жизнь, таким образом, течёт своим чередом, под полным контролем, но – на расстоянии. А на дворе август – бархатный сезон. Корпус подводной лодки раскалился, как сковородка. Душа рвётся на берег, на пляж. Смельчаки пробовали у борта купаться – не очень. Те, кто рискнул, неделю потом мазут с разных частей тела соскрёбывали. Да что мазут – кое-кто вляпался и похуже. Как потом выяснилось, метровая труба городской канализации выходила наружу как раз под днищем нашей субмарины, поэтому заплыв вдоль её бортов напоминал сложное маневрирование среди плавающих мин.

Но я отвлёкся. Я о другом хотел рассказать, о том, как незнание закона Архимеда едва не стоило Арнольду жизни, а всему экипажу по той же причине пришлось выдержать строгий двухнедельный пост.

В один из таких прекрасных дней пришлось нам пополнять запасы продовольствия. Происходило это всё там же, посредине бухты, на якоре. Организация мероприятия была, как всегда, на высоте. Старшина команды снабжения – розовощёкий, в меру упитанный и в меру же стеснительный воришка-мичман – получал на складе мешки и ящики, подвозил их на грузовике к пирсу, и всё это добро матросы закидывали в ялик. Ялик был взят во временное пользование со стоящего неподалёку торпедолова под расписку и за плату в виде литра технического спирта. И, может быть, не случилось бы ничего страшного и не постигли нас такие убытки, не назначь старпом командиром транспортной шлюпки мичмана Затычкина.

Преисполненный гордости за оказанное доверие, Арнольд с энтузиазмом приступил к исполнению своих командирских обязанностей. Подбоченясь на корме шлюпки, новоиспечённый судоводитель самозабвенно руководил процессом и время от времени грозно покрикивал на зазевавшихся матросов:

– Эй, вы! Эти мешки сюда давайте! Эти ящики на нос! Да осторожней, оболтусы, стекло ведь! Эй, куда там ящик с вином потащили? Ну-ка взад вернули живо! Эти коробки под баночки задвигайте, пакеты сюда, ко мне поближе кидайте. Да быстрее вы шевелитесь, анафемы, ужин через час, а вы, как тараканы беременные, ползаете!

Увлекшись и горя желанием за один раз переправить на лодку всё, что вместил в себя пятитонный ЗИЛ, Арнольд не заметил, что ялик уже критически осел. Но так как на палубе оставалось ещё достаточно места, то погрузка ударными темпами продолжалась. В итоге случилось то, что и должно было произойти с человеком, демонстративно игнорирующим изучение элементарных законов физики. Приняв на грудь очередной мешок, Арнольд почувствовал, что стоит уже по колено в воде и палуба стремительно уходит у него из-под ног.

Сообразив, что произошла катастрофа, Арнольд несколько растерялся. Он ни в коем случае не хотел выпускать из рук переданный ему напоследок мешок с сахаром. Прижав его к груди, он, как истинный командир, гибнущий со своим судном, сначала медленно, потом всё быстрее, быстрее и, наконец, когда вода дошла до пояса, начал стремительно погружаться в пучину. Возможно, он решил спасти хоть часть гибнущего в кораблекрушении по его вине народнохозяйственного груза. Но такая самоотверженность ничего не дала. Не более чем через минуту Арнольд вынужден был всплыть, оставив на морском дне взятый под расписку казённый ялик и весь двухнедельный запас продовольствия для всего экипажа.

Еще какое-то время он барахтался на радужной, покрытой нефтяной плёнкой поверхности воды. Его голова показывалась то здесь, то там среди использованных презервативов, обрывков газет, разбухших окурков и прочей дряни.

Его пытались спасать, но он не давался. Продолжая то и дело нырять, Арнольд что-то кричал, призывая сгрудившихся на пирсе многочисленных зрителей присоединяться к нему, спасать груз.

Когда Арнольда наконец-то выловили и на другой, вновь зафрахтованной шлюпке, доставили на расправу к командиру, выяснилось, что Затычкин Арнольд Кузьмич, мичман, старшина команды машинистов-трюмных большой дизельной подводной лодки, мастер военного дела, коммунист, примерный семьянин, совершенно не подготовлен теоретически к исполнению своих служебных обязанностей. Узнав об этом, командир сильно рассвирепел. Он топал ногами и так громко кричал, что его можно было слушать даже на берегу, а мамаши в близлежащих домах спешно принялись затыкать детям уши. Среди непрекращающегося потока разнообразных слов единственным приличным было всячески склоняемое имя бедного старика Архимеда.

В итоге оставшиеся две недели ссылки мы провели на голодном пайке. Питались воблой (герметически запаянные банки не утонули) и заспиртованным хлебом, оставшимся от старых запасов. Разнообразие в питании достигалось тем, что хлеб нарезался кусками разных размеров, а из воблы научились делать котлеты и уху. А что Арнольд? С ним всё в порядке. Он выучил не только закон Архимеда, но и все существующие ныне законы физики, даже основные положения Эйнштейновской теории относительности бойко на досуге потом пересказывал. И не мудрено. Два месяца просидел он без берега на железе, сдавая командиру наизусть школьные учебники физики с шестого по десятый класс. Кстати, потом, уволившись из рядов ВМФ, Арнольд поступил в университет на физический факультет, стал учёным, сделал какое-то эпохальное открытие, получил Нобелевскую премию, половину которой отдал командиру. За то, что сподвигнул, так сказать.

Но этот случай я привёл к слову. Просто хотел показать, как в нашем мире всё взаимосвязано. Как порой бывает, что совершенно абстрактная причина неумолимо перетекает в следствие, а затем во вполне осязаемый неутешительный результат, и как знание или незнание элементарных законов физики непредсказуемо может влиять на нашу повседневную жизнь.

Но вернёмся к теории. Без неё, как мы имели возможность убедиться, на флоте и шагу ступить нельзя. Поэтому прошу ещё несколько минут терпения у моего любознательного читателя и, чтобы ему не надоесть, спешу логически завершить затянувшуюся теоретическую часть.

Теперь, когда мы до зубов вооружены знанием закона Архимеда, нам не составит никакого труда разобраться, как же всё-таки подводная лодка погружается, и особенно – как она потом всплывает. И если какому-нибудь недобитому умнику взбредёт в голову опять поиздеваться над нами, он уже не застанет нас врасплох своими каверзными вопросами. Мы тут же найдём ему достойный ответ, даже не посылая куда подальше, как непременно поступили бы ранее. Логично и аргументированно мы сможем ему объяснить, что подводная лодка, хотя она и железная и массу имеет более двух тысяч тонн, находясь на поверхности, весит всё равно меньше, чем объём вытесненной её днищем жидкости. Эта разница называется «запас плавучести», и от массы подводной лодки она обычно составляет 15–20 процентов, то есть порядка 300–400 тонн. Таким образом, чтобы погрузиться, подводной лодке надо-то, всего-навсего, стать немного потяжелей. Как раз на эти недостающие тонны.

А где взять в море этот, скажем честно, весьма немалый груз? Тут надо хорошо подумать и без поллитры вряд ли, наверное, обойдёшься. Можно, например, подогнать знакомый нам уже пароход с кувалдами, организовать работу в три смены и перетащить на борт часть его ценного народнохозяйственного груза. Тогда, как и в случае с Арнольдом, подводная лодка неминуемо потонет. Для верности можно добавить ещё некоторое количество гаечных ключей, топоров и лопат. Чем не выход из положения?

Требуется всплыть? Тоже не проблема. Надо заняться выбрасыванием за борт лишних кувалд, и через неделю ударной работы лодка, без сомнения, всплывёт.

Надо сказать, что данный способ хотя и вполне надёжный, но, как вы понимаете, весьма затратный. Где набрать столько кувалд? Это же вся наша промышленность только на их выпуск и должна работать. А у неё, у промышленности нашей, сейчас совершенно иные задачи. Как мы сможем поднять благосостояние народа, если столько ценного инструмента так бездарно топить будем?

Но не всё так плохо. Нашлись умные головы и придумали, как избежать подобной расточительности. Теперь гарантировано всему трудовому народу процветание на многие годы вперёд. А всего-то надо было – заменить кувалды водой. Воды в океане сколько угодно, и самое главное – она ничья и совершенно бесплатная. Заливай сколько хочешь, только не жадничай, лишнего не бери (помни беднягу Арнольда), и тогда всё будет в порядке.

Вот и получается: для того, чтобы загнать подводную лодку на глубину, не надо за собой баржу с кувалдами на буксире таскать, достаточно принять в специальные помещения некоторое количество забортной воды. Лодка потяжелеет, вес её сравняется с ... (смотри закон Архимеда), и скроется она спокойненько с глаз долой. При этом если механик хорошо отдифферентируется и вывесит ПЛ, то будет она висеть в толще воды, не всплывая и не проваливаясь на глубину, словно на нитке подвешенная. Высшим пилотажем считается добиться такого равновесия сил тяжести и плавучести, при которых выдвинутый или опущенный в подводном положении перископ, изменяя на тысячные доли процента внутренний объём лодки, заставляет её всплывать или, соответственно, погружаться.

Ну, вот и разрешилась задача, как заставить подводную лодку потонуть. Всплыть – тоже не проблема. Для этого необходимо удалить из её внутренностей всю ранее принятую воду. Вы не думайте, что вода эта плещется прямо под ногами у подводников и что ходят они по ней в резиновых сапогах по самые..., ну эти..., карманы. Для того, чтобы избежать подобных неудобств, по всей длине корпуса лодки вдоль бортов размещены герметичные выгородки – цистерны главного балласта, сокращённо ЦГБ. По команде к погружению именно туда устремляется забортная вода, лодка тяжелеет и погружается. При всплытии происходит обратное действие: вода выдавливается сжатым воздухом наружу и лодка поднимается на поверхность.

Ну вот, наконец-то с теорией разобрались. Можно и к практике приступать. Тем более, что нас уже заждались многочисленные зрители из числа местных рыбаков. Всё время, пока я тут занимался теоретическими выкладками, они терпеливо стояли в сторонке, готовые броситься на новое нефтяное пятно, лишь только мы провалимся в пучину с глаз долой.

И вот – погружение. В жизни редкому человеку может посчастливиться стать участником подобного мероприятия и испытать всю гамму чувств, ему сопутствующих. Чтобы любознательный читатель мог, что называется, с головою окунуться в саму «атмосферу» этого действия и по возможности ощутить себя настоящим подводником, я постараюсь максимально точно описать, как этот процесс выглядит изнутри.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Аморально устойчив
Категория: Системный сбой
Просмотров: 10893

В этом году исполнилось 115 лет легендарному подвигу крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец».
А ровно сегодня, 19 июня, 29 лет назад, священное для каждого русского и советского моряка имя «Варяг» было присвоено строящемуся в Николаеве тяжелому авианесущему крейсеру…

Кто бы что ни говорил, а раньше войны были другие. Особенно на море. Даже в начале ХХ века в них еще присутствовал непредставимый несколькими десятками лет позже рыцарский дух.

Характерный пример – легендарный бой крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» в Чемульпо. Пересказывать перипетии сражения, я думаю, смысла нет никакого. А вот о том, как отнеслись к проигравшим бой, но оставшимся непобежденными русским морякам собственное начальство и враги знают немногие.

Командиру крейсера капитану первого ранга Рудневу было присвоено звание контр-адмирала. Для всего экипажа «Варяга» и «Корейца» были организованы торжественный прием и обед в Зимнем дворце с участием Николая II, всем участником боя были от имени императора вручены именные часы.

В общем, этого следовало ожидать. А вот какой была реакция японцев. После окончания войны японское правительство создало в Сеуле музей памяти героев «Варяга». Командир крейсера был награжден Орденом восходящего солнца. На поднятом, отремонтированном и введенном в строй японского флота под именем «Соя» крейсере по личному решению императора Муцихито было сохранено на корме название «Варягъ», при этом новобранцам командир корабля разъяснял, что они будут проходить обучение на легендарном русском корабле, который в одиночку вступил в бой против целой эскадры и экипаж которого отказался сдаться в плен.

И еще одна, абсолютно потрясающая деталь. В 1954 году, когда отмечался 50-летний юбилей легендарного боя, советское(!) правительство приняло решение назначить пенсии царским морякам и наградить их. Главком ВМФ адмирал флота Кузнецов вручил медали «За отвагу» 15 ветеранам «Варяга». Позже орденами и медалями СССР были награждены еще 139 членов экипажей «Варяга» и «Корейца».

Случай для тех времен абсолютно уникальный.

Но я – не об этом…

Когда-то, давным-давно, мы с отцом пошли покупать какую-нибудь модель корабля для склейки: в детстве я любил «строить» корабли. В магазине висело объявление: «Продается крейсер «Варяг».

Ничего особенного, конечно. Тем более, что речь шла всего лишь о пластмассовой модели. Но меня, сына и внука морских офицеров, эта фраза почему-то резанула.

- Папа, а разве можно продавать «Варяг»? – спросил я.

Отец не нашел, что ответить.

Через много-много лет ответ мне дала жизнь. Причем совсем не тот, на который я надеялся. Оказалось, можно…

6 декабря 1985 года, через два дня после спуска на воду в Николаеве тяжелого авианесущего крейсера «Леонид Брежнев», известного нам сегодня как «Адмирал флота Советского Союза Кузнецов», на том же Черноморском судостроительном заводе под заводским номером 106 был заложен тяжелый авианесущий крейсер «Рига».

Забавно, но факт: с момента закладки до вступления в строй нынешний флагман надводного Военно-Морского Флота России успел сменить три имени. В девичестве он, ровно так же, как заложенный через два дня после его спуска на воду систершип, назывался «Ригой». Потом стал «Брежневым», затем – «Тбилиси». И лишь за два месяца до вступления в строй в декабре 1990 года обрел свое нынешнее имя.

Не знаю уж, почему советские чиновники, в том числе и военные, так стремились назвать наши первые авианосцы именем столицы Латвии. Но переименовывали их регулярно.

Вторая «Рига» 19 июня 1990 года, ровно 29 лет назад, стала «Варягом». И судьба этого корабля дала мне ответ на вопрос: можно ли продать «Варяг». Можно: спустя восемь лет недостроенный тяжелый авианесущий крейсер (в принятой в остальном мире классификации – авианосец) «Варяг» был продан китайцам.

История этой китайско-украинской аферы, наверняка, памятна многим. При разделе Черноморского флота недостроенный «Варяг» достался Украине. Начиная с 1992 года украинские власти стали предпринимать попытки продать корабль, который на тот момент имел готовность в 67 процентов. Первый раунд переговоров с китайцами зашел в тупик – из-за разногласий в руководстве страны. Но, как известно, китайцы от задуманного не отступают никогда.

Через шесть лет продажа авианосца была возобновлена – но в совершенно другом формате. Ввиду обеспокоенности США и Тайваня возможной покупкой китайцами недостроенного авианосца, была запущена в ход так называемая «схема Б»: теперь «Варяг» приобретало не китайское государство, а туристическая фирма Agencia Turistica E Diversoes Chong Lot Limitada из Макао. Кстати, этот португальский протекторат всего через год вошел в состав КНР.

Туристическая фирма с уставным капиталом в 125 тысяч долларов была зарегистрирована накануне объявления украинским правительством международного тендера на продажу авианосца по адресу массовой регистрации, который за пару сотен долларов в год предоставляется любому желающему, и не имела лицензий ни на один из видов бизнеса, в котором мог бы быть использован «Варяг». При этом она предоставляла властям нулевую отчетность, то есть фактически никакой деятельности не вела.

Владельцем компании был знаменитый китайский баскетболист Сюй Цзенпин. Так зачем же ему потребовался недостроенный авианосец?

Официально было объявлено, что в Макао, одном из признанных мировых центров азартных игр, «Варяг» станет плавучим казино. И что характерно: шесть миллионов долларов, необходимые на получение разрешения властей Макао на открытие казино, новой фирме перевела… Народно-Освободительная армия Китая.

Заключение сделки оказалось делом непростым. Позже Сюй Цзенпин утверждал, что истратил на взятки сумасшедшие деньги: при официальной цене контракта в 20 миллионов долларов, затратах на хранение корабля на верфи в Николаеве около полутора миллионов и транспортировки, которая обошлась еще в пять миллионов, бизнесмен оценивал свои затраты в районе 120 миллионов долларов. Получается, он раздал около 80 миллионов долларов взяток. Доказать это, естественно, невозможно. Особенно, если учесть, что позже китайское правительство согласилось выплатить ему только официальные платежи.

Кроме взяток в ход шел алкоголь. Позже Сюй рассказывал журналистам:

- Когда я вел переговоры с руководством судостроительного завода, ощущение было такое, словно я тону в алкоголе. Каждую трапезу мне приходилось выпивать по два-три литра «Эрготоу» (китайская водка крепостью около 60 градусов). В четыре дня, когда решалась судьба сделки, мы выпили с украинцами более 50 бутылок. Но я тем не менее ощущал, что могу довести дело до конца, и всегда сохранял трезвость ума: у моих возлияний была четкая цель. Украинцы же пили для того, чтобы напиться.

Даже если сделать скидку на возможные преувеличения и не слишком доброе отношение Сюй Цзенпина к партнерам по сделке, картинка получается не слишком приятная.

Тем не менее, поставленной цели он достиг: сделка была заключена. И самое главное – вместе с недостроенным тяжелым авианесущим крейсером «Варяг» владельцу туристической фирмы были переданы чертежи корабля (повторюсь - однотипного с нынешним флагманом надводного ВМФ России) и всех его систем. Не иначе, как для переоборудования в казино.

Дальше все закономерно. В 2002 году «Варяг» притащили в китайский порт Далянь. И снова – ядовитая насмешка судьбы. Нынешний Далянь – это бывший русский порт Дальний. Более того: именно на территории сегодняшнего китайского Даляня находилась русская крепость Порт-Артур. И как после той русско-японской войны, «Варяг» после ремонта вошел в состав чужого флота. На этот раз – китайского: в 2012 году достроенный китайцами советский тяжелый авианесущий крейсер «Варяг» был принят в состав Военно-Морского Флота Народно-Освободительной армии Китая под названием «Ляонин». Где и служит по сегодняшний день.

Казалось бы, в истории поставлена точка. Коррумпированные украинские чиновники вместе с не менее вороватыми николаевскими судостроителями продали за смешные деньги готовый на две трети авианосец вместе с документацией.

Но, увы, тут опять же не все так просто.

Строительство «Варяга» было законсервировано в 1992 году. У верфи денег на поддержание корпуса в порядке не было – и она активно искала покупателей. Шла речь даже о том, чтобы продать корабль на металлолом. Но тут цена был всего около пяти миллионов долларов. Поэтому для судостроителей продажа корабля китайцам была не просто выходом из тяжелой ситуации – сказочным выходом.

При этом, по воспоминаниям китайского контр-адмирала Чжэн Мина, переговоры о покупке КНР недостроенного «Варяга» и образцов палубной авиации начались еще до распада СССР – и в 1992 году лишь продолжились.

Более того. Украина была готова продать «Варяг» России.

В 1992 году на встрече украинского и российского премьер-министров обсуждалась судьба кораблей. Леонид Кучма, на тот момент глава правительства Украины предложил российскому коллеге Виктору Черномырдину выкупить корабль.

Начальник ГШ ВМФ России адмирал Валентин Селиванов позднее вспоминал:

- Черномырдин меня спросил, нужен ли нам «Варяг». Я говорю, конечно же, нужен. А он мне отвечает: «Да вам что ни спроси, все вам нужно. Денег нет. Обойдетесь!».

В 1998 году Леонид Кучма был уже президентом Украины. Думается, он с большим удовольствием продал бы «Варяг» России, а не Китаю. Увы. Россия в авианосце была не заинтересована. Косвенным доказательством этого может служить то, что уже в начале 2000-х чуть было не ушел «на иголки» «Адмирал флота Советского Союза Кузнецов». Об этом, в частности, позже вспоминал председатель Общероссийского движения поддержки флота капитан 1 ранга запаса Михаил Ненашев:

- В начале двухтысячных годов некоторые военно-морские деятели с большими звездами на погонах хотели продать корабль на металлолом, возможно, в Китай - по схеме продажи авианосца "Варяг", который вместо того, чтобы, как заявлялось, стать парком развлечений, после ремонта вошел в боевой состав китайского флота. Они представили в правительство документ с обоснованием, что на ремонт и модернизацию авианосца «Кузнецов» денег не хватает и лучше его утилизировать, а на вырученные от продажи авианосца на лом деньги использовать на строительство нескольких эскадренных миноносцев.

Знакомая ситуация. Но «Кузнецова» удалось отстоять.

И последний штрих.

В 2000-х довелось мне работать в одной крупной китайской корпорации. Не скажу, чтобы я был большим поклонником китайской модели ведения бизнеса и отношения руководства к наемным работникам. Но одна вещь тогда меня потрясла: отношения между руководством КНР и китайскими олигархами.

Президент моей фирмы, один из самых богатых китайских бизнесменов, больше, чем государственными наградами (самая интересная из них – орден «Самый богатый китаец», которая вручается ежегодно и за которую награжденный должен заплатить государству около миллиона долларов), гордился словами, сказанными о нем одним из руководителей КНР: «Он – надежный, как кирпич. Куда поставим – там и стоит».

Ровно из того же ряда – история с китайским баскетболистом Сюй Цзенпином: приказала Родина купить авианосец – купил. А то, что расходов понес больше, чем ожидал, это его личные трудности. А когда попробовал деньги вернуть – сел в тюрьму.

Вот теперь объясните мне, почему отношения государства российского с олигархами строятся совсем на других принципах?!

Олигархи в 1998 году в России уже были. Более того, в эти времена, по словам Бориса Березовского, в России правила «семибанкирщина». Вот эти семеро:

Борис Березовский
Михаил Ходорковский
Владимир Гусинский
Александр Смоленский
Михаил Фридман
Владимир Потанин
Владимир Виноградов

Иных, как говорится, уже нет, а те – далече.

Но не об этом речь. Почему российское государство, в отличие от КНР, не дало команды одному из олигархов выкупить для страны почти готовый авианосец за смешные деньги – 20 миллионов долларов?! Все мы помним о более поздней истории с «яйцами Вексельберга» - всего через шесть лет после продажи китайцам «Варяга», в 2004 году этот бизнесмен потратил 90 миллионов долларов на покупку коллекции Фаберже, которую передал государству. На эти деньги можно было купить четыре с половиной «Варяга». Или «Варяга» и строившегося с ним рядом атомного авианесущего крейсера «Ульяновск», который был распилен на металлолом. Что важнее для страны?

И последнее. Двадцать яхт российских миллиардеров по своей стоимости превзошли все боевые корабли, построенные за последние десять лет для ВМФ России.

Вы помните, за сколько продали «Варяг»? Правильно. Цифра колеблется от 20 до 25 миллионов долларов.

А вот цены яхт наших олигархов:

«Dilbar» Алишера Усманова – 550 миллионов долларов
«Eclipse» Романа Абрамовича – 460 миллионов долларов
«Sailing Yacht A» и «Motor Yacht A» Андрея Мельниченко – 680 миллионов долларов за обе.

И так далее.

Слов у меня больше нет…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9412

Отчалили. Задним ходом отъехали от пирса и развернулись носом на выход из бухты. Смотали швартовые концы, старательно уложили их в специальные ящики под дырчатой палубой. Я, как командир кормовой швартовой партии, собственноручно проверил закрытие лючков и прочих технических отверстий на корпусе и, чтобы не брякали при движении под водой, туго зажал их специальным ключом.

Проверили на отрыв аварийный буй, несколько раз всей толпой дёрнув его для порядка. Без этого никак нельзя. Если буй окажется незакреплённым, то при погружении он просто всплывёт, оторвётся от троса и потеряется. А вещь, между прочим, дорогая и очень нужная. В случае аварии, если, скажем, лодка упала на дно и не может всплыть, буй отдают из отсека, и он, удерживаемый снизу прочным тросом, поднимается на поверхность. Там он начинает призывно моргать, посылать сигналы SOS и всячески привлекать внимание проходящих мимо судов. Если повезёт и затонувшую лодку обнаружат раньше, чем все в ней задохнутся, то по телефону, находящемуся внутри буя, можно вести переговоры с экипажем и координировать действия по спасению.

Покончив с делами, я вдохнул полной грудью, наполнив лёгкие свежим морским воздухом (когда ещё в следующий раз это удастся сделать?), и бодро прокричал доклад блаженно щурящемуся на мостике старпому:

– Мостик! Кормовая надстройка к погружению приготовлена, буй проверен на отрыв силами семи человек! Замечаний нет!

Перед тем как покинуть палубу и спуститься вниз, я жадно, словно в последний раз, окинул взглядом окрестности и проплывающие вдоль борта благоухающие берега. Будто желая навеки отложить в самых заветных уголках своей ненадёжной памяти эту великолепную картину, я старательно и с интересом принялся её разглядывать.

Массивные горы, покрытые густой тёмно-зелёной щетиной, с красноватыми обрывами и оползнями, кольцом обступали зеркальную гладь залива. На одной его стороне розовела наша база, по другую виднелись белые коробочки зданий маленького городка, в беспорядке рассыпанные у подножья гигантской горы.

Мы шли малым ходом посередине бухты в направлении узкого выхода. В стороны от форштевня разбегалась аккуратная гребёнка невысоких продолговатых волн. Кильватерная струя, бесшумно разматываясь за кормой, резала пополам гладкое полотно залива, постепенно угасая и теряясь вдали. Резко пахло морем и водорослями, с берега доносился навязчивый терпкий аромат тропической растительности. Всё это смешивалось с исходящим от перегретой палубы тяжёлым духом плавящейся краски, солярки, хлорки и – извините – канализации. В надводном гальюне подходила к концу большая приборка. Если не сделать этого перед погружением, то после всплытия кое-что из его содержимого может оказаться в самых непредсказуемых местах.

Швартовые партии всё ещё толпятся на палубе, видно, о нас пока забыли, но через несколько минут старпом обязательно опомнится и подаст ненавистную в такие мгновения команду:

– Швартовым партиям спуститься вниз! Приготовиться к погружению! – И всё! Возможно, до самого возвращения на базу больше не придётся увидеть белого света.

Между тем перед нашими взорами продолжает медленно разворачиваться идиллическая картина. Со стороны моря всё выглядит несколько иначе, гораздо привлекательней, чем с берега.

Вот по правому борту показалась чудная деревенька, приютившаяся у подножья массивной скалы, сложенной из гладких, тщательно подогнанных друг к другу валунов. С нашего берега мы её видеть не могли. Первобытные хижины со стенами из потемневших циновок и тростниковыми крышами стыдливо прятались в зелёной гуще под гигантскими лопастями колыхающихся на лёгком ветру пальмовых листьев. Туземные ребятишки, голые, крикливые, бегали по песчаной отмели, подпрыгивали и показывали на нас пальцами. Наверное, со стороны это смотрелось колоритно и несколько нелепо: грозная подводная лодка, железное чудо современной науки и техники, скользящая по девственной глади залива на фоне столь экзотического и даже где-то «доисторического» пейзажа.

Вот вдоль левого борта медленно поехал мыс Хон Лан – круглая, абсолютно лысая, за миллионы лет до глянца ветрами и волнами отполированная гранитная махина. Вдоль правого борта так же лениво движется другой мыс – Шопт, низкий, колючий, хищно ощетинившийся острыми каменными зубьями. Оба они ограничивают с двух сторон узкий глубокий пролив Ле Гуле, соединяющий бухту Камрань с открытым Южно-Китайским морем. Дальше – сверкающая в лучах предзакатного солнца его зыбкая безбрежная голубизна.

Весь недолгий путь от причала до точки погружения нас сопровождал почётный эскорт из джонок, смешных маленьких, с подвесными, звонко тарахтящими на всю округу, моторами, и больших, с ходовой рубкой, отливной палубой и галдящей на ней кучей народу. Флотилия из приблизительно двадцати единиц шла у нас по бортам, параллельными курсами и пристроившись в кильватер. Что они от нас хотели, выяснилось немного позднее.

Прибыли в точку погружения. Сначала по заведённому порядку – дифферентовка. Без неё никак нельзя – мой любознательный и внимательный читатель, конечно же, помнит, для чего она нужна и что при этом на подводной лодке происходит.

Приняли балласт, полчаса побултыхались. Механик старательно гонял воду из носа в корму и обратно, потом принимал в «уравнительную»[1], откачивал, что-то считал на допотопной логарифмической линейке (верный дедовский способ!), что-то бормотал себе под нос, записывал в дифферентовочный журнал столбцы цифр и всё такое. Поматерился, конечно, немного для порядка – лодка долго не хотела тонуть, – но в конце концов с задачей справился, загнал её на глубину, куда следует, и успокоился. Почему не хотела тонуть, сначала было непонятно, но очень скоро этот вопрос прояснился.

Всплыли. «Отцы-командиры» вылезли на мостик. На квадратном километре поверхности чистейшего Южно-Китайского моря сверкает перламутровыми разводами густое нефтяное пятно. Штук сто (уже!) джонок в беспорядке качаются на маслянистых волнах. Все члены их экипажей от мала до велика быстро-быстро черпают солярку с поверхности вместе с водой и льют это добро прямо под ноги на дно своих утлых посудин.

Наши начальники посмотрели на такое безобразие, и волосы зашевелились у них на голове. Экологическая катастрофа! Международный скандал! Вылез механик – вообще чуть не расплакался.

– Так вот почему она, зараза, тонуть не хотела! Двадцать тонн солярки хунтотам в подарок! Сам ни килограмма ещё украсть не успел! Чёрт бы их побрал, эти дырявые цистерны и всю эту посудину ржавую. Надо успеть продать хотя бы то, что ещё не вытекло! – не ручаюсь, но, возможно, в тот момент ход его мыслей был именно таков.

Через пятнадцать минут от вытекшей солярки на поверхности моря не осталось и следа. К взаимному удовлетворению всех присутствующих сторон экологическая катастрофа так и не разразилась. Поминая ежесекундно чью-то маму, механик спустился в центральный пост и, тяжко вздыхая, ожесточённо двигая частями своей логарифмической линейки, принялся подсчитывать потери. Флотилия джонок, сдвинувшись чуть в сторону, терпеливо ожидала начала нашего погружения в надежде на новую поживу.

Прежде чем приступать к такому важному мероприятию, как погружение, я хочу коснуться некоторых теоретических моментов, имеющих к этому действию непосредственное отношение. Я давно подозреваю, что существуют ещё в мире любознательные читатели, которые покупают и читают книжки не ради получения удовольствия от захватывающего сюжета (часто бывает, что его перипетии тут же полностью улетучиваются из головы и непонятно зачем читал), а для того, чтобы почерпнуть из них что-нибудь для себя полезное. Для самообразования, так сказать. Именно для такого читателя и написана следующая глава. В ней я ненавязчиво и по возможности кратко попытаюсь изложить теоретические основы подводного плавания.

Кто всё знает или состоит в постоянных членах клуба «Что? Где? Когда?», может пока перекурить, остальных же читателей приглашаю за собой. Вполне возможно, что полученная информация покажется вам интересной и даже когда-нибудь пригодится в жизни.

 

[1]         Уравнительная цистерна.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9485

За окном ещё висит липкая душная темнота. Ночь безлунная, густая и чёрная, но на востоке она уже слегка отступает. Чуть заметно, робким предчувствием где-то вдалеке намечается неясный горизонт. Через полчаса стыдливо заиграет розоватый рассвет, а ещё несколько минут спустя наступит полноценное яркое утро.

Но сейчас совершенно не хочется думать о том, какое это будет красивое и неповторимое зрелище. Я настроен гораздо прозаичней и отлично знаю, что ни краткой прелести тропического восхода, ни свежих красок сегодняшнего утра увидеть мне не суждено. В то время, когда розовый шар выкатится из пылающей колыбели и начнёт неторопливое восхождение над притихшим сонным океаном, я буду сидеть в душном полумраке своего отсека и созерцать совершенно иные картины.

Ночь, ещё только четыре часа, к тому же выходной день – суббота, можно спать и спать, а для нас уже наступили трудовые будни. Только что отзвучал пронзительный сигнал тревоги. Казарма гудит, словно потревоженный улей: хлопают двери кают, из матросских кубриков несутся сонные недовольные голоса, шарканье десятков ног, шипение воды в умывальнике – утренняя бестолковая суета.

Хмурый, злой (я всегда злой, когда не высплюсь) и с утра уже уставший, я выхожу в ярко освещённый коридор, потягиваясь, зевая и покачиваясь. Надо поднимать своих бойцов, умывать, собирать, гнать в общий строй и затем всем экипажем тащиться на лодку.

В нашем кубрике никого уже нет. Молодцы минёры... сами встали, пошли умываться. Хотя... На одной из коек кто-то притаился. Сдёргиваю одеяло. Кульков с недовольным видом высовывает голову из-под подушки, щурится на яркий свет.

– Кульков, сволочь, ты мне сегодня приснился! – приветствую я его не совсем ласково.

– Хи, хи, хи! – тоненько отзывается Кульков, проворно соскакивая с кровати

– И сон такой хороший... будто я тебя убил... Так что ты лучше на глаза мне сегодня не попадайся...

Ну вот, наконец, все собраны, построены, посчитаны.

– Равняйсь! Смирно! Шагом марш! – командует старпом.

По ночной прохладе, по сонным улочкам городка, чётко печатая шаг, экипаж начинает движение на лодку. Выход в море – это всегда событие, сколько бы их ни было. Всегда – как в первый раз. По крайней мере, для меня это так. Возбуждение, невнятное ощущение тревоги, необъяснимой тоски и одновременно пионерского задора и решимости неизменно и почти одинаково возникают у меня всякий раз, когда по трансляции разносятся знакомые слова:

– По местам стоять, подводную лодку к бою и походу приготовить!

После приёма докладов неизменно звучит следующая команда:

– Начать проверку и проворачивание оружия и технических средств!

В отсеках сразу же возникает невообразимая суета, все принимаются что-то делать: дёргать различные рукоятки, крутить маховики и краны, открывать и закрывать кингстоны, расхаживать клапаны, клинкеты, захлопки и т.п.

Когда всё провёрнуто вручную и гидравликой, начинают сжатым воздухом прокручивать дизеля. Затем их с грохотом запускают, и поначалу кажется, что лодка из-за низкочастотной вибрации вот-вот развалится на части.

Непостижимая какофония звуков наваливается со всех сторон. Размеренно басят на малых оборотах дизеля, тут же им уверенно вторят, сухо постукивая клапанами, компресссоры ВВД, в трюме под ногами монотонно гудят электрические преобразователи, и на это всё непостижимо диссонансным аккордом накладывается истошный рёв вытяжных вентиляторов аккумуляторных батарей. Все продолжают что-то кричать, старательно о чём-то докладывать, заглушая и перекрикивая друг друга. Среди лязга и грохота продолжается со стороны бестолковое, но крайне необходимое действо, которое на военном флоте называется «проворачивание» или попросту «проворот».

К шести утра всё было готово. Механизмы сняты со стопоров, провёрнуты вручную и гидравликой, а «прочный корпус» проверен на герметичность обычным своим, несколько варварским способом. Для этого лодка тщательно герметизируется и готовится к погружению, плотно закрываются двери водонепроницаемых переборок и верхний рубочный люк. Затем вытяжной вентилятор начинает откачивать из отсеков воздух, создавая вакуум. Не так уж сильно чтобы, по крайней мере, было чем дышать. По команде «слушать в отсеках» несколько минут все тихо, как кролики, сидят на своих местах, прядут ушами и слушают – не шипит ли где. В центральном посту в это время следят по барометру, как быстро изменяется давление. Если оно не растёт или растёт, но медленно, значит всё нормально, корпус цел, дырок нет, можно погружаться.

И вот уже по десятому разу всё проверено и приготовлено. Вахтенный офицер любуется восходом на мостике, остальные члены экипажа в ожидании команды на отход клюют носом на боевых постах. Командир, разминаясь, ходит взад-вперёд по пирсу. С минуты на минуту должен прийти комбриг. Скоро он, конечно, пришёл, но не один, а с офицерами своего штаба, человек десять за собой привёл и дал команду располагаться. Как оказалось, он решил им устроить увлекательную морскую прогулку. Те обрадовались, купившись, возможно, на многообещающее словосочетание «морская прогулка», и довольные разбрелись по отсекам.

Следует заметить, что в большинстве своём офицеры штаба хоть и являлись по штату флагманскими специалистами бригады подводных лодок, но на хлебных своих должностях оказались исключительно по блату. Многие из них и в море-то ни разу не выходили. До них только потом дошло, что между понятиями «увлекательная морская прогулка» и «выход в море на дизельной подводной лодке» существует, как говорят в Одессе, большая разница. А если учесть, что трети экипажа в море и самим негде приткнуться, то прогулка обещала быть особо запоминающейся.

Вообще-то мероприятие, в котором нам предстояло участвовать, официально именовалось иначе. Полностью оно называлось так: «скрытный выход подводной лодки в район боевой подготовки для отработки задач практических торпедных стрельб и уклонения от атак сил ПЛО[1]».

Я безошибочно определил, что такое многообещающее название предполагает нахождение в море никак не меньше недели и большей частью в подводном положении.

Какие стрельбы мы должны отрабатывать при наличии полного запаса боевых торпед и полном отсутствии учебных – поначалу было непонятно. Но через некоторое время выяснилось, что стрелять будем не мы, а по нам. Мы выступаем как мишень для обслуживания БПК[2] «Василий Чапаев», который, следуя на боевую службу в Персидский залив, по пути завернул в Камрань. Большие начальники из штаба флота узрели с борта БПК прозябающую без дела живую подводную лодку, пока ещё способную двигаться и даже погружаться, и тут же решили, что экипажу корабля будет совершенно нелишним поупражняться в торпедных стрельбах по подводной цели.

Большого волнения и особых всплесков эмоций в наших рядах это известие не вызвало. Цель так цель – ничего страшного, нам не впервой выступать и в таком качестве. То, что по нам будут стрелять, не означает, что по нам обязательно должны попасть. Кроме того, учебные торпеды не несут в себе боевого заряда. Вместо него устанавливается так называемая практическая головная часть: ярко-красная болванка с белыми продольными полосами по всей длине, по виду напоминающая буй.

В этой «голове» размещены различные умные приборы. После выстрела они начинают записывать все данные о движении торпеды: глубину хода, скорость, курс, режим работы аппаратуры самонаведения, момент срабатывания неконтактного взрывателя и т.п. В конце дистанции, когда сядут аккумуляторные батареи и учебная цель будет благополучно поражена, сжатым воздухом из головной части выдавливается балластная жидкость, торпеда пробкой вылетает на поверхность и яркой неваляшкой начинает раскачиваться на волнах. На макушке загорается ослепительно яркий проблесковый маячок и призывно моргает всем: «Доставайте меня быстрей, я уже отработала!».

Чтобы избежать всяческих неожиданностей и не испытывать на прочность корпус подводной лодки, участники учений заранее договариваются, на какой глубине кто будет идти, и глубину хода торпеды устанавливают метров на двадцать выше глубины цели. Кроме этого, на аппаратуре самонаведения отключают вертикальный канал и оставляют только горизонтальный.

Когда торпеда выстреливается из торпедного аппарата атакующего корабля и грузно плюхается с борта в пучину, у неё тут же запускается двигатель. Следуя командам своих электронных мозгов, она разворачивается на заранее установленный курс и погружается на заданную глубину. Там, двигаясь в направлении лодки-цели, она пытается обнаружить её своей мудрёной аппаратурой. К моменту, когда торпеда наконец-то захватывает цель, она уже идёт строго на заданной глубине и маневрирует только в горизонтальной плоскости. Когда торпеда проходит над субмариной, срабатывает неконтактный взрыватель, в электронных мозгах торпеды делается соответствующая отметка, которая при разборе учений будет неумолимо свидетельствовать о том, что цель на самом деле была безжалостно поражена.

Выполнение этих мероприятий гарантирует нам благополучное возвращение на базу, если, конечно, всё будет сделано верно. Честно говоря, не велика наука – правильно ввести нужную глубину хода и, щёлкнув тумблером, отключить вертикальный канал самонаведения. Зная это, особо и бояться-то нечего. Но всё равно, когда сидишь в подводной лодке на глубине под сотню метров и всё громче и отчётливей слышишь надсадное жужжание винтов двухтонной болванки, несущейся к тебе со скоростью хорошо разогнавшейся электрички, начинаешь чувствовать себя, мягко говоря, неуютно.

А то ещё бывает, что полезут вдруг в голову непрошенные мысли... О том, например, что снаряжал торпеду на ТТБ наш человек, у которого в училище если и были отличные оценки, то исключительно по марксистско-ленинской философии и научному коммунизму. Но даже если и был он круглым пятёрочником, «классным специалистом» и отличником боевой и политической подготовки, так ведь накануне с ним могло произойти всё что угодно. Могли, к примеру, руки дрожать после вчерашнего юбилея, жена-истеричка устроить скандал, а любовница – дура – не дать! Да мало ли что могло вывести примерного офицера и хорошего семьянина из душевного равновесия. Человеческий фактор – это вам не шутки!

Для сохранения собственного душевного равновесия мы о подобной ерунде предпочитали не задумываться. Приказ есть приказ, и обсуждать его – последнее дело, не достойное военного человека, а особенно моряка. Родина нас учила, кормила, одевала и обувала, и наша святая обязанность сейчас – идти туда, куда она нас пошлёт, не задавая лишних вопросов и много не думая.

 

[1]         Противолодочная оборона.

[2]         Большой противолодочный корабль

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9523

Мы находились на вершине довольно высокого холма, и весь городок ПМТО был у нас как на ладони. Представшую взору картину без ложной скромности можно было назвать великолепной. Отправляясь сюда, я не мог предположить, что это местечко окажется столь привлекательным.

В окружении массивных гор, густо поросших тёмно-зелёным кустарником с редкими проплешинами кирпичного цвета на крутых склонах, широкая бухта сверкала миллионами искрящихся граней, словно огромный тончайше обработанный бриллиант. Ближе к берегу изумрудная гладь воды приобретала нежно-бирюзовый оттенок, а на мелководье среди рифов и водорослей становилась слегка красноватой.

На прибрежной равнине, ограниченной с одной стороны береговой линией с вытянувшимися вдоль неё причальными стенками, пирсами и пляжами, с другой – отлогими песчаными подножиями громоздящихся в отдалении гор, в нежной зелени молодых хвойных посадок и косматых верхушек пальм компактно расположился маленький уютный городок.

Чтобы определить, куда нам, усталым путникам, первым делом податься, я с высоты холма принялся его разглядывать и обнаружил, что всё это великолепие мне очень сильно что-то напоминает. Вот одиноко стоящее здание, своими формами похожее на наш штаб. Заасфальтированная площадка в окружении худосочных елей, размеченная белыми линиями на квадраты, – плац. Дальше – футбольное поле с вытоптанной у ворот травой и с чёрной дырой лужи посередине, грязно-зелёного цвета деревянные бараки и сверкающие на солнце рифлёным верхом железные ангары. Вот скопление бело-розовых строений со стеклянными крышами, обнесённое по периметру невысоким сетчатым забором.

– Надо же! Совсем как наши казармы по виду! До чего же тут всё, однако, похоже! – искренне удивляюсь я.

– Ну да, это же всё один проект, и одни и те же строители возводили! Отсюда и похожесть такая поразительная... – запоздало доходит до меня очевидный факт.

Взор продолжает медленно передвигаться с объекта на объект: море, пирсы, корабли, плавучий док... Что-то настораживает в этой милой картине. Ощущение такое, что я уже бывал здесь раньше. Прямо дежавю какое-то!

– А вот и подводная лодка стоит у пирса! Откуда взялась? Тут, кроме нас, никого быть-то не должно... И лодка-то – ну точно как наша, – рубка ржавая, суриком вся заляпана, и чуть заметный крен, как у нас, на правый борт! – всё больше удивляюсь я неожиданным открытиям.

– Да это же она и есть! Наша!!! – наконец доходит до меня. – Неужто, пока мы с Кульковым бродили, её сюда успели перегнать? Что за шутки, почему без меня, почему заранее не предупредили? – уже начинаю я нервничать.

– И ПээМка тут?! Вот это сюрприз! А она-то как здесь могла оказаться? Её же швеллерами к пирсу на той неделе приварили, чтобы не утонула. Что за бред? Это чьи-то глупые шутки, или я от жары уже окончательно сошёл с ума?

Тут мне стремительно начало плохеть. Среди типовых строений я узрел и по известным мне признакам безошибочно определил нашу казарму. Вон турник, волейбольная площадка, вон наш дневальный в синей тропичке, согнувшись раком, размазывает тряпкой грязь перед входом. А вот и вывешенная накануне сушиться гирлянда моего стираного белья. Синие форменные шорты, носки, трусы и пара кремовых рубашек флагами расцвечивания трепыхаются на моём же балконе.

Конечно, можно было ещё раз попытаться убедить себя в невероятном. Можно было заставить себя поверить, что казарма со всем своим содержимым, как и всё остальное, каким-то непостижимым образом перебазировалась за десять километров на ПМТО, но для этого у меня больше не оставалось ни энтузиазма, ни сил.

– Чёрт возьми, да это же никакое не ПМТО, а родная наша база, только вид с непривычного ракурса и совершенно с другой стороны! – страшным откровением отчётливо и безжалостно пришибла меня к земле кошмарная мысль.

Страшное прозрение, шок, потрясение! Состояние, что называется, – приплыли! Пять часов беспримерного подвига, километры трудов и лишений – и вот мы, грязные и уставшие, опять там, откуда утром так бодро ушли!

– Нет, я этого не вынесу! Люди, отвезите и меня на кичу, закройте в камере и не тревожьте неделю, я вас прошу! Помогите!!! – безмолвно взывал я к абстрактным окружающим, всё ещё стоя посреди помойки в кузове злополучного КрАЗа.

Но никто не откликнулся на мои мольбы. Собрав последние силы, я вывалился из кузова на землю, кое-как оттёр куском мешковины зловонную массу, в которую, как ни старался этого избежать, всё же умудрился вляпаться, и понуро поковылял в сторону нашей казармы. Кульков же так и остался сидеть на холме, с ним опять случилась истерика, и я не стал дожидаться, чем она на этот раз закончится.

Пока я брёл, встречные как-то странно на меня реагировали – проходя мимо, старательно отводили глаза, а потом долго и сочувственно смотрели вслед. А когда я захотел поздороваться со знакомым офицером за руку, он сделал вид, что мы незнакомы, резко изменил курс и, прикрыв нос платком, вприпрыжку убежал. Сначала я несколько опешил от такого его поведения, но потом – со свойственной мне сообразительностью – догадался:

– Он, видно, сильно простужен и не хочет заражать меня своими бациллами! Какой, однако, благородный человек!

Потом я обратил внимание, что дорога, по которой иду, как-то не совсем хорошо пахнет. Сначала это меня тоже озадачило, но, вновь раскинув мозгами, я и в этом вопросе докопался до истины:

– Ассенизаторка недавно проехала! Цистерна, наверное, прохудилась, на дорогу текла, вот всё вокруг и провоняло!

Удивительно, но специфический запах не пропал и когда я с дороги свернул. Он продолжал преследовать меня и на тропинке, ведущей к нашей казарме, и даже в её холле.

– Эй, дневальный!!! – отдаваясь звонким эхом, разнёсся в пустом помещении мой командирский голос.

Экипаж в это время всё ещё был на лодке, поэтому дневальный, как водится в подобных случаях, крепко спал, сидя на тумбочке, прислонившись спиной к стенке. Встрепенувшись, он быстро вскочил, едва не опрокинув тумбочку и не обрушив стенд с инструкциями ДВС[1] себе на голову, вытянулся во фрунт и бессмысленно вытаращил испуганные глаза.

Выслушав проповедь о недопустимости сна на боевом посту, о том, что бдительный воин всегда должен быть начеку, и несколько успокоившись, боец поднял виноватую голову и вновь уставился на меня, но уже с явным интересом. Он смотрел так, словно не видел меня лет десять, очень соскучился и безумно рад нашей встрече. При этом мне даже показалось, что он как-то нехорошо ухмылялся.

– Что это он рожу кривит? – озадачился я. – Надо бы на всякий случай разъе@ать!

– Дневальный! Что это у тебя тут говнищем прёт, как в пехотном сортире! Ты палубу-то когда в последний раз драил? – для порядка наехал я на бойца.

– А ну-ка быстро с хлорочкой всё тут промой, а то прямо дышать нечем, вонь такая. Неужто сам не чувствуешь? – деловито распоряжался я.

– И тряпку большую на входе положи, чтобы ноги вытирали.

Дневальный всё внимательно выслушал, с готовностью ответил «есть», но вёл себя настороженно и как-то странно.

Он старательно держался от меня на почётном расстоянии, а когда я поднимался по лестнице на второй этаж, с таким ехидным и довольным видом смотрел вслед, что я наконец-то почуял неладное.

Одного взгляда на себя со стороны оказалось достаточно, чтобы понять истинную причину отчуждённого отношения ко мне окружающих. Беспристрастное зеркало показывало, насколько сильно изменился с утра мой неповторимый облик. На меня смотрело жалкое чумазое существо в перьях на голове, в заляпанной форме, с офицерскими погонами на плечах. Спина и то, что находится несколько пониже, были безнадёжно перепачканы смесью мазута, гнилой картошки и той дурно пахнущей субстанции, которая имелась в избытке в кузове злополучного КрАЗа. Мне вспомнились отведённые в сторону глаза, сочувственные взгляды, убежавший знакомый офицер и ехидные ухмылки дневального. Страшно подумать, что им могло взбрести в голову!

Что было дальше? Да, в общем, ничего хорошего. Любому военному человеку, с самого его рождения, хорошо известен основной закон прикладной геометрии: «любая кривая, обходящая начальника стороной, короче прямой, проходящей через него». То ли Кульков этого закона не знал, то ли знал, но начальство его по запаху обнаружило – сейчас это не важно. А важно то, что произошло потом.

Ничего не подозревающий наш трудоголик-старпом проводил с экипажем внеплановые тренировки по борьбе за живучесть, как вдруг его срочно вызвали в штаб. В кабинете начальника старпому было предъявлено некое странное существо, то самое фольклорное чудо в перьях, перепачканное с ног до головы и злостно смердящее. На вопросы «кто такой и откуда?» существо не отвечало, хранило партизанское молчание, затравленно озиралось по сторонам и глупо улыбалось. При ближайшем рассмотрении оно было опознано, а старпом получил соответствующее внушение.

С той прямотой и откровенностью, с которой старший начальник по-отечески журит младшего, старпому было указано на крайне ненадлежащее исполнение им своих служебных обязанностей. Также было предложено начать наконец-то следить за своими подчинёнными, чтобы они не шлялись в непотребном виде по территории базы, своевременно их мыть и стирать им одежду и вообще быть им отцом родным, а если надо, то и мамой. Закончив, комбриг объявил старпому строгий выговор и назначил строевой смотр всего экипажа на грядущие выходные.

От комбрига старпом вышел в несколько расстроенных чувствах и зачем-то сразу захотел увидеть меня. Для чего это ему понадобилось – до сих пор понять не могу. Видит Бог, я не хотел так его подставлять! Думаю, пока старпом дошёл до казармы, он успел мысленно раз десять меня расстрелять и объявить арестов в общей сложности лет на двадцать.

О том, как происходила наша встреча, особенно распространяться не буду. Скажу только, что старпом был очень зол. Так, как может быть зол трезвый сантехник ЖЭКа в понедельник рано утром, получивший с клиента одно только душевное «спасибо», или гаишник, не поймавший в новогоднюю ночь ни одного пьяного водителя.

К моменту, когда Горыныч очутился в казарме, я успел забаррикадироваться в душевой, где в относительной безопасности приводил в порядок себя и – по возможности – форму одежды. Скажу сразу: наш разговор через дверь хоть и происходил на повышенных тонах, но завершился обоюдным удовлетворением сторон. Словно в ответ на мои мольбы на вершине холма, старпом соблаговолил отвалить мне пять полноценных суток ареста с пребыванием на той же – не покорившейся нам сегодня – гауптвахте ПМТО.

Следующее утро наступило для меня ровно в пять, когда в каюту вломился взъерошенный и обеспокоенный Кульков. Глядя на меня воспалёнными глазами, он предложил выдвигаться на позицию немедленно, чтобы на автобус не опоздать. Бедняга не спал всю ночь. До трёх часов отстирывал загаженную одежду, затем сушил её утюгом, а перед самым рассветом уже побоялся ложиться, чтобы не проспать. Такой стремительный рост уровня сознательности далеко не самого ответственного бойца меня очень обрадовал. Не зря, значит, я растрачивал на него свой педагогический талант!

Как вы понимаете, в этот раз на автобус мы не опоздали, весь положенный путь проделали относительно комфортно и за какие-то двадцать минут. Я сидел, уткнувшись носом в стекло, и всю дорогу тщетно пытался понять, на какой же развилке мы вчера сбились с курса.

Как ни странно, начальник кичи оказался вполне вменяемым. Это был здоровенный, под два метра ростом, майор-морпех, наш земляк из Владивостока. С чувством глубокого удовлетворения он принял взятку – большую герметично запаянную банку воблы, бутылку пайкового вина «Медвежья кровь», но особенно остался доволен комплектом разухи.

Почему-то в те годы у береговых начальников пользовалось повышенной популярностью это одноразовое бельё небесно-голубого цвета, выдаваемое исключительно подводникам на боевую службу. Наверное, надевая его, они ощущали себя в некотором роде причастными, чем и были несказанно довольны.

Благодаря подарку все пять дней ареста я провёл не в душных, нестерпимо несущих карболкой казематах местной гауптвахты, а на шикарной песчаной полосе знаменитого «американского пляжа» ПМТО, протянувшеегося вдоль пенной линии прибоя на несколько километров до самого горизонта.

До сего дня я был абсолютно уверен, что лучший в мире пляж – это наша владивостокская Шамора, прославленная на всю страну «Мумий Троллями», но, очутившись здесь, понял, что мало ещё видел в жизни.

Да, нелегко мне пришлось! Разморённый солнцем и безнадёжно уставший от пляжного отдыха, я только под вечер возвращался для отбытия наказания. Так сладко, как здесь, за решёткой, в тишине и покое персональной камеры на жёстком топчане, я не спал уже несколько лет. Мне даже не снились сны. Подводная лодка, личный состав, старпом, Бивень и прочая гадость остались далеко, за толстыми стенами темницы, где-то в другой жизни.

Но течение времени неумолимо. Вот пронеслись и эти пять дней умиротворения и спокойствия. Вечером пятого дня я слёзно просил майора строго наказать меня за что-нибудь и продлить срок заключения хотя бы на пару суток. Я обещал выкатить ещё банку тарани и аж два комплекта разухи, но он лишь смущённо разводил руками и виновато улыбался. Да и сам я понимал, что это бессмысленно. По мою душу уже несколько раз звонили из штаба. На послезавтра намечается выход в море, и без меня – ну никак. Делать нечего, я простился с майором, получил на руки осунувшегося Кулькова, которому пребывание на киче пришлось явно не по душе, и мы двинулись в обратный путь.

А Кулькова по доброте душевной я простил – в эту неделю ему и так досталось по полной. Мало того, что он по три раза в день чистил гальюны на киче, получил от одного из сокамерников по зубам, так его ещё и подстригли под ноль, как последнего карася. Едва завидев издалека его бритый ушастый череп, посмотрев в его несчастные глаза, я тут же великодушно забыл о тех дополнительных двух сутках ареста, которые пообещал за саботаж. Более того, весь оставшийся день почти до захода солнца мы провели на пляже, купались и поджаривали бока на раскалённом песке. Мы настолько увлеклись, что едва не опоздали на последний автобус, покидающий гостеприимный городок ПМТО.

 

[1]         Дежурно-вахтенная службы.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10152

Утро, девять часов. Солнце уже почти в зените. Я бреду, обливаясь потом, по раскалённому асфальту. Чёрная лента дороги петляет между красноватых невысоких холмов, поросших колючим кустарником. За мной понуро тащится сгорбленная жалкая фигура – Кульков. Он идёт, путаясь в непослушных ногах, то отставая, то – после очередного окрика – вновь догоняя меня.

Невозможно смотреть без содрогания на это бренное тело, сотрясаемое через равные промежутки времени приступами изматывающей икоты. На его мокрой физиономии застыло выражение нечеловеческой муки. Сушняк с похмелья – страшное дело, особенно когда огненный шар качается прямо над раскалывающейся головой. Да и сам я, хоть и не с похмелья, но тоже чувствую себя, мягко говоря, не очень. Пот течёт по лицу грязными струйками, заливает глаза, капает с кончика носа, а во рту так мерзостно солёно и сухо...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 9892

Как и многим отравляющим нашу жизнь пустым переживаниям, с наступлением утра всем моим мучениям пришёл конец. Не зря гласит народная мудрость: «Если обстановка неясна – ляг, поспи, и всё пройдёт». Надо было сразу ей последовать, завалился бы с вечера спать – ничего не знал бы и, следовательно, ничего бы и не произошло. А так – всю ночь без толку промаялся и сейчас словно выжатый лимон. Через полчаса заявится старпом, приведёт команду и, как пить дать, отправит по самой жаре Кулькова на кичу сдавать. Голова же такая тяжёлая, мысли такие дремучие, как будто пил, не просыхая, всю неделю!

Но с первыми лучами солнца совершенно улетучилась моя хандра. Что ни говори, а энергия молодости – великая сила: ни переживаниями, ни бессонными ночами, ни чудовищными экспериментами над собственным здоровьем невозможно её истощить.

Я тщательно уничтожил следы ночного побоища, сбросил лопатой в море останки всех моих жертв. Вода под пирсом сразу забурлила, обычные знакомые нам рыбы, которые кидались на перловку, хлеб и прочие вегетарианские отходы, оказались плотоядными. Она рвали на части друг у друга крысиные тушки, от которых в минуту ничего не осталось.

Развалившись на столе посреди поля недавней битвы, я расслабленно лежал под нежными струями утреннего ветерка, дожидаясь прибытия экипажа. Вопросов было больше, чем ответов, и я никак не мог решить, докладывать или нет командиру о странном взрыве.

Незадолго до рассвета на пирс вышел подышать свежим воздухом Аслан – дежурный по плавмастерской, стоящей рядом с нами, – и мы разговорились. Это был невысокий щуплый лейтенант, добродушный малый с живыми, но какими-то очень уж печальными и усталыми глазами. Был он мой одногодок и родом происходил откуда-то с Северного Кавказа. На своём ржавом корыте Аслан занимал должность командира моторной группы в электромеханической боевой части, имел в непосредственном подчинении трёх мичманов и около сорока головорезов-дембелей. Грустный взгляд его и усталый вид объяснялись тем, что торчал Аслан возле опостылевшего ему причала безвылазно уже пятнадцатый месяц, и конца краю этому бессмысленному прозябанию не было видно.

В разговоре он мне по секрету признался, что у половины офицеров его корабля крыша съехала окончательно ещё полгода тому назад, да и у себя он явственно начал замечать кое-какие отклонения. Ему, например, постоянно хочется кого-то убить. Тут я его успокоил, сообщив, что с недавних пор и у меня стало возникать такое желание. Аслан понимающе на меня посмотрел и продолжил изливать душу.

Кроме того выяснилось, что на корабле пьют безбожно. Самим этим фактом никого, конечно же, не удивить, но пьют уже поголовно все, в том числе и матросы. Пьют всё, что попало, и в любое время. На борту бардак и анархия, матросы, окончательно забурев, беспредельничают и тащат всё, что можно продать. Ещё месяц такой вакханалии, и судно своим ходом не то что во Владивосток – до соседнего пирса дойти не сможет.

Офицеры уже боятся спускаться на нижние палубы, а в матросские кубрики заходят не иначе как с пистолетом на изготовку либо предварительно швырнув гранату. Единственным реальным средством, способным на какое-то время поднять воинскую дисциплину и прекратить разложение экипажа, Аслан считает проведение небольшой (человек так на десять для начала) публичной казни через повешение (исполнителем согласен быть сам). Для пущего воспитательного эффекта тела казнённых не снимать, а оставить болтаться на мачтах до самого возвращения домой. Что Аслан имел в виду, говоря о каких-то своих отклонениях, я не знаю, мысли его, как мы видим, были вполне здравыми, направленными исключительно на пользу дела.

Со слов Аслана следовало, что развал дисциплины на корабле дошёл уже до самой крайней точки, после которой, как сказал бы пессимист, «хуже уже быть не может», а оптимист радостно бы ему возразил: «может, брат, может...».

Помимо прочих безобразий, творящихся на корабле, к которым все, худо-бедно, уже почти привыкли, появились и новые их формы – начали происходить перестрелки. Всю прошлую неделю механик гонялся с пистолетом за помощником, сейчас они помирились, пьют на пару и уже вместе охотятся на замполита. А пару месяцев назад был подстрелен ни в чём не повинный доктор. Об этом происшествии Аслан рассказал подробнее.

Молодой придурок-мичман (прошу прощения у старых мичманов, но они и сами знают, что молодые мичмана – все придурки) в составе дежурно-вахтенной службы заступил с вечера помощником дежурного по кораблю. По заведённому распорядку он пил всю ночь. Пил со своими товарищами мичманами, пил с матросами, отмечая то ли годовщину независимости Республики Уругвай, то ли День освобождения Африки.

Наутро, будучи уже в несколько утомлённом состоянии, он случайно узнал, что сегодня опять-таки праздник – вся страна с энтузиазмом приступает к празднованию Дня механизатора. А так как во времена дремучей молодости, года три тому назад, ему удалось на твёрдые тройки окончить сельское ПТУ по специальности «механизатор широкого профиля» и даже два раза посидеть за штурвалом зерноуборочного комбайна, то отметить свой профессиональный праздник он решил максимально широко и к торжествам приступить немедленно.

Но где взять водку? Пять бутылок пахучей хунтотовки, вырученные накануне за бронзовый редуктор, ночью куда-то бесследно исчезли. В том, что они были, сомнений не возникало, об этом неумолимо свидетельствовали шеренга пустых бутылок и соответствующие похмельные признаки. Но где взять водки ещё? У кого на корабле всегда есть? Правильно, – у доктора!

Тут, на грядущую беду, дежурный по кораблю – а им был наш Аслан – передал своему не совсем адекватному помощнику дежурство, а вместе с ним причитающиеся в этом случае регалии: пистолет и повязку, а сам пошёл спать. Наступила очередь и нашего механизатора нести дежурно-вахтенную службу. К этому времени молодым мичманам уже не рисковали доверять оружие с патронами, поэтому из пистолета благоразумно была извлечена обойма, и, болтаясь в кобуре на поясе, он теперь являлся больше атрибутом формы одежды наравне с повязкой, нежели оружием.

Что же сделал наш новоявленный дежурный, надев повязку и получив в распоряжение пистолет? Вы думаете, что, преисполненный должностного рвения, он поспешил предаваться служебной деятельности? Полез, к примеру, с проверкой по низам и трюмам? А может быть, наоборот – злостно нарушая соответствующие статьи корабельного устава, завалился в каюте спать? Поступи он так или этак, всем было бы хорошо или, по крайней мере, никому бы не стало плохо. Но молодой мичман, который, как известно, был придурок, помчался в каюту доктора с целью усугубить и без того не совсем хорошую ситуацию. Замечу сразу, что это ему вполне удалось.

После сытного завтрака доктор сидел расслабленный в своей обширной, совмещённой с корабельным лазаретом, каюте. Через открытый диск иллюминатора в лицо ему светило утреннее приветливое солнце. Надвинув на глаза пилотку, доктор покачивался в кресле и лениво соображал, чем же убить ещё один бесконечный день опостылевшей службы в ряду подобных прочих. Этим глубокомысленным размышлениям пришёл неожиданный конец, когда с пистолетом в руке в каюту ворвался наш механизатор. Направив на доктора ствол, со словами «Док, я тебя застрелю» он нажал на курок!

Полной неожиданностью для всех стал прогремевший выстрел! В стволе, получается, оставался патрон! Но придурок-механизатор был, как видно, неплохой стрелок: пуля вошла доктору в голову в районе виска, вышла на затылке, не повредив даже казённой пилотки, надвинутой на лоб, отскочила от железной переборки и упала смятая и ещё тёплая изумлённому стрелку прямо под ноги. Тот выпучил глаза и растерянно произнёс:

– Ой!

Потом, обращаясь к доктору, суетливо залопотал:

– Ты, док, это... Прости, я того... пошутил... Может, давай сходим в больницу?

И они сходили! Невероятно – но факт! Пуля не разнесла докторскую голову на части, что, по идее, и должно было произойти, и даже, как видно, не сильно перебултыхала там мозги. Будучи в полном сознании(!), доктор заткнул обе дырки на голове пальцами и в сопровождении товарищей своим ходом доковылял до медпункта, который находился километра за два. Там ему оказали экстренную помощь – помазали дырки зелёнкой и тем же способом (то есть опять-таки своим ходом) отправили на ПМТО в госпиталь. Слава Богу, подвернулась попутка, а то бы ещё оказался установлен и новый мировой рекорд для книги Гиннеса – десять километров пешком под палящим солнцам со сквозной раной в голове. Жить доктор остался, только потом ослеп, бедолага, совсем. А мичмана-механизатора судили, два года, кажется, дали придурку.

– Вот так и живём, – заканчивал свой рассказ Аслан, – и меня чуть не посадили. За халатное обращение с оружием. За то, что, передавая этому идиоту пистолет, я не убедился, что он полностью разряжен. Я ночью хунтотов пугал, стрелял, патрон в стволе остался. А доктора жалко: дружили мы... – шмыгнув носом и незаметно смахнув пробежавшую по смуглой щеке слезу, Аслан умолк.

Так мы сидели и разговаривали, подставляя свои чумазые физиономии под ласковые лучи утреннего солнца. В свою очередь я рассказал Аслану о своих ночных кошмарах. О взрыве, который сотряс весь корабль до основания, от которого у меня чуть не отвалилась голова, но которого никто не слышал. На это Аслан тут же дал мне исчерпывающее объяснение и рассеял все сомнения. Взрыв действительно был, и мне ничего не приснилось, но всё оказалось прозаичнее и проще, чем это можно было предположить. Каждую ночь дежурный по ПДСС[1] на катере береговой охраны с весёлой компанией объезжает внутренний рейд базы. При этом они всячески забавляются: палят во все стороны трассерами из автоматов, швыряют за борт специальные противодиверсионные гранаты, ловят джонки зазевавшихся хунтотов, проникших на свою беду в запретную зону. Пойманных нарушителей либо сдают местным властям, либо берут выкуп и отпускают.

Сегодня эти пираты тоже катались, но немного: проехали всего один раз. Ночь была ясная. Луна, словно прожектор, освещала всю акваторию залива. Хунтотов нет, добычи, соответственно, – тоже. Так зачем зря службу изображать, топливо жечь? Но существуют определённого склада люди, живущие по принципу «сделал гадость – сердцу радость». Именно такие паразиты и собрались сегодня вместе. Проходя на катере мимо нашей субмарины, они швырнули пару специальных гранат прямо возле борта. И так как вода есть среда абсолютно несжимаемая, а гранаты взорвались на установленной глубине как раз напротив моей каюты, то вполне объяснимыми оказались такие последствия.

 

[1]         Противодиверсионные силы и средства.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10175

Такие вот воспоминания может иногда вызвать к жизни некий, с виду неказистый листок бумаги, найденный на полу в кают-компании полузатопленной, брошенной на произвол судьбы старой подводной лодки. Документ тот, кстати, до сих пор хранится в моём личном архиве, и всем желающим я могу его собственноручно показать. А сколько их таких, оказавшихся невостребованными документов, воспоминаний, мыслей и чувств осталось за бортом, пропало безвозвратно вместе с ушедшими в небытие кораблями, людьми, эпохами... Скрытые страницы истории в виде старых, отсыревших листков кое-где ещё покоятся на чердаках и валяются под ногами – ждут своего кропотливого исследователя. Люди, будьте бдительны! Не спешите выбрасывать на свалку старые бумаги, семейные архивы и фотографии. Лучше подарите мне...

Но вернёмся к нашему повествованию. Каюсь и прошу прощения у моих бесценных читателей за то, что оставил их заинтригованными и в неведении в самом напряженном месте. Как мы помним, так и остались невыясненными обстоятельства чудовищного взрыва, в результате которого сильно пострадали как моя бедная голова, так и хитромудрая голова Василия Алибабаевича, в данный момент в наказание за вопиющую тугоухость занятая осмыслением и заучиванием наизусть тяжеловесных фраз из любимейшей его книжки РБЖПЛ‐82.

Таким образом, где-то весело, а где-то не очень, в воспоминаниях и размышлениях пролетел остаток той сумасшедшей ночи. До рассвета новых неприятностей, слава Богу, не произошло. Измученный духотой и свалившимися переживаниями, я решительно свернул засаленный влажный матрас и полез наверх с намерением дожидаться спасительного рассвета на свежем воздухе.

Расположившись кое-как на раскладном колченогом столе, оставленном с вечера на пирсе, я решил скоротать время. Хотелось сделать доброе дело или... кого-нибудь убить. Также очень хотелось поесть. Я долго не мог сообразить, что же мне хочется больше. Проблема решилась сама собой: поесть было нечего, делать доброе дело – лень, поэтому оставался единственный вариант. Решить вопрос – кого убивать – тоже не составило труда. Тут даже появилась возможность совместить приятное с полезным. Но если вы подумали, что, не удовлетворившись вынесенным ранее Василию Алибабаевичу наказанием, я решил его усугубить, то сильно ошибаетесь. Не такой уж я кровожадный монстр, как это с первого взгляда может показаться. Расстреливать его я не стал. С присущей мне добротой и человечностью я тут даже смягчил наказание – разрешил сдавать РБЖ не наизусть, а близко к тексту, своими словами. Но, как выяснилось, даже это оказалось Василию Алибабаевичу не под силу. Девственно чистые его мозги оказались совершенно непригодными для запоминания иных фраз, кроме классических словосочетаний чистейшего русского мата, чем он, кстати, никогда не забывал воспользоваться к месту и не совсем.

Задуманное мной смертоубийство не имело никакого отношения ни к Василию Алибабаевичу, ни к прочим недоразумениям сегодняшней ночи, но несло в себе огромную практическую пользу. Дело в том, что с наступлением темноты на пирсе начинал твориться форменный беспредел – огромные мерзкие крысы несчётными ордами носились из конца в конец, сметая и сжирая всё на своём пути. Коты с соседней плавмастерской в количестве не менее пяти голов и пара наших заслуженных усатых подводников окончательно опозорили флот. Эти дармоеды и «подлые трусы», отъевшиеся на казённых харчах, боялись даже ступить на пирс и были настолько забиты жизнью и военной службой, что прятались по углам даже от своих родных корабельных крыс. А между тем мерзкие твари каждую ночь устраивали на пирсе дикую вакханалию. Они уже дошли до такой степени наглости, что перестали уступать дорогу людям, и ладно бы только матросам, но – страшно сказать – даже офицерам! Такого попрания незыблемых правил субординации я вынести, конечно же, не мог. Только пролившаяся кровь могла успокоить мою расходившуюся офицерскую гордость.

Я достал тот самый, покоящийся у меня в кобуре ПМ, который несколько часов тому назад наводил ужас на Кулькова и, как то ружьё у Чехова, неизбежно должен был сегодня выстрелить. Выбрал безопасный сектор обстрела, чтобы пули улетали прямо в море и не рикошетили куда не следует. Затем положил на торец пирса чёрствую буханку хлеба, раскатал матрац на шатком помосте и занял позицию для прицельной стрельбы.

Первый выстрел тут же разнёс на мелкие кусочки вылезшего разведать обстановку крысиного вожака и облюбованную им буханку хлеба. На эти останки тут же накинулись появившиеся словно из-под земли несколько десятков его серых товарищей. Что тут началось! Скоро ни от буханки хлеба, ни от тушки их вожака ничего не осталось. Разделавшись с дармовым кушаньем, милые животные заскучали, стали с интересом поглядывать на меня и облизываться. Тут в первый раз ощутил, что могу для кого-то представлять интерес не только как личность, но и в качестве деликатеса. Срочно требовалось показать, кто здесь хозяин. Я смело ринулся в бой и ни на секунду не посрамил высокого человеческого звания. Пистолет Макарова – не лучшее оружие для охоты на мелкую живность, но не для хвастовства скажу, что после восьми прицельных выстрелов я оставил на ржавой поверхности пирса шесть развороченных трупов.

Однако вражьи цепи не поредели: то здесь, то там из щелей и люков показывались горящие глаза и отвратительные гладкие хвосты. Разрядив вторую обойму, войдя во вкус, я забрал автомат у верхнего вахтенного и уже собрался было начать охоту по-крупному, как чья-то тяжёлая рука легла мне сзади на плечо. Я резко вскочил, повернулся и от неожиданности чуть не нажал на курок.

– Дежурный по соединению! Мать твою... – прошиб меня холодный пот. – Будь он не ладен! Какого хрена не спится по ночам? Ну, всё... Влип! Сейчас такой крик поднимет! Не дай Бог утром доложит Бивню...

В поисках спасительного решения в голове заметались отрывочные мысли: А может, его пристрелить? Нет. Жалко... Дядька вроде неплохой... По глазам видно. Улыбается вот... Надо как-то отмазаться! Но как?

Дежурный стоял передо мной, кривясь в ехидной ухмылке. На плечах поблёскивали погоны целого капитана второго ранга. Маслянистые припухшие глаза на пылающей здоровым румянцем физиономии выказывали порочную склонность к бытовому пьянству, возможно, даже и в служебное время. От дыхания отдавало сежевыкушанной водочкой, но он твёрдо стоял на ногах, говорил внятно, даже слишком.

– Что у тебя тут, лейтенант, за Сталинградская битва? А? – рявкнул дежурный так, что у меня мурашки побежали по коже. – Хунтоты, что ли, одолели? А где же трупы? – продолжил он чуть потише, направляясь в сторону лодки.

– А! Твою мать! Говно у тебя тут на палубе, что ли! – воскликнул проверяющий, поскользнувшись на том, что осталось от одной из моих мохнатых жертв.

– Товарищ капитан второго ранга, за время моего дежурства происшествий не произошло, в настоящее время занимаюсь отстрелом крыс, так как они окончательно обнаглели и стали уже представлять опасность для корабля. Лезут в электрощит берегового питания, жрут изоляцию, и сегодня из-за них уже короткое замыкание было! – не растерявшись, тут же состряпал я более-менее правдоподобный доклад.

– Неужели? Вот твари! – удивился проверяющий. – Ну-ка, открывай щит, давай посмотрим, что они тут сожра... – и, не докончив фразы, как-то смешно подскочил, взвизгнул, проворно подбежал и запрыгнул с ногами на стол. Я последовал за ним и весьма, надо сказать, вовремя, потому как через то место, где мы только что стояли, на выручку погибшим в неравном бою товарищам пронеслась средних размеров крысиная стая.

– Ну, ни хрена себе! – отвесил челюсть ошарашенный проверяющий. – Патроны остались? Дай-ка я их... сволочей... Да я их... сейчас... всех! – И, отобрав у меня автомат, не целясь, оглушительно загрохотал над ухом, осыпая меня и палубу градом горячих гильз.

Пули отскакивали от пирса, высекали искры, крысы визжали, прыгали, подлетали и падали. Все тридцать патронов обоймы, к великому изумлению стрелка, были выплюнуты одной очередью за какие-то пару секунд. Он в недоумении посмотрел на автомат, потряс его и с немым вопросом повернулся ко мне. Ему было непонятно, как это крутые парни в голливудских боевиках умудряются по два часа безостановочно валить толпы туповатых врагов, а тут две секунды и всё...

Заменив магазин, дежурный по соединению в те же несколько мгновений опорожнил и его. Голова моя гудела, словно её насквозь продолбили отбойным молотком. С макушки и плеч скатывались, падая и звеня, на палубу дымящиеся гильзы. Одна закатилась за шиворот и жгла где-то в районе лопаток. Предвидя, что сейчас потребуется следующая порция патронов, я незаметно вытащил из подсумка последний, третий, магазин и сунул его под матрац. Пошарив рукой вокруг и не найдя того, что искал, дежурный по соединению разочарованно вздохнул и с сожалением вернул оружие. Потом он грузно сполз со стола, с опаской поглядывая под ноги, крепко пожал мою руку и уже запросто, по-свойски, сказал:

– Молодец, лейтенант! Держись...

Так как я немножко оглох, то мне показалось, что сказал он:

– Живи!

На что я с благодарностью ответил ему:

– Спасибо!

– Действительно, добрый дядька, – подумал я. – Хорошо всё-таки, что я его не застрелил!

Отряхиваясь и расправляя помятую форму одежды, «добрый дядька» в свою очередь по-отечески меня поучал:

– Ты только на пирсе порядок наведи! Патроны списывай на обеспечение безопасности стоянки корабля в базе. В отчётах пиши – хунтоты, мол, на джонках одолели, лезут к борту, воруют всё что ни попадя, отгонять приходится с применением оружия... Да что мне тебя учить – сам ведь всё знаешь!

Затем он сделал в вахтенном журнале обстоятельную запись о проведённой проверке корабля и вахты с парой дежурных замечаний. Похлопал меня по плечу как уже проверенного в деле боевого товарища и, источая вокруг себя неповторимый аромат одеколона для настоящих мужчин с непонятным для иностранцев названием «Перегар», побрёл в направлении базы пропустить очередной стаканчик.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10133

Судорожно вдыхая остатки воздуха, я всплыл на поверхность и с помощью страхующих меня бойцов шумно взобрался на раскалённую палубу. Скинув под ноги опостылевшую амуницию, испытав лёгкое головокружение от свежего воздуха, я с недоумением уставился на протянутый мне Васей автомат. Ещё там, на глубине, он показался мне каким-то странным, но я не обратил на это внимания. И вот сейчас, держа найденный предмет в руках, я увидел, что рано успокоился. Да, это был автомат, да, Калашников, но... за время нахождения под водой у него откуда-то взялся приклад!

– Этого ещё не хватало! Вот чудеса...

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10225

Отдышавшись на пирсе и немного обсохнув в тени под брезентовым пологом, я обречённо полез в свои изрядно уже раскалившиеся на солнце оранжевые доспехи. Возникшую было неуверенность я быстро поборол, представив маслянистые глазки нашего замполита, с деланным сочувствием глядящие на меня, налитую кровью физиономию Бивня и прищуренный, до самой совести пронизывающий взгляд штабного особиста. Едва только видение это пронеслось в голове, как мне захотелось побыстрее залезть в вонючий ИСП и погрузиться в нём куда угодно, хоть в самые недра местной канализации.

Справедливости ради должен заметить, что хоть видом я и выказывал явное неудовольствие, но всё это было больше напускное. Вопрос, погружаться ещё или нет, передо мной уже не стоял. Одно немаловажное обстоятельство требовало моего скорейшего возвращения назад. Снова очутиться на дне мне было просто необходимо. Причиной тому стала одна очень неожиданная и даже совершенно невероятная находка.

Роясь в многолетних залежах хлама под пирсом, я наткнулся на нечто, весьма меня заинтересовавшее. Подозрительно тяжёлая болванка метровой длины и толщиной с руку показалась мне чем-то очень знакомой.

Ещё во Владивостоке, когда мы стояли на ремонте в заводе, я нашел бесхозный обрезок медного прута килограммов под сорок (и такое случалось в те изобильные социалистическим имуществом благословенные застойные времена). Я чуть не надорвался, пока тащил это сокровище к себе на лодку. Там подальше от посторонних глаз я тщательно пришхерил его в трюме первого отсека.

Через неделю, решив проверить заначку, я разочарованно обнаружил, что меня обокрали. Проведённое мини-расследование результатов не дало. Трюмный первого отсека, старший матрос Картабаев Ангар Садыкович, отличник, между прочим, боевой и политической подготовки, к тому же ещё и комсомолец, искренне клялся, что он здесь ни при чём. Он делал настолько невинными свои хитрые глазки, так старательно стремился смотреть мне прямо в глаза, что я ему тут же поверил и со временем о пропаже почти забыл.

И вот такая находка! Хотя я ещё не был до конца уверен, что обнаруженная болванка действительно моя, но предчувствие настойчиво говорило, что это именно так. Правда оставалось не совсем ясно, как она здесь оказалась, да это было и не столь важно!

Кроме того, мне под руку попались несколько кусков электрического кабеля внушительной толщины и с неопределённой длины концами, уходящими в самую глубину мусорного рифа. Всё это я не мог самостоятельно ни вытащить из завалов, ни переместить на поверхность, поэтому, погружаясь во второй раз, тащил за собой несколько грузоподъёмных строп, с помощью которых Вася поднял бы на борт все мои находки.

Если всё обнаруженное бесхозное имущество оказывалось медью, то мы с Василием автоматически становились владельцами огромного (по местным меркам) состояния! Таким образом, на дно меня тянул уже и чисто меркантильный интерес.

Внизу стало заметно светлее. Солнце стояло уже почти в зените. Свободно пробиваясь на глубину, оно золотило морское дно, корпус субмарины и, весело кривясь сквозь зыбкую плёнку, дрожало где-то высоко над головой.

За тот час, что я провёл наверху, илистая взвесь улеглась и видимость полностью восстановилась. Уже зная, как легко можно нарушить этот хрупкий баланс, я осторожно, почти не дыша, принялся вновь обследовать зону поиска и наметил участки, где пока ещё не ступала моя нога. Напрягая глаза, я пристально всматривался в серые развалы перед собой. Но как ни старался я быть ловким и аккуратным, как ни задерживал дыхание перед каждым движением, невесомые частички ила постепенно вновь сложились в непроницаемые тучи, и видимость упала до нуля. Вновь пришлось становиться на карачки и, склонив голову к самому дну, ползать взад и вперёд вслепую, ощупывая и перебирая попадающиеся под руку предметы.

И вдруг я почувствовал, что держу в руках автомат! Да, ошибки быть не могло: вот ствол, вот рукоятка, вот магазин! Радости моей не было предела. Я вылез из облака пыли, отошел на несколько шагов в сторону и рассмотрел находку. Да, это действительно был он, автомат Калашникова собственной персоной. Привязав долгожданную находку к опущенному с борта шкерту, дёрнул Васе, чтобы поднимал.

Покончив с главным делом, которое, собственно говоря, и загнало меня сюда, я принялся обвязывать шкертами и ранее обнаруженные ценности: металлическую болванку и пять концов электрокабеля. Обвязав, я три раза дёрнул за строп. Вася проворно потащил груз наверх, натужно скрежеща на палубе торпедопогрузочной лебедкой. Покончив и с этим делом, я ещё раз внимательно осмотрелся и призадумался. Воздуха оставалось ещё достаточно.

– А почему бы не прогуляться по морскому дну, теперь уже просто так, для души? – подумал я. И не найдя ничего, что могло бы помешать этому мероприятию, решительно двинулся в зеленеющую даль моря, растягивая за спиной страховочный фал.

Стая перламутровых рыбок вновь накинулась на меня, облепила со всех сторон и принялась виться вокруг. Возможно, ярко-оранжевый цвет водолазного снаряжения был тому причиной или просто я показался им чем-то симпатичен. Безусловно, приятно было такое повышенное внимание местного населения к своей персоне.

Я побрёл от лодки в направлении моря, с интересом поглядывая по сторонам. С удалением от пирса дно становилось всё более чистым и светлым. Закончилась полоса серого ила, и под ногами в солнечных лучах заиграл желтоватый песок. Редкими оазисами возвышались пучки тёмных волнистых водорослей, тянущихся к свету. Словно собака на поводке, не опережая, не отставая, сбоку от меня неотступно следовала какая-то любознательная рыбина, тупорылая, чёрная, не очень большая – около метра длиной.

Осторожно переставляя тяжёлые бутсы, я шагал по песчаному дну. Опасаясь наступить на отдыхающего под слоем песка иглохвостого ската (с которым, как мы помним, нас уже сводила судьба в местных водах), я тыкал кочергой в подозрительные холмики и неутомимо продвигался вперёд.

Страховочный фал разматывался всё больше и больше. Отойдя от пирса метров на тридцать, я в недоумении остановился. Впереди, прямо по курсу, неясно чернела какая-то объёмная конструкция кубической формы. Возникала дилемма: продолжать движение или возвращаться назад. Воздуха в баллонах оставалось едва на обратный путь, но зуд искателя приключений и исследовательский азарт не позволяли оставить обнаруженный объект неизученным.

Пройдя ещё немного вперёд, я вплотную приблизился к странному сооружению. Им оказался железный куб метров около трёх высотой, густо облепленный ракушкой и опутанный со всех сторон зеленоватыми трубами различного диаметра. Мой намётанный взгляд тут же определил, что за металл может скрываться под слоями благородного окисла цвета настоявшегося купороса.

– Медь!!! – выдохнул я благоговейно в духоту шлем-маски, и душа затрепетала от ощущения неожиданно постигшей нас удачи.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы удостовериться: я нашёл настоящий клад! Медных трубок, заглушек, фланцев, клапанов и прочего добра на данном агрегате было навинчено не меньше тонны! Вот это сюрприз! Спасибо разгильдяю Ряхину!

Странный предмет лежал на грунте с небольшим перекосом на один борт в окружении изогнутых железных балок, похожих на гигантские рёбра динозавра. На ржавой поверхности непонятного механизма явственно различались ряды крупных, с пятикопеечную монету, заклёпок, из чего можно было с уверенностью судить о его возрасте – никак не меньше семидесяти лет. После, в начале тридцатых годов, в судостроение повсеместно была внедрена электросварка, и клепаных корпусов больше не делали.

Обойдя таинственный куб со всех сторон и составив приблизительное мнение о размерах неожиданно настигшего нас богатства, я двинулся в обратный путь. Я горел желанием побыстрее сообщить Васе хорошую новость и немедленно совместными усилиями приступить к разработке золотоносной жилы. Для этого надо было, вооружившись запасом инструментов, вернуться сюда и для начала попытаться открутить что-нибудь ценное.

Весь обратный путь я летел, как на крыльях, распугивая одиночных рыб и не разбирая дороги. В моей голове громоздились грандиозные планы по инвестиции вырученных средств. За те десять минут, что занял обратный путь, я уже точно знал, какую «французскую» косметику куплю жене в хунтотовской лавке на старом ПМТО. Я также детально определил, какой телевизор встанет дома на смену нашему чёрно-белому «Крыму» и какой марки видик займёт место на полочке возле него. Мой допотопный тяжеловесный бобинник уже уступил место сверкающему двухкассетному «Шарпу», а себя я видел со стороны этаким жутко деловым, облаченным в нечто непостижимо модное, варёно-джинсовое.

Составив этот джентльменский набор типовых желаний молодых людей конца восьмидесятых, я призадумался: на большее фантазии в те времена у меня не хватало. Я с ужасом начал думать, куда же девать остальные деньги, которые – я не сомневался – ещё останутся у меня в немалом количестве. Я вновь принялся оживлённо размышлять, как бы и где безопасно обменять вырученные вьетнамские донги на доллары, как потом привезти их в Союз и какому бы надёжному моряку отдать, чтобы тот привёз из Японии праворульную машину.

– А как потом решать проблему рэкета? – ещё больше озаботился я. – Как уберечь кровью заработанную частную собственность от шакалов, которые тучами вьются возле всех прибывающих из Японии судов? – углубившись в размышления на эту новую, животрепещущую тему, я не заметил, как добрёл до пирса.

Но грандиозным планам восторженного идиота не суждено было сбыться. От проблемы, куда девать лишние деньги, судьба милостиво меня избавила, и, надо сказать, надолго и качественно. Качественно настолько, что до сих пор так и не удалось с такой проблемой столкнуться. Фортуна, слегка поманив обнадёживающей улыбкой, затеплив в душе огонёк надежды, показала в итоге лишь жалкую гримасу и стыдливо увильнула в сторону.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Аморально устойчив
Категория: Системный сбой
Просмотров: 11722

Раньше были сыновья полка. Об этом знают все. О том, что в конце 60-х в Феодосии был сын комендатуры, знают совсем немногие. А уж помнит, наверное, и вовсе один человек. Я. Хотя все вокруг (и я сам - тоже) называли меня тогда младшим помощником коменданта. 

Отца я видел не часто: он все время был на службе. Иногда мама показывала мне маленький, совсем игрушечный кораблик в том месте, где море переходит в небо, и говорила:

- Там папа. И в бинокль смотрит на нас.

По малолетству я никак не мог понять, почему папа, который меня видит, не приходит домой. Не хочет, что ли? А потому к каждому мужчине в офицерской форме, появлявшемуся в поле зрения, бросался с криком:

- Дядя, ты мой папа?!

Очень уж хотелось выяснить, зачем он смотрит на меня в бинокль, если видеть не хочет?

Дяди, которые ни разу не были моим папой, обычно подхватывали меня на руки, как-то неуверенно обещали, что папа скоро придет – и сдавали маме, которая сбивчиво извинялась и что-то говорила про службу. Чаще всего дяди понимающе кивали головой – и выдавали мне конфету.

Нянь у меня не было, бабушки далеко – в Москве и Питере. Если открыть старый семейный альбом, то на фотографиях я гораздо чаще на руках у вестового отца, чем в объятиях бабушек. А конфет все равно хотелось.

Пытливый детский ум довольно быстро определил, где можно встретить больше всего конфетодателей в офицерской форме. В комендатуре. Благо, она была не просто близко – напротив дома, который моя семья снимала.

С этого момента я переселился в комендатуру. Нет, я не ходил туда в гости. Я там жил. Домой уходил только ночевать. И то обычно со скандалом.

В конце концов мама сдалась. С утра я надевал форменку (была у меня такая, белая, как положено, с гюйсом). Длинных штанов мне тогда еще по возрасту не полагалось, но комендант лично разрешил мне носить с форменкой черные трусы. Потом я уходил на службу.

На довольствие в комендатуре меня поставили почти сразу же – поэтому я отказывался есть дома, предпочитая флотскую кухню. Но нахлебником не был. У меня даже возникли обязанности.

Я часто присутствовал на разводе патрулей. Читать Устав гарнизонной и караульной службы я не мог, поскольку читать еще не умел, но некоторые положения успел усвоить. Из-за этого порой и возникали проблемы.

Военный комендант Феодосии производил развод патрулей. В тот момент, когда я подошел к плацу, он разъяснял патрульным тонкости несения службы, их ответственность за порядок в городе – и огромное доверие, которое им оказали народ, правительство, командование и военная комендатура. Правда, делал он это не стоя перед строем, как положено, а сидя на табуретке.

- Непорядок, - пронеслось в детской голове. – Надо что-то делать.

Комендант перешел к вопросу о вреде пьянства в рядах Вооруженных Сил СССР в целом и Черноморского флота в частности. Тут-то я и залез к нему на колени.

Тот возражать не стал, только почему-то чуть прикрыл от меня лицо рукой. Но было поздно: я успел почувствовать запах алкоголя. Вынести такое грубое нарушение Устава моя детская душа не смогла.

- Поэтому необходимо задерживать и доставлять в комендатуру всех военнослужащих с признаками опьянения, - закончил речь комендант.
И тут его перебил я:

- Дядя Вадя, а почему от тебя водкой пахнет? На службе пить нельзя…

Немая сцена продлилась секунд десять. Стоящие навытяжку патрули побагровели от сдерживаемого смеха.
Комендант нашелся быстро:

- А меня в комендатуру доставлять не надо. Я уже здесь.

Первым всхлипнул от смеха его помощник, стоявший за спиной шефа. А потом грохнули хохотом все остальные.

Следующей жертвой детского стремления к справедливости пал тот самый помощник…

Накануне вечером в нашем доме был праздник: из морей наконец вернулся домой папа. Радости было море. И спать не хотелось совершенно: из опыта предыдущих возвращений отца я помнил, что на следующий день он будет спать до обеда. В лучшем случае.

Ближе к ночи под угрозой применения карательных мер (обещание поставить в угол на горох) меня все же загнали в постель.

Родители остались на кухне обсуждать свои дела. Слышимость в домах частного сектора была замечательной: фанера – не самый лучший материал для звукоизоляции.

- Да Мишка, черт пузатый, денег занял, - жаловалась мама отцу. – И никак не отдает. Что делать, ума не приложу.

Отец проговорил что-то успокоительное. Но я уже знал, что нужно сделать.

С утра, пока родители спали… Никак я не мог понять, почему с утра после возвращения отца с корабля, они спят так долго. Ну ладно, папа на службе устал. Мама-то на службу не ходила! Позже, конечно, понял. Но это к делу не относится.

Так вот, пока родители спали, я натянул свою матроску – и побежал в комендатуру. Что я там делал до развода патрулей, не помню. Готовился к разговору с дядей Мишей, наверное.

Наконец, патрули были построены на плацу. На этот раз развод проводил помощник коменданта. К нему-то я и направился.

В следующие несколько мгновений я ничего не видел. А поэтому пусть он об этом расскажет сам – так, как рассказывал моей маме на следующий день, при разборе полетов.

- Стою перед строем, веду развод. Чувствую, сзади кто-то поднимает полу кителя. Думаю, мелкий за конфетами полез.

Это правда. Так оно обычно и было: все офицеры феодосийской военной комендатуры (и мичманы - тоже) в заднем кармане брюк носили для меня конфеты. И не возражали, когда я залезал за ними.

- Продолжаю говорить. А он что-то заковырялся. И вдруг – как цапнет меня за задницу. Я аж подпрыгнул: больно же…

Когда помощник коменданта прыгал, я обрел зрение, вынырнув из-под кителя. Первое, что увидел – расширенные от удивления таким странным поведением офицера глаза патрульных. Дядя Миша в прыжке умудрился развернуться лицом ко мне, так что теперь они лицезрели, как он потирает укушенную задницу.

- Ты чего?! – заорал помощник коменданта. – Что случилось? Перегрелся, что ли?!

- Нет, не перегрелся, - мой голос, видимо, от сознания собственной правоты и необходимости восстановления справедливости звенел так, что был слышен в любом уголке комендатуры.

- Ты, черт пузатый, - заявил я, глядя ему прямо в глаза. – Ты когда маме деньги отдаешь? Она уже не знает, что делать…

Пузатый черт остолбенел. Патрульные ржали, не скрываясь. Равно как и все остальные офицеры и матросы. Даже те, что сидели на гауптвахте.

На следующий день меня ждала расплата. Как только я появился в комендатуре, меня поймал дядя Миша. Конфетами на этот раз он меня не угощал, а больно схватив за ухо, потащил обратно через дорогу. Домой.

Затащив упирающегося меня на крыльцо, он позвал маму. Та выскочила через минуту.

- Миш, ты с ума рехнулся?! – сердито спросила она. – Отпусти ребенка. Ему же больно.

Тот немедленно выпустил мое ухо:

- Да он просто идти не хотел. Пришлось тащить.

Потом полез в карман:

- Смотри, гаденыш. Отдаю я маме деньги. Перед всей базой опозорил.

- А что случилось-то? – спросила мама.

Дядя Миша рассказал все, что случилось вчера на разводе.

- Извини, - смеясь, сказала ему  мама. – Честное слово, я не учила его этому.

- Да его и учить не надо, - буркнул помощник коменданта. Но не сдержался – и тоже рассмеялся.

- Ладно, - сказал он маме. – Мы пошли назад. Служба не ждет.

Он положил мне руку на плечо – и мы вернулись в комендатуру.

Через пару лет отца перевели к новому месту службы. Уезжали с ним, естественно, и мы.

С утра я, как обычно, прибежал в комендатуру.

- Когда уезжаете? - спросил меня комендант.

- Вечером, дядя Вадя.

- Тогда беги собирайся. А в обед возвращайся. Отвальную будем делать.

- А это что?

- Ну, когда сослуживец уезжает к новому месту, без этого нельзя.

Я прискакал домой и гордо сообщил маме, что в обед в комендатуре будет отвальная.

- А без нее никак? – скрывая смех, поинтересовалась мама.

- Комендант сказал, что нет. Уезжаем же к новому месту службы.

В обед мне выдали двойную порцию компота. А потом на построении комендант вызвал меня перед строем. И от имени командования военно-морской базы Феодосии вручил  целый килограмм шоколадных конфет.

- За службу с детства, - формулировка запомнилась мне навсегда.

А лет мне, когда уезжали из Феодосии, было шесть…

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10282

В воде сразу стало легко и почти невесомо. Путь на дно с перебиранием руками по уходящему вертикально вниз фалу занял пару минут. Очутившись на грунте, я через головной клапан стравил излишки воздуха. Наверх устремились сверкающие, студенистые, как ртуть, пузыри. Выпустив из рук фал, я решительно сделал шаг в неизвестность.

С неровной, вяло колыхающейся поверхности на глубину пробивался дрожащий рассеянный свет. Солнечные пряди переливались в толще зеленоватой воды. По гладкому илистому дну с редкими пучками бурых водорослей прыгали, играли, перескакивая с места на место, рыжеватые пятна солнечных зайчиков. Наверху, на фоне подёрнутой сверкающей рябью беспокойной плёнки воды, допотопными дирижаблями зависли несколько ленивых, неповоротливых рыбин. Нежная зелень моря вдали постепенно густела, темнела и становилась совершенно непроницаемой. Я невольно залюбовался нетронутой первобытно-идиллической картиной подводного царства и почти забыл, для чего здесь оказался.

Развернувшись на 180 градусов, я оказался лицом к лицу с реальностью, и перед взором открылся совершенно иной вид. Серая волнистая гладь сплошь была завалена мусором. Залежи ржавых труб, строительной арматуры, консервных банок и прочего хлама покрывали всю площадь предполагаемой зоны поиска. Это походило на средних размеров риф, узкий и длинный, тянущийся в направление берега вдоль всего пирса.

– Вот они, плоды цивилизации! – печально констатировал я неутешительный факт.

Чёрная туша подводной лодки, объёмная и тяжёлая, нависала прямо над головой. Было даже как-то неуютно под ней находиться – вдруг сейчас ни с того ни с сего эта громадина опустится и придавит меня всей своей массой! На корпусе хорошо различались прочерченные квадратами сварные швы и технические отверстия в округлых бортах. Благородной бронзой в корме поблёскивали на солнце острые, как лезвия, лопасти гребных винтов. Чуть сбоку, на фоне зыбкого неба, виднелось густо обросшее бурыми водорослями необъятное днище плавпирса.

Остановившись у подножия рукотворного рифа, я обозрел предполагаемую зону поиска в наивной надежде сразу же обнаружить злосчастный автомат. Беглого взгляда сквозь запотевшие стёкла на это безобразие было достаточно, чтобы осознать всю бессмысленность затеянного мероприятия.

Груды мусора, подёрнутые слоем ила, щетинились во все стороны острыми гранями металлических обрезков, пиками арматурных штырей и ржавой проволоки. Об них можно было запросто распороть ткань гидрокостюма со всеми вытекающими последствиями. Кроме того, при каждой попытке что-нибудь переместить в этой куче или просто при неосторожном движении поднималась непроницаемая стена взбаламученного ила, и видимость падала до нуля. Действовать в такой обстановке можно было только на ощупь, что оказывалось так же малоэффективно: сквозь толстую прорезиненную перчатку трудно было достоверно определить, что находится у тебя под рукой.

Стараясь не «пылить», избегая резких движений, я принялся за работу. Стоя на карачках, я ощупывал попадающиеся под руку предметы. Иногда я подносил их к глазам, чтобы получше рассмотреть и, не узрев ничего достойного внимания, откидывал в сторону. В разрывах туч поднятого ила мелькали стайки потревоженных рыб. В основном это были какие-то маленькие синеватые беспокойные существа типа анчоусов. Они вились вокруг потревоженным, суетливым роем, сверкая серебристыми брюшками и переливаясь на солнце перламутровыми спинками. Своей беспокойной игрой они скрашивали мрачную унылость безжизненного пейзажа. Встречались здесь и странные существа вроде наших угрей: лентовидные, около метра длиной. Эти уродцы были не такие общительные. Неожиданно появившись из-под какой-нибудь коряги, они тут же уплывали, проворно змеясь между кучами ржавого хлама.

Пару раз мой затуманенный взгляд выхватывал из клубов илистой пыли оскаленные пасти мурен. Помня, на что способны их челюсти, я этих опасных соседей изгонял из их логова подвернувшейся под руку и тут же принятой на вооружение длинной пароходной кочергой. Вся эта живность, до моего появления благополучно обитающая в развалах рифа, сейчас недоумённо глядела на меня, силясь понять, что надо здесь этому крушащему всё на своём пути, бестолковому оранжевому монстру.

Становилось невыносимо жарко, пот заливал глаза. Влажная ткань комбинезона, обжатого наружным давлением, неприятно прилипала к телу. По спине, груди и ногам стекали противные струйки.

– Что это – пот или морская вода просачивается внутрь?

Ноги в кожаных тапочках были уже по щиколотку мокрые, и вода сочно хлюпала внутри бутс.

– Пота столько быть не может, значит, вода где-то поступает! – сообразил я. – Но откуда? Неужто продырявил гидрокостюм или жгутовка ослабла? Чтобы то ни было, всё равно пора подниматься!

Прошло уже минут сорок с начала поисков. При такой интенсивной деятельности дыхательная смесь в баллонах уже на исходе. Хотя ИДА‐59 и рассчитан часа на два непрерывного использования, но при тяжёлой физической работе и температуре окружающей среды выше тридцати градусов весь этот запас можно израсходовать и за пятнадцать минут.

А вот и Вася даёт знать, что пора закругляться: дёрнул три раза и натянул трос в ожидании ответа. Пора всплывать, а автомата как не было, так и нет!

На поверхности ярко светит солнце. Привыкшие к полумраку глубины глаза слезятся, и их постоянно приходится щурить. Я подгрёб к корпусу лодки, по штормтрапу неуклюже вскарабкался на её округлый борт, и Вася принялся меня разоблачать.

Грязный, вонючий и потный, я вылез из своего душного кокона. Стянул через голову, отжал под ноги пропитавшуюся потом робу и встал посреди палубы под упругие струи утреннего ветерка. Разгорячённое тело приятно млело, охлаждаемое свежим дыханием океана. Большого желания вновь облачаться в ИСП и опускаться на дно я пока не испытывал, но пока я расслабленно щурился на палубе, заботливый Вася притащил новую ИДАшку и принялся тщательно её проверять. Глядя на эти приготовления, у меня снова что-то неприятно заныло в груди, и забурлила отступившая было обида на Ряхина:

– Опять облачаться в этот презерватив! Да за что мне наказание такое? – мысленно сокрушался я.

– Ряхин – скотина! Если я и сейчас ничего не найду – пускай сам погружается, помойку эту с места на место перекладывает! Утонет – ну и чёрт с ним! Одним кретином на флоте меньше станет, – поругивался я себе под нос, кидая недобрые взгляды в сторону Ряхина. Тот, словно чувствуя мои нехорошие мысли на его счёт, резко схватился за швабру и принялся сосредоточенно драить палубу, всем своим видом давая понять, что он хороший матрос и флоту ещё очень может пригодиться.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10287

Дежурить по лодке я заступил с субботы на воскресенье, что само по себе, конечно, немного обидно: выходной день как-никак, а тут на вахте приходится прозябать, железо охранять, в «прочном корпусе» париться. Но, с другой стороны, ничего, в общем-то, страшного, даже наоборот. Целый день абсолютной свободы, никого из начальства нет, никто не заявится носом тыкать. Все с утра воскресенья под пальмами на пляже залягут, кто хунтотовку, а кто шильцо казённое из заначек достанет. Отдыхать культурно люди будут: выпивать там, закусывать или, кому вообще заняться нечем, – купаться. Да и вахтенные на этот раз подобрались вроде бы вменяемые, молодые, все одного призыва и даже почти непьющие. Таким образом, предстоящие сутки не предвещали никаких потрясений.

Ночь прошла вполне спокойно. Часов до двух боролся со сном, как лунатик, бродил по пирсу в ожидании проверяющих из штаба. Они взяли моду именно в это время заявляться со своей «неожиданной» проверкой. Никого не дождавшись, я не выдержал ожесточённого поединка с «лохматым» и, потерпев от него сокрушительное поражение, завалился спать в кают-компании, где и продрых сладко до самого утра, никем не потревоженный.

Ясным воскресным утром, отдохнувший и полный сил, я выполз на освещённый ярким солнцем ходовой мостик и окинул взглядом свои владения. Всё вверенное мне имущество оказалось на месте, цело и невредимо. Я сразу же и безошибочно определил, что лодка за ночь не утонула, пирс и море никуда не делись и хунтоты вроде бы ничего не умыкнули.

– Что ещё для счастья надо? Прекрасное утро! Всё отлично! – беззаботно улыбнулся я, подставил лицо ласковым лучам и потянулся, сладко хрустя «сонными» костями. И тут мой взгляд скользнул по корпусу вдоль борта. В корме, возле стойки якорного огня, как-то странно копошились двое верхних вахтенных. Стоя раком, склонившись головами к воде, они о чём-то оживлённо переговаривались, с опаской косясь в мою сторону. Я с интересом на них посмотрел и насторожился.

– Что это они там ковыряются? – заныло в душе нехорошее предчувствие. – А ну-ка, пойду проверю...

– Таа-аащь литина-ант, – жалобно заблеял один из бойцов, лишь только я приблизился к ним. Второй скромно отошёл в сторону, давая понимать, что он тут ни при чём.

– Таа-аащь литинант, – продолжал блеять боец, – я тута эта... в туалет хотел, автомат вот сюда положил, а он, этого... соскользнул и того... утонул. Я ничайно, простите... и подсумок с патронами тоже...

Всё моё утреннее умилительно-благостное настроение мигом куда-то улетучилось, в груди неприятно похолодело, и на лбу выступила испарина. Я представил, что может начаться, если об этом узнает командир, комбриг и, не дай Бог, местные особисты. Потеря оружия – это почти что измена Родине! Нас с училища этим накачивали. А потеря оружия подчинённым – ещё более страшный грех, тем более что, завалившись спать, я не оформил надлежащим образом «Журнал приёма–выдачи оружия».

Что-то надо предпринимать, и как можно скорее!

– Сука ты криволапая, Ряхин, – сказал я хлюпающему носом бойцу. – Сколько раз вам, олухам, можно было повторять, что оружие не выпускается из рук ни при каких обстоятельствах! Суши сухари теперь, вместе поедем тачки по Сахалину катать! Лучше бы ты сам утонул, дубина, проблем было бы меньше! – Ряхин безропотно внимал, старательно кивал бритой, лопоухой головой, во всём со мной соглашаясь.

Я задумался. Автомат каким-то образом надо доставать. Конечно, самое простое было бы сбросить Ряхина за борт и не вытаскивать, пока автомат не найдёт. Но была вероятность, что потом придётся искать и самого Ряхина. Поэтому данный вариант я отложил про запас.

– Самому надо погружаться! – решительно сказал я себе.

Первым делом я достал швартовый фал – выброску со свинцовым грузом в оплётке на конце, разложил её на палубе и разметил ярким суриком каждый метр. Затем опустил этот импровизированный лот до дна и измерил глубину под бортом. Вышло что-то около пятнадцати метров.

– Не так уж и много, приблизительно высота пятиэтажки, но без акваланга всё равно не обойтись, – сообразил я. – Для страховки Васю надо бы позвать, а то эти бараны, – я покосился на бойцов, – и меня, чего доброго, утопят!

Послав одного из подвахтенных в казарму за Васей, я вытащил на палубу оба наших корабельных акваланга и замерил давление воздуха в баллонах. Результат оказался неутешительный. Погружаться с ними было никак нельзя: после экспедиции на остров их никто не подзаряжал, поэтому воздуха оставалось в лучшем случае минут на пять, да и то если на дне просто лежать и ничего не делать. Я призадумался:

– А стоит ли рисковать? Может, всё же доложить командованию? Не тридцать седьмой же год! Не посадят и не расстреляют. Ряхин – тот вообще парой нарядов отделается.

– А мне что будет? Со мной, конечно, посложнее... – наморщил я лоб, вспомнив о неприятном. – Вот с особистом штабным на той неделе из-за ерунды поругался, а тот обиделся, ходит теперь, нос везде суёт, оперативную информацию, наверное, собирает, Пинкертон долбаный! Да ему сейчас только повод дай к чему придраться, такое дело раздует! Да и замполит в последнее время волком что-то всё смотрит, до всего докапывается, козни строит. Звание на три месяца уже почему-то задерживают. Его, скорее всего, заслуга. Так лейтенантом и до пенсии проходить можно...

Пришёл Вася. Настоящий друг – никогда не бросит в беде! Вместе мы ещё какое-то время поколдовали над аквалангами и пришли к выводу, что погружаться нельзя однозначно. Я до этого ещё тешил себя какой-то надеждой, но Вася категорично заявил:

– Нельзя! Опасно! – и стал терпеливо объяснять: – Кислородное голодание может наступить незаметно. Вроде чувствуешь себя нормально, ситуация под контролем, никакого дискомфорта не ощущаешь и вдруг раз – и выключился. Пока я тебя наверх достану, трупом уже будешь!

Ещё немного подумали, взвесили все «за» и «против» и решили использовать наш безотказный ИСП. Кто не знает, что это такое и кому действительно интересно, популярно объясняю. Это индивидуальное снаряжение подводника – гидрокостюм из толстой прорезиненной ткани тяжеленными бутсами на ногах. Подобное обмундирование когда-то в «доисторические времена» использовали водолазы. Только наше облачение окраску имеет ярко-оранжевую, а на голове вместо бронзового шлема – маска типа противогазной. Сверху на шею хомутом надевается и шлангами соединяется с маской ещё одно безотказное произведение отечественного оборонпрома – ИДА‐59 – индивидуальный дыхательный аппарат образца 1959 года.

Всё это имущество по своему прямому назначению должно использоваться исключительно в аварийной обстановке – для выхода подводников на поверхность из затопленной субмарины. Для этого оно в своё время создавалось и придумывалось. Для выполнения же водолазныхработ данное снаряжение мало приспособлено, так как массу имеет порядка 50 килограммов, обзор через круглые стёклышки самый что ни есть минимальный, а из-за чугунных стелек в подошвах положение в воде кроме как вертикальное принимать крайне затруднительно. Но делать нечего, проблема не решится сама собой, надо действовать и использовать те средства, которые находятся под рукой.

Облачение в ИСП – процесс не из лёгких. С помощью Васи я принялся за это неблагодарное дело. Через специальное отверстие в грудной части комбинезона ногами вперёд влез в его нижнюю часть. Не снимая тапочек, встал ступнями на чугунные стельки безразмерных бутс. Затем нырнул в просторные рукава, набросил на плечи верхнюю половину одеяния и натянул на голову устрашающего вида маску. Вася собрал в гармошку лишнюю ткань на груди, туго скрутил её и тщательно всё загерметизировал, затянув резиновым жгутом. Потом взгромоздил мне на шею хомут ИДА, от тяжести которого я невольно присел, подсоединил к маске дыхательный шланг, открыл клапаны баллонов, переключил дыхание на аппарат и, обвязав по талии страховочным концом, легонько подтолкнул к борту. Всё, к спуску готов!

Словно рыцарь, закованный в тяжёлые латы, я загрохотал по железной палубе и с Васиной и Ряхина помощью благополучно добрался до кормы. Там осторожно, чтобы не удариться о выступы на корпусе и не повредить себя и снаряжение, грузно перекантовался за борт, и море сомкнулось над моей головой.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Аморально устойчив
Категория: Дорогая редакция
Просмотров: 8223

*Вам бы здесь побывать

 

В советские времена, если кто помнит, с пивом летом было совсем не важно. Во время горбачевской борьбы с пьянством – тем более. Потому журналисты ходили пить пиво в гостиницу «Россия», на месте которой в Москве нынче парк Зарядье.

Гостиница была интуристовской, поэтому пиво было. Несколько дороже, чем в магазине. Зато всегда и холодное. А по удостоверениям прессы в отель пускали без лишних вопросов.

В солнечный день в начале июня сидеть в редакции было скучно, и Андрей решил попить пива, благо «Россия» была неподалеку. Очередь в баре была совсем небольшой – и он уже предвкушал первый глоток пенного напитка из запотевшей кружки. В этот момент стоящий впереди человек обернулся – и журналист увидел знакомое лицо. Не то, чтобы приятель, но пересекались неоднократно.

- О, Андрюха, - явно обрадовался знакомец. – Ты чего тут?

- Привет, Миш. Сам не видишь? – съехидничал Андрей. – За пивом стою. Контора же рядом. А вот ты тут какими судьбами?

Тот с загадочным видом оглянулся по сторонам и понизил голос:

- А я переводчиком у «Pink Floyd».

В то лето знаменитая английская рок-группа впервые приехала в СССР с концертами. Ажиотаж был бешеный, ожидания – еще круче. Первые два концерта уже отыграли, впереди были еще три – но попасть на них шансов не было. Никаких. Даже у журналистов.

- Да иди ты, - недовольно пробурчал Андрей. – Свистишь ведь.

- Когда это я свистел?! – возмутился Мишка. – Да вон они сидят, в углу – чтобы не особо отсвечивать. Очередное пиво ждут, замучался уже таскать. Хочешь – могу познакомить.

Андрей исподтишка кинул взгляд в угол. Сомнений не осталось: Дэвида Гилмора и Ника Мейсона он моментально узнал даже в полутьме бара. Третий сидел спиной к залу. Спину журналист не опознал.

Хотел ли он познакомиться с легендарными музыкантами?! Вопрос был даже не риторическим – издевательским. За возможность просто постоять рядом с «пинками» большинство советских людей в возрасте от 15 до 50 (а то и больше лет) отдало бы что угодно. Другое дело, что этого самого «что угодно» у людей было не слишком много – но дело тут ведь не в количестве.

- Давай, - как можно небрежнее сказал Андрей, опасаясь, что приятель в последний момент откажется выполнять обещанное. Ну, мало ли – условия контракта там, или усталость музыкантов…

Как раз подошла очередь. Взяли пива. Много. И пошли к столику.

- Знакомьтесь, парни, - произнес Михаил, подходя.

От такой фамильярности Андрей чуть не уронил бутылки: мало того, что «парни» были всемирно признанными великими музыкантами, так и по возрасту годились им с Мишкой в отцы: знаменитая группа была создана, когда Андрейке исполнился годик…

- Это мой друг Эндрю, - нимало не смущаясь, продолжил Мишка. – Он журналист.

- Журна-а-алист? – капризно протянул третий, тот, чью спину Андрей не узнал. Как он и предполагал, это оказался Ричард Райт. – А зачем нам опять журналист?

Настроение у Андрея упало: шансы на знакомство таяли на глазах. Но в этот момент ему на плечо опустилась рука и чей-то голос произнес:

- Да ладно тебе, Рик. Он же не интервью у тебя брать пришел. А пиво с нами пить. Эндрю, ты же не будешь брать у него интервью?

Андрей обернулся. За его спиной стоял басист «Пинк Флойд» Гай Пратт.

- Я бы и от интервью не отказался, - честно ответил журналист. – Но, может, позже?

Музыканты весело рассмеялись.

- Это не к нам. Это к организаторам. А вообще – садись, чего стоишь?

Они оказались действительно классными ребятами, эти легенды рок-музыки. И общались абсолютно на равных. Сначала долго пили пиво. Потом шатались по центру Москвы. Андрей что-то рассказывал о городских достопримечательностях. Заходили в какие-то бары. В общем, на работу Андрей в тот день не вернулся. Домой – тоже. Остался ночевать в гостинице «Россия», благо резерв номеров там был всегда.

С утра общение продолжилось. Встретились в том же баре. И опять – пиво, виски. И много-много разговоров ни о чем. И обо всем сразу. О музыке. О жизни. Об Англии и о Советском Союзе. О самих себе – и об окружающем мире.

На третий день с утра обошлись без выпивки – так, по кружке пива с утра: музыкантам вечером нужно было выступать в Олимпийском. А Андрей с ужасом осознал, что двое суток не был дома. Но это было не так страшно – жена давно привыкла, что он может в любой момент сорваться и улететь на другой конец света. Хуже было то, что он уже третий день не проявлялся на работе. И хотя у специального корреспондента существовали некоторые привилегии, это был перебор.

Выход Андрей придумал быстро. Дело осталось за малым: уговорить англичан заглянуть к нему в редакцию. Хоть на пару минут. Валера, главный редактор, тоже любил музыку «Пинк Флойд» - и за возможность увидеть их у себя в гостях простил бы и не такое.

- Ребята, а давайте ко мне в редакцию сходим, - сразу взял он быка за рога.

- А чего мы там забыли? – немедленно отозвался Рик. Он вообще не любил тратить время на общение с прессой.

- Ну как же, - попытался заинтересовать англичан Эндрю. – Самая большая спортивная газета мира. У нас ежедневный тираж больше восьми миллионов экземпляров.

- Круто, - оценил Гай. – Но у нас времени сегодня нет. Концерт же.

Хитроумный план Андрея трещал по швам – и он выложил на стол последний козырь.

- Ну хоть на пару минут.

И, встретив вопрошающие взгляды, признался:

- Пока я пиво с вами пил, почти три дня работу прогулял. Могут и уволить.

Ответом ему стало жизнерадостное ржание четырех английских глоток.

Отсмеявшись, Гилмор сказал:

- Ладно. Поехали. Только недолго – времени действительно нет. Эдди, вызывай машину.

Эдди Галан, главный телохранитель «Пинков» кивнул и собрался куда-то.

- Не надо машины, - вмешался Андрей. – Тут пешком пять минут.

- Тогда пошли.

Пять – не пять, но минут через 15 они подошли к редакционному подъезду.

- Ребят, подождите пару минут, - торопливо проговорил Андрей. – Я главного предупрежу.

- Только быстро, - улыбнулся Мейсон.

…Увидев спецкорра охранник на входе сделал страшные глаза:

- Андрюха, срочно к главному. Второй день тебя ищет, рвет и мечет.

Андрей пулей взлетел на второй этаж, вихрем пронесся по коридору и только в приемной чуть притормозил.

- У себя? – спросил он у секретарши, кивнув на дверь кабинета главного редактора.

Таня кивнула:

- Давай уж. Раз десять про тебя спрашивал, - и взялась за трубку телефона.

- Валерий Георгиевич, Андрей к Вам.

Эти слова были произнесены в спину специального корреспондента, который уже открывал тяжелую дверь.

- И где ты был? – рассусоливать Валера явно не собирался и тон его не предвещал ничего хорошего.

- Пиво пил, - в рифму и абсолютно честно ответил Андрей, сам того не зная, предвосхитив рекламу, ставшую популярной лет эдак через десять.

- Да ты совсем охренел?! – ошеломленный такой наглостью главный начал привставать с кресла.

- Валерий Георгиевич, дело не в том, что пил, а с кем.

Неожиданный поворот озадачил главного.

- Ну и с кем ты пил?

- С «Пинк Флойд».

- С кем?! – привычный к самым странным выходкам своих журналистов, главный все же не поверил собственным ушам.

- С «Пинк Флойд», - почти по слогам повторил Андрей.

Ситуация до мелочей совпала с происходившим в баре гостиницы «Россия»:

- Свистишь.

- Это когда это я свистел?! – сделал обиженное лицо Андрей. – Вон они, у входа стоят.

- Кто? – не понял главный.

- Гилмор, Мейсон, Райт и Пратт, - перечислил корреспондент.

- Где стоят? – никак не мог осознать ситуацию Валера.

- Да у входа в редакцию.

- А зачем?

- Ну, интересно им стало посмотреть редакцию самой крупной спортивной газеты в мире. С народом пообщаться…

- Точно они? Или опять какую хрень придумал? – стал возвращаться в реальность главный.

- Точно, - подтвердил Андрей.

Главный редактор нажал кнопку селектора.

- Таня, собирай народ в Синем зале. У нас гости.

- Хорошо, Валерий Георгиевич. Когда?

- Через пять минут.

- А что за гости-то?

- «Пинк Флойд».

- Кто?! – теперь в голосе секретарши послышалось беспокойство за здоровье шефа.

- «Пинк Флойд», - рявкнул в селектор главный. И отключился.

- Андрей, - поднял он глаза на подчиненного. – Ты хорошо понимаешь, что если их там нет, мне тебя даже увольнять не придется: народ сам тебя порвет на клочки.

- Понимаю, - кивнул Андрей. – Пошли уже встречать гостей, а то сбегут же…

Через пять минут вся редакция сидела в Синем зале, активно обсуждая очередную андрюхину аферу и делая ставки – уволят его на этот раз или нет.

Тут открылась дверь – и в зал вошел главный редактор. А за ним – четверо музыкантов.

Встреча получилось короткой – англичане действительно спешили. Но минут двадцать они отвечали на вопросы, давали автографы – и даже прямо со сцены попросили не увольнять Андрея, поскольку отсутствовал на работе он по их вине.

Когда музыканты прощались с журналистами, Гай Пратт спросил Андрея:

- На концерт-то с нами поедешь?

Андрей посмотрел на главного. Тот махнул рукой: езжай, дескать, что ж с тобой поделаешь.

В автобусе Эдди Галан вручил журналисту аккредитацию. Такой Андрей еще ни разу в жизни не видел: это был не обычный картонный прямоугольник, а матерчатый кружок, который приклеивался прямо на одежду. А самое главное – текст. Там было написано следующее: «Проход всюду. Участник группы».

Первую половину концерта Андрей смотрел из зала. Зрелище было фантастическое: еще никто и никогда не привозил в СССР 140 тонн одной только аппаратуры. Звук был просто непередаваем. Как и атмосфера в зале. Народ пел. Танцевал, хоть это и было запрещено. Кто-то даже плакал, не веря собственному счастью.

В перерыве он зашел к музыкантам. Сказать спасибо. Те как-то хитро переглянулись, и Дэвид Гилмор спросил:

- А на сцену с нами хочешь?

Андрей не поверил собственным ушам.

- А можно? – только и смог он выдавить из себя.

- Можно, - кивнул головой Мейсон. – Видел же, сколько у нас на сцене народа.

Народа на сцене было действительно множество. Человек тридцать, наверное: бэк-вокалисты, музыканты сопровождения, кто-то там еще постоянно перемещались в клубах разноцветного дыма.

- Так, за кого бы нам тебя выдать, - на секунду задумался Мейсон.

- А чего думать? – пожал плечами Пратт. – Дадим гитару. Одной больше, одной меньше. Все равно никто не поймет.

- Но я не умею на гитаре, - сообщил внезапно оробевший Андрей.

- Это не страшно, - рассмеялся Гай. – Все равно мы ее подключать не будем.

Судя по тому, что вторая бас-гитара стояла, прислоненная к его креслу, этот экспромт они придумали заранее.

И вот Андрей вышел на сцену «Олимпийского». В зале, за светом софитов – тысячи глаз. Ощущение… Нет, описать он его не смог – ни в тот момент, ни позже. Ревущий зал, оглушительная музыка, ослепительный свет. И – бешеная энергетика. Только тогда он понял, какой это наркотик – музыка. Когда музыканты заряжают своей энергией зал – а зал отдает им ее сторицей. Когда зрители перестают быть зрителями и становятся соучастниками. Сотоварищами. Сотворцами. Когда сердце бьется в такт с ударными. И хочется только одного – чтобы это не кончалось.

Но когда-нибудь кончается все. На ватных ногах, оглушенный и опустошенный Андрей вернулся в гримерку. Уставшие «пинки» посмотрели на него – и улыбнулись.

- Что, трудно?

- Да, - смог выдохнуть он. – Но как же здорово.

- Точно, - сказал Рик. – И это ты еще не играл…

Все расхохотались. В дверь заглянул Эдди:

- Эндрю, ты с нами в гостиницу?
- Нет, - покрутил головой Андрей. – Я домой.

- Ну, тогда до встречи.

Встречи больше не состоялось. Да даже если бы она и была, Андрей понимал, что музыканты его вряд ли узнают: таких знакомых, как он, у них – десятки тысяч. Если не сотни.

И это правильно: они дарят людям чудо. Свою музыку. И самих себя.

А когда приходили мгновения в жизни, когда становилось совсем тоскливо, Андрей залезал в старенький портфель, где хранились разные памятные вещи, и доставал из него билет. Билет на концерт «Пинк Флойд» в «Олимпийском» 6 июня 1989 года, на котором не был оторван контроль, зато была надпись:

«Спасибо тебе, Эндрю».

И четыре подписи.

Дэвид Гилмор

Ник Мейсон

Рик Райт

Гай Пратт

И становилось лучше.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10631

С тех самых пор запах сирени у меня стойко ассоциируется с подводной лодкой. Лишь только по весне в палисадниках распускаются эти нежные цветы, как на меня тут же наваливаются воспоминания боевой молодости. Где бы ни находился, стоит только закрыть глаза, и я уже вижу ряды красных маховиков на колонках аварийного продувания в центральном посту, жёлтые коробки батарейных автоматов, сплетения электрических кабелей и трубопроводов ВВД над головой. Вновь маячат перед глазами багровые звёзды на крышках торпедных аппаратов и, конечно же, возникает в памяти тот вертикальный трап в шахте боевой рубки, где щедрой рукой нашего химона[1] этого одеколона вылито было литров пятьдесят, не меньше.

Несколькими годами позже, когда вооружённые силы уже агонизировали и благополучно разваливались, когда бравые адмиралы, растащив и распродав остатки флота, строили себе в центре Владивостока террасами спускающиеся к морю коттеджи, большинство кораблей и подводных лодок было выведено из боевого состава. Они либо стояли в отстое в ожидании продажи китайцам на металлолом, либо проржавевшими тушами валялись на многочисленных кладбищах брошенных кораблей.

Проезжая мимо одной из таких бухт в окрестностях Владивостока, где на отмели догнивало несколько полузатопленных субмарин, я, по известным мне признакам, среди других подобных узнал её – нашу. Жалкой железной рыбиной, беспомощно, лежала она на прибрежных камнях, выброшенная из моря каким-то безжалостным великаном. На некогда гладком угольно-чёрном, а ныне облезлом и ржавом корпусе в грязных потёках топлива, в струпьях отвалившейся краски зияли многочисленные раны. Словно вновь предстали перед моими глазами те шокирующе-откровенные фотографии из докторского учебника для фронтовых хирургов. Из резаных отверстий в борту (охотники за металлоломом поработали) вскрытыми внутренностями торчали красноватые рёбра шпангоутов, артерии трубопроводов, бурыми оголёнными органами лоснились округлые бока воздушных баллонов высокого давления.

Влекомый необъяснимой смесью ностальгических чувств, я добрался до этих жалких останков и с трепетом ступил на знакомую ржавую и облупленную палубу. Осторожно, держа в одной руке фонарь, спустился по трапу вниз. Густая тьма обступила меня со всех сторон. Лишь где-то высоко над головой, в горловине рубочного люка, качался ослепительный диск далёкого неба.

И представьте себе! Здесь, среди затхлого букета тяжёлых испарений, в спёртом воздухе замкнутого пространства, безошибочно распознавался лёгкий аромат всё той же сирени! Это через столько-то лет! Что ни говори, а умели при социализме делать качественный продукт, и, как видим, не один только автомат Калашникова!

Острый жёлтый луч бесстрастно вырывал из мрака знакомые очертания центрального поста, из чулана памяти тонко повеяло чем-то забытым, до боли знакомым и близким. С новой силой нахлынули воспоминания.

– А ведь прошло-то всего ничего: лет семь-восемь, и вот уже всё, конец, – печальным откровением промелькнула в голове мысль. – И ничего не осталось от того былого величия, от грозного красавца-корабля, когда-то живого и дышащего, – лишь груда мёртвого железа...

Глядя на это запустение, постороннему человеку трудно было бы поверить, что когда то здесь кипела жизнь. Резко звучали слова команд, круглосуточно горел свет, привычно, как-то уютно и совсем по-домашнему гудели механизмы. И обитали люди... Это был наш дом!

И тут, как током пронзённый, я почувствовал: подводная лодка, даже такая жалкая и брошенная, – это не груда ржавого железа, это душа – моя и тех, кто когда-то сросся с ней, был её маленьким винтиком и неотъемлемой составной частью! От нахлынувших ли чувств, от поднятой ли пыли, у меня назойливо засвербело в носу.

Пригибаясь, чтобы не удариться головой о сорванные с подволоков, болтающиеся на остатках креплений приборы, осторожно ступая по хрустящему битому стеклу, я прошёл во второй отсек. По обеим сторонам узкого коридора зияли чёрные провалы взломанных рубок и кают. Вокруг царил хаос и запустение. Вездесущие мародёры уже успели поснимать всё, что можно вынести и продать. Массивная деревянная дверь на роликах, ведущая в кают-компанию, была сорвана с направляющих и валялась в коридоре на полу, закрывая лаз в затопленную аккумуляторную яму. Дрожащий луч выхватывал из мрака скошенный к борту пробковый подволок и остатки того многофункционального стола под ним, на котором мне когда-то удавалось так сладко поспать. Слёзы предательски подступили к глазам (значит, то была не пыль), и мне пришлось-таки несколько раз хлюпнуть носом. На полу лежали рассыпанные стопки отсыревших бумаг. Я нагнулся. В расплывчатом пятне фонаря прыгали машинописные буквы, складывающиеся в знакомые названия: «должностные инструкции», «планы мероприятий», «акты списания», «приказы»...

А вот и что-то до боли знакомое!

Я поднял влажный пожелтевший листок. Вновь повеяло чем-то безвозвратно ушедшим и далёким: я – ещё молодой лейтенант, Вьетнам, порт Камрань, и ещё жива наша подлодка. Этот созданный мной тогда документ я приведу полностью, так как с ним связана одна довольно занимательная история.

 

«УТВЕРЖДАЮ»

КОМАНДИР ВЧ ......

КАП. 2 РАНГА_______КАМБУЗОВ В.М.

10 ИЮЛЯ 19...г. п. Камрань

АКТ

списания боеприпасов

Корабельная комиссия в составе: председатель комиссии: старший помощник командира ПЛ капитан-лейтенант Стрюков С.Г., члены комиссии: командир БЧ‐1 капитан-лейтенант Яшкин М.Б., командир БЧ‐5 капитан-лейтенант Однорал В.А., командир электронавигационной группы лейтенант Ильинский А.С., на основании устного приказа командира корабля произвела проверку по факту утопления верхним вахтенным, матросом Ряхиным В.П., боеприпасов и установила:

7 июля сего года матрос Ряхин В.П., при заступлении на вахту вооружённым верхним вахтенным, во время проверки наличия патронов в подсумке нечаянно его наклонил, в результате чего за борт выпали два находящихся там магазина с 60 (шестьюдесятью) патронами калибра 5,45 мм. На основании произведённого административного расследования, опроса свидетелей, лиц ДВС, а также в виду невозможности подъёма утопленных боеприпасов, комиссия постановила: списать с лицевого счёта В/Ч ......

следующее имущество:

  1. 60 (шестьдесят) патронов калибра 5,45 мм.
  2. 2 (два) магазина к автомату АКС‐74 У.

ОСНОВАНИЕ: материалы административного расследования.

Председатель комиссии:

Члены комиссии:

кап. л-т Стрюков С.Г.

кап. л-т Яшкин М.Б.

кап. л-т Однорал В.А.

л-т Ильинский А.С.

 

Возможно, история происхождения данного документа будет представлять для потомков определённый интерес, поэтому рискну и её включить в своё правдивое повествование, тем самым несколько нарушив строгую хронологическую последовательность описываемых событий.

К моменту утопления вышеупомянутых боеприпасов мы во Вьетнаме пробыли уже месяца три-четыре, давно освоились, почернели от солнца и внешне практически ничем не отличались от местных старожилов. Раза два в месяц мы выходили в море, дня на три-четыре, иногда на неделю. Там погружались, всплывали, что-то отрабатывали, кого-то обеспечивали, условно атаковали, но неизменно возвращались в базу, где и продолжали с ещё большим усердием, каждый в меру индивидуальных способностей, деятельно разлагаться.

К этому времени служба и быт наши на новом месте вошли в колею, когда всё катится как бы само собой, размеренно и монотонно, без происшествий и потрясений. Но кто как, а я без этих происшествий чёртовых почему-то жить не могу, вернее, могу и даже хочу, но они сами откуда-то неожиданно наваливаются. Вот и на этот раз всё так хорошо начиналось…

 

[1]         Специалист-химик.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Аморально устойчив
Категория: Карта мира
Просмотров: 8954

Первой загранкомандировки ждешь как первого свидания. Даже не так. Как чуда. Как встречу с неведомым.

У Андрея контраст между ожидаемыми чудесами и реальностью получился еще более разительным. В Варшаву он должен был вылететь в понедельник, а в четверг с утра позвонили соседи с дачи, что была во Владимирской губернии, сообщив, что накануне умерла бабушка жены.

Нужно было ехать. Чемодан, собранный в Варшаву, решили брать с собой.

Тут нужны объяснения. Машины у Андрея тогда не было. Поэтому в те, уже почти былинные времена, поездка на дачу равнялась серьезному путешествию.

Вариантов было несколько. Основной – добраться до автовокзала, что на станции метро Щелковской. Билетов на автобус до города Кольчугино в продаже не было никогда, потому требовалось отойти от вокзала на пару остановок – и ждать автобуса. Отъехав от автовокзала, водители останавливались – и забивали салон безбилетными пассажирами, которые платили живые деньги им в карман.

Часа через три автобус добирался до Кольчугино. Там приходилось подождать пару часов – и пересесть в автобус, который три раза в день ходил до деревни со странным названием Флорищи. Там у магазина асфальт заканчивался – но оставалось всего метров пятьсот до дома. И хорошо, если перед этим не было дождя.

Был вариант не доезжать до Кольчугина. Иногда так получалось быстрее, но десять километров по лесной дороге, разбитой тракторами, с вещами могут доставить удовольствие разве что неутомимым морпехам.

Вторым вариантом было доехать на электричке до города Александрова. Дальше эпопея с посадкой в автобус Александров-Кольчугино, аналогичная московскому варианту. И в завершение – пять километров пешком, зато по асфальту.

В общем, среднее время прибытия на дачу после выхода из московской квартиры составляло около девяти часов. Сегодня за это время можно долететь до Мальдив, Ханоя, Бангкока или Токио. Но тогда это не пугало. Это же была дача!

В этот раз решили применить более экстремальный, но, как ни странно, более комфортабельный вариант. Поскольку в пятницу вечером добраться до дачи было решительно невозможно, план составили такой: на последней электричке – до Александрова. Тут был один нюанс: хотя пунктом назначения у этого электропоезда был именно город Александров, он тормозил за станцию до вокзала, стоял там часа четыре – и в пять утра добирался до заветного перрона. А дальше – в стандартном режиме.

Переночевали в вагоне. Правда, парадно-выходной костюм Андрея, надетый для поездки за границу, слегка помялся, но жена обещала подгладить на даче. Часам к десяти приехали.

Потом Андрей с деревенскими мужиками копал могилу на деревенском кладбище. Поминки. Все, как положено. В воскресенье вечером отправились в обратный путь. В общем, в аэропорт Андрей успел. Хоть и с трудом. А всего через три часа он был в Варшаве…

Из первой загранкомандировки в памяти обычно остается только то, что резко контрастирует с привычным на Родине. И хотя Польша на тот момент оставалась одним из бараков социалистического лагеря, запомнилось Андрею многое.

Прежде всего – вооруженные армейские патрули и полицейские с овчарками в аэропорту и абсолютно мирном на вид городе. Военное положение, введенное в Польше генералом армии Ярузельским было отменено лет пять назад, но «Солидарность» снова вывела людей на улицы. В ответ власть опять вывела на улицы патрули.

При этом протестующие и правоохранители вполне мирно уживались на улицах. Правда, вражеские голоса, которые в Москве периодически слушали все, рассказывали о репрессиях. А советская пресса твердила о массовых беспорядках и предательстве дела социализма. Но Андрей сам был журналистом – а потому верил только собственным глазам.

Тут опять же нужно небольшое пояснение. Войцех Ярузельский был для Андрея не просто политиком - Личностью. Понял это Андрей в самом начале 80-х. Тогда генерал армии Ярузельский отказался от звания маршала, заявив, что маршалы в войну командовали армиями, а он всего лишь взводом кавалерийской разведки. Много позже Андрей узнал, что, встав во главе Военного Совета национального спасения (говоря «демократическим» языком – военной хунты) и введя военное положение в 1982 году, Ярузельский фактически спас Польшу от оккупации – получив информацию, что вокруг Варшавы стоят десять дивизий Войска Польского, в Кремле решили, что поляки справятся с «Солидарностью» без интернациональной помощи. В 89-м Ярузельский стал президентом Польши, а через год, после выборов, передал власть своему главному оппоненту, лидеру «Солидарности» Леху Валенсе.

Кстати, помните вечные темные очки Ярузельского? У него была снежная слепота, которую он заработал в 19 лет на лесоповале в ссылке в Алтайском крае. Но это не помешало ему через год вступить в первую польскую дивизию – и с 1943 года поручик Ярузельский воевал с фашистами.

Впрочем, вернемся к рассказу.

Второе потрясение ожидало советского журналиста при посещении Кафедрального собора Иоанна Крестителя. По дороге коллеги из «Пшеглонда спортовы» («Взгляд на спорт» или «Спортивный взгляд» по-русски) рассказали ему историю памятника. Построенный в 1390 году, он был сильно поврежден нацистскими бомбежками в 1939-м и полностью разрушен в 44-м при подавлении немцами Варшавского восстания. После войны поляки восстановили первоначальный вид собора.

Но культурный шок Андрей испытал еще до входа в храм: ограда собора была увешана флагами и лозунгами «Солидарности». Запрещенной в Польше. В самом центре города. У достопримечательности, к которой обязательно привозили всех гостей города.

- Ты что? – заметили его замешательство коллеги.

- Ничего не понимаю, - честно ответил Андрей. – У вас же «Солидарность» под запретом?

- Так, - подтвердили поляки.

- А откуда тогда вот это все? – он показал на красно-белые лозунги, сплошь закрывающие кованную решетку собора.

- Люди принесли, - теперь в недоумение впали хозяева.

- Но «Солидарность»-то запрещена! – продолжал упорствовать Андрей.

- И что? – пожали плечами те. – У нас церковь отделена от государства. Так что вешают внутри ограды все, что хотят. Еще и переговоры долго вели с городскими властями. Договорились, что священники вешают плакаты той стороной, на которой лозунги, внутрь. А чиновники следят, чтобы их никто не срывал.

В СССР церковь тоже была отделена от государства, но Андрей, как ни старался, не смог себе представить ограду Елоховской церкви, увешанную антисоветскими плакатами и лозунгами, и милиционеров, спокойно на это взирающих.

Перед открытой калиткой, ведущей на территорию собора, стояла пара неприметных, но крепких мужичков в костюмах и с цепкими взглядами, со стопроцентной точностью выдающими в них сотрудников спецслужб. Еще пара стояла у второй калитки – у выхода.

- Храм охраняют? – понимающе спросил Андрей.

- Эти? Да нет, - объяснили ему. – Просто на территории собора уже два года живут несколько лидеров «Солидарности», осужденные на пять лет тюрьмы.

- И что, их найти не могут? Вроде территория небольшая…

- А зачем их искать, если они не прячутся. Вон, кстати, один из них.

Андрей посмотрел. Метрах в тридцати, не более, от сотрудников СБ (Службы Безопасности МВД Польши) стоял мужик лет 40 в джинсах и майке и абсолютно спокойно беседовал с какой-то мадам.

- А чего тогда не арестовывают?

- Ну мы же тебе объясняли: церковь отделена от государства. Это территория церкви. Выйдет за ограду – сразу же арестуют. А пока он внутри, не имеют права.

«Вот власти сами себе проблем насоздавали, - подумал про себя Андрей. – Теперь понятно, почему у них все так идет. Через задницу. У нас и в КГБ звонить не нужно: попы через одного и так там служат».

Но где-то в глубине души чувствовал, что такое отделение церкви от государства ему нравится больше, чем то, как это было сделано в Советском Союзе.

Сели в машину, отъехали от собора.

- В гостиницу? – спросил Андрей.

В Варшаве было жарко, хотелось переодеться и, что уж греха таить, выпить холодного пива.

- Нет, - ответили польские товарищи. – В нашу редакцию.

- А зачем? - заинтересовался советский гость.

- У тебя сегодня встреча с министром.

- С каким министром? - забеспокоился Андрей. – У меня ничего такого в плане командировки не было.

- С нашим, - улыбнулись варшавские журналисты. – С Александром Квасьневским, министром по делам молодежи, спорта и физической культуры.

- Так не планировалась же встреча.

- Не планировалась. Но ему сказали, что ты приехал – и он захотел с тобой поговорить.

«Ох, твою ж мать, - подумал Андрей. – Костюм, рубашка, галстук. Час в приемной в ожидании, потом пятнадцать минут разговора ни о чем. А день загублен начисто».

А вслух произнес:

- Тем более, надо в гостиницу. Переодеться. Куда ж я в министерство в джинсах?!

- Ты не понял. Это не ты – в министерство. Это министр – к тебе. Чтобы не в гостинице встречаться, он к нам в редакцию приедет. А переодеться не успеешь просто. Да не бери в голову – он, скорее всего, тоже без галстука будет.

То, что министр (министр!) сам приедет поговорить с журналистом, а не вызовет к себе (хорошо, не пригласит – приглашение министра, хоть и иностранного, это вызов и есть, от которого нельзя отказаться) озадачило Андрея, пожалуй, даже больше, чем отношения между церковью и государством в этой странной стране. Ему очень хотелось надеть, на всякий случай, костюм, но времени действительно уже не было.

Квасьневский действительно был без галстука. Даже без пиджака. Главный редактор «Пшеглонда спортовы» уступил им свой кабинет. И они проговорили не пятнадцать минут – а все полтора часа. Даже без переводчика, на смешанном польско-русском. Министра интересовало, как в Советском Союзе организовано финансирование юношеского спорта, журналиста – каково это одновременно руководить молодежью, физкультурой и спортом.

Расстались вполне довольные друг другом. Андрей пригласил Квасьневского в свою редакцию в Москве. Тот, в свою очередь, пригласил при случае к себе. И даже пообещал большое интервью.

Кстати, через несколько лет Андрей воспользовался этим приглашением. Александр Квасьневский уже стал президентом Польши. Но о давней встрече помнил. И слово сдержал.

В гостиницу советский журналист вернулся к вечеру, изрядно уставший от новых впечатлений и собственных мыслей. В холле он увидел объявление, что в 22 часа в ресторане на верхнем этаже отеля будет стриптиз. Пропустить такое он, естественно, не смог. А кто бы смог?

Без пятнадцати 22 Андрей был в ресторане. Он был совершенно пуст, только один из столиков у эстрады был накрыт. И как накрыт… Тарелки и тарелочки с разнообразной едой едва не падали с него. Из знакомых яств Андрей заметил приличных размеров плошку с черной икрой и лобстеров.

- Красиво жить не запретишь, - завистливо сказал он и занял столик неподалеку.

Через минуту к нему подошла средних лет официантка, но меню протягивать не спешила, изучая клиента. Потом чуть наклонилась к нему и негромко спросила:

- Пшепрашем пана. Вы русский?

- Да, - не стал скрывать Андрей. И в свою очередь поинтересовался: - А что, это у меня на лбу написано?

- Так, - чуть заметно улыбнулась официантка и окончательно перешла на русский: - Не заказывайте ничего кроме минеральной воды. У нас здесь все очень дорого.

- А как же это? – Андрей кивнул на соседний столик.

- А это какие-тот шейхи арабские. У них денег много…

Так удивительно совпало, что именно в этот момент много денег было и у Андрея. В командировку он поехал по так называемому «безвалютному обмену», когда все расходы несла принимающая сторона – в его случае та самая редакция «Пшеглонда спортовы». Уже сама поездка была для Андрея подарком судьбы, но коллеги устроили к его приезду приятный сюрприз. Они собрали его спортивные материалы из советских газет – и выпустили сборник.

Книжка получилась не слишком толстой. Зато это была мечта любого журналиста – собственная книга. Нет, не так – Книга. Да еще и выпущенная за границей и на иностранном языке. И самое главное – за книгу полагался гонорар. Фантастический. Даже запредельный: в переводе с польских злотых Андрей получил почти тысячу долларов.

Ну и как в такой ситуации было ограничиться минералкой?! Без икры, правда, журналист решил обойтись, но омара заказал. И фрукты. И виски, конечно. Чтобы арабы знали, что русские тоже не лаптем щи хлебают.

Начало вожделенного стриптиза задерживалось, зато в зале началось движение. Три араба в своих белых одеяниях заняли место за столом и начали неспешно закусывать. Андрей тоже приступил к какому-то салату. Рядом сервировали большой стол, персон эдак на 15. Но ставили к каждому прибору только бутылочку минеральной воды.

- Наши, похоже, - решил Андрей.

И тут, в который уже раз за день, у него в удивлении округлились глаза. В двери ресторана входила группа советских граждан – сомнений в это не было никаких. Но…

Андрей даже протер глаза. Ничего не изменилось. В группе не было ни одного мужчины. Ситуацию следовало разъяснить. Журналист подошел к соотечественницам.

- Девушки, - спросил он в лоб, - стриптиз вроде бы женский. Вы мне можете объяснить, чего вы-то тут не видели?!

Девушки объяснили охотно:

- Да у нас в программе посещения - стриптиз. Не отказываться же.

- А мужиков у вас в группе вообще нет?

- Почему нет? – даже слегка обиделись гражданки страны Советов.

- И где они?! – еще больше удивился журналист.

- В номерах. Футбол смотрят.

В общем, позволить десятку соотечественниц в возрасте от двадцати до пятидесяти (приблизительно) лет пить воду в тот момент, когда арабы жрут икру, Андрей не смог. Он перетащил свою снедь за их стол, заказал всем морепродуктов, пива, фруктов. В какой-то момент осознал, что сидит спиной к тому самому стриптизу, но махнул на это рукой: застольный разговор оказался интереснее.

Потом собеседницы ушли спать, Андрей повернулся к эстраде. Там лениво изгибалась под музыку полуголая и явно уставшая девица.

Через пару минут принесли счет. Гонорара хватило. Но если бы с группой пришел хоть один мужчина, деньги бы у Андрея кончились окончательно.

А так он смог даже купить сувениры. Жене поло La Costa с крокодильчиком и себе куртку Adidas. Правда, на рынке, так что, скорее всего, поддельные. На магазинные денег не хватило.

- Зато стриптиз посмотрел, - усмехнулся Андрей, поднимаясь по трапу самолета Варшава-Москва.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Камрань
Категория: Книга 1 Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Просмотров: 10985

Когда Рожкин осторожно, чтобы не расплескать своё богатое внутреннее содержимое, слез с койки, он понял, что влип. Нет, вы не подумайте, что с ним сразу же произошло что-то нехорошее. Просто после процедуры наконец-то включились мозги, и резко пришло понимание, что дело его дрянь. Когда лодка стоит у пирса (а именно так и было), на борту закрыты все гальюны. По нужде приходится бегать либо на торец пирса, либо – в особых случаях – в пятиочковый туалет типа «сортир», метрах в трёхстах на берегу. Еще какое-то время Рожкин мог, хоть и с трудом, контролировать ситуацию, но этого времени оставалось всё меньше и меньше. Поэтому, не теряя зря драгоценных секунд, он, даже не поблагодарив доктора, стартанул из отсека. Да так резко стартанул, что оставил на полу каблук от ботинка. Доктор повертел его и положил в тумбочку, авось в хозяйстве когда пригодится.

Вполне возможно, что Рожкина бы и пронесло, как его более удачливых предшественников. Возможно, он успел бы донести себя и всё своё дерьмо туда, где им было самое место находиться. Но, как мы уже знаем, день этот оказался для Рожкина не совсем удачным.

Выскочив в центральный пост, он чуть не убил дверью замполита. Тот стоял возле входа в отсек и вот уже битый час доставал штурмана каким-то очередным своим бредом. Когда зама со всего маху огрела железная дверь, штурман, шепча слова благодарности тому, кто это сделал, поспешил незаметно скрыться, а замполит, быстро повернувшись вокруг своей оси, тут же, на свою беду, узрел новую жертву. Почему «на свою беду» – станет ясно позднее.

– А вот и Рожкин собственной персоной к нам пожаловали! – радостно воскликнул зам, потирая ушибленное место и расплываясь в сладчайшей улыбке. – А боевой листок Вы, уважаемый, написали? Я, кажется, ещё на прошлой неделе задание давал! Вы что, комсомольские поручения игнорируете? – продолжал зам, устраивая поудобнее свой зад на вертящейся табуретке, с явным настроем на продолжительную беседу. – Я слушаю Вас, Рожкин! Что скажете?

Рожкин стоит, пучит глаза, с ноги на ногу переминается, сказать ничего не может и уж чуть было не взлетает. А зам оседлал конька, разошёлся и знай своё гнёт:

– Нет, Вы скажите мне, Рожкин! Для Вас что, заместитель командира корабля по политической части – пустое место? Вам наплевать, какие итоги покажет ваше подразделение в социалистическом соревновании? А может быть, Вам...

И тут Рожкин не выдерживает. Ни слова не говоря, он поворачивается к заму спиной, в два прыжка достигает трапа и судорожно начинает карабкаться наверх. От такой наглости замполит несколько опешил, растерялся, но ненадолго. С криком «Рожкин, стоять! Я Вас ещё не отпускал!» он тут же решительно кинулся вслед за беглецом в шахту рубочного люка.

И это было его роковой ошибкой.

Очутившись на вертикальном трапе и даже успев сделать несколько поступательных движений, зам вдруг остановился. Сверху раздался характерный звук, на голову что-то закапало, затем тоненько полилось, и вокруг явственно запахло туалетом. Ничего не понимая, зам поднял голову и... Лучше бы он этого не делал!

– Аа-а-а... Рож-ж-жкин!!! Мать твою!!! Су-ука!!! – только и успел взвизгнуть зам, слетая вниз с трапа. Звучно шмякнувшись на пайолы, он суетливо отполз из-под шахты люка в сторону, матерясь и истерично причитая.

– Какого чёрта? Ублюдок!!! Тварь!!! Да я тебя... Да ты мне!.. – разорялся зам, истекая на палубу зловонной жижей, безуспешно пытаясь разлепить глаза. Надо сказать, что на моей памяти это был первый случай, когда зам решил обратиться к подчинённому не вычурно официально на «Вы», а по-свойски, на «ты».

Что было дальше? Да сплошное расстройство, если честно! Негодяй Рожкин, таким образом оконфузившись, куда-то моментально исчез. Его пахучие следы растеклись по полу в ограждении рубки и на палубе, суетливой строчкой миновали пирс, затем по кратчайшему пути пересекли плац и безнадёжно терялись в зарослях ближайшего кустарника.

Замполит, безбожно матерясь (чего с ним также сроду не бывало) и проклиная всё на свете, побрёл к себе в каюту, сослепу натыкаясь на переборки. В каюте он, кряхтя и разражаясь то и дело неудержимыми потоками брани, переоделся, кое-как обтёрся, вылил на голову флакон «Шипра» и, благоухая непостижимой смесью ароматов, с набитой сумкой через плечо убыл в неизвестном направлении.

Доктор, предвидя возможные в скором времени осложнения со сходом на берег, также вовремя улизнул. Может этим бы всё и закончилось. Вахта быстро бы всё замыла, затёрла, спрыснула одеколоном, и круг пострадавших ограничился бы непосредственными участниками происшествия. Возможно, так бы оно и было, но тут на корабль совершенно не вовремя прибыл командир, и, изначально узкий, круг пострадавших весьма ощутимо расширился – до размеров всего экипажа.

Трагизм ситуации усугублял тот факт, что никто на лодке так и не знал, что же произошло. Трое основных действующих лиц: доктор, Рожкин и замполит, как мы помним, скоропостижно покинули корабль, не удосужившись (по понятным причинам) никому ничего объяснить. Вахтенный центрального поста, наблюдавший инцидент со стороны, в ответ на вопросы дежурного по кораблю «откуда говном прёт?» и «что произошло?» нёс какую-то околесицу. Поэтому когда дежурному доложили сверху, что на пирсе появился командир и движется в направлении лодки, тот, стоя в глубокой задумчивости посреди загаженного отсека, мягко говоря, несколько растерялся.

Командир же, едва очутившись в узком лабиринте ограждения рубки, тут же унюхал специфический аромат и даже кое-куда вляпался. Подоспевший дежурный (слава Богу, им в этот день был не я), волнуясь и запинаясь, попытался изобразить доклад по всей форме, но вышло у него приблизительно следующее:

– Происшествий, товарищ командир, никаких нет, личный состав занимается боевой подготовкой по плану мероприятий. А запах?.. Так это... я ещё сам понять пока не могу... Похоже, какая-то тварь насрала в боевой рубке...

Ой, не хотел бы я быть на месте дежурного в этот момент! Да и на месте командира, честно говоря, не очень. Он, бедняга, после такого доклада на несколько минут потерял дар речи. Так и стояли они молча, пялясь друг на друга: выпучивший глаза командир и часто моргающий дежурный.

– Я что-то, бл..., не совсем понял... – обретя наконец возможность выражать свои мысли, плотоядно глянув на дежурного, медленно заговорил командир.

– Я только на полчаса оставил лодку – и что я вижу? Её уже всю засрали? Так, что ли? – Затем, подойдя к шахте люка, брезгливо глянул вниз и с интонацией, не предвещающей ничего хорошего, язвительно поинтересовался: – А там на моё кресло случайно ещё никакая сволочь кучу не навалила?!! – И выйдя наконец из оцепенения, грянул во всё горло:

– Дежурный!!! Развороти твою задницу! Ну что ты вылупился на меня бестолковыми глазами? Что у тебя на корабле происходит? Чем это ты здесь вообще занимаешься?! – Дежурный, красный, как переходящее почётное знамя, с каплями пота на наморщенном гармошкой лбу, разводил руками и безуспешно пытался что-то промолвить.

– Ну что ты тут встал, как столб обоссанный? Я тебя спрашиваю?! И не хер тут делать удивлённых движений руками! Большой сбор объявляй! Всех вниз! Большую приборку, живо! Где старпом? Нет??? На базе??? Помощник? Помощника ко мне! Тоже нет??? А-аааа!!! Всех на борт! Запрещаю сход... всех драть... всё драить... – неистовствовал командир.

Большая приборка с кратковременными перерывами продолжалась ровно неделю. Всё это время экипаж в полном составе жил на борту, не было лишь главных действующих лиц: Рожкина и замполита. Первый от грандиозного позора подался в бега, а второй, по слухам, усиленно занимался его поисками в окрестных лесах.

Через неделю на трапе и в центральном посту наконец-то перестало вонять. Всё было тщательно отмыто и продезинфицировано. Большую приборку решено было закончить. Во всех внутренних помещениях пахло дешёвой парикмахерской: неотвязный парфюмерный дух густо заполнял все отсеки. На бюро вахтенного, в штурманской рубке и во всех закоулках центрального поста стояли открытые флакончики народного одеколона «Сирень».

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Аморально устойчив
Категория: Системный сбой
Просмотров: 11787

Чтобы выжить на первых курсах в Высшем Военно-Морском училище и не сойти с ума от учебы, нарядов, приборок и самоподготовки, нужно заниматься спортом. Или художественной самодеятельностью. По крайней мере, вместо сампо, на которой главной задачей была борьба со сном, можно либо плавать – либо петь и плясать.

У меня за плечами был опыт окончивших ту же систему отца и двух дядек – поэтому я пошел сразу и в спорт, и в самодеятельность.

В сборную училища по плаванию я попал за… фамилию. Экзамен по физподготовке при поступлении принимал у нас главный тренер по плаванию. Кросс я пробежал на пятерку. С подтягиванием было сложнее. Ну не умел я подтягиваться – потому что не любил этого дела. Или наоборот – не любил потому, что не умел.

Подхожу к турнику. Принимающий экзамен смотрит в ведомость.

- Ропоров?

- Да.

- Отец – Юра? Наше училище заканчивал?

- Да.

Он ставит себе какую-то пометку в блокнот – и напрочь теряет ко мне интерес, даже отворачивается.

Ну, пять раз подтянуться я смог. И все. Повис. Дергаюсь, пытаюсь из себя еще хоть что-то выжать. Но никак. В очереди к турнику смех и комментарии.
Экзаменатор поворачивается, пару секунд смотрит на мои потуги и говорит:

- Слезай. Два.

И в ответ на мой немой вопрос поясняет:

- Ибо не хрен выеживаться.

Он, похоже, решил, что я специально смешу коллег по абитуре.

Потом заглядывает в ведомость.

- За кросс у тебя пять. Так что пройдешь. Как после КМБ приедете в училище – ко мне. Командиру роты скажешь. Он поймет.

Командир роты, он же – начальник курса, который сразу получил прозвище Ангел (за фамилию Ангеловский и фантастическое соответствие прозвищу внешнего вида, характера и, как мы поняли гораздо позже, деятельности) действительно понял. И отправил меня в бассейн.

Там выяснилось, что мой отец, когда был курсантом, выступал за сборную училища. И был рекордсменом Союза. А нынешний главный тренер сборной был его личным тренером. Он решил, что сын спортсмена тоже будет классным пловцом.

Увы, ошибся. Плавал я неплохо – но не более того. Результатов не то, что выдающихся, просто приличных не показывал. Так, середнячок. Но полгода он честно пытался сделать из меня, как сам говорил, Ихтиандра. Потом сломался – и отчислил меня от команды.

Но к тому времени я уже прочно входил в труппу народного музыкального театра училища – да, было в те времена и такое. С голосом у меня было еще хуже, чем с плаванием, причем намного, зато я репетировал какие-то драматические роли и даже что-то там танцевал.

Это занятие нравилось мне гораздо больше, чем тренировки. На репетициях присутствовали даже девочки. Кто помнит свой первый курс в системе – тот меня поймет. Особенно, если учесть, что при моих занятиях спортом и театром, наряды мне, в основном, выпадали на выходные. То есть в увольнения я не ходил. От слова совсем. И на девушек смотрел из окна казармы, выходящего на Большой проспект.

Поэтому репетиции были для меня не то, что праздником – именинами сердца. Опять же от самоподготовки и нарядов освобождали, как и в случае с тренировками.

Наш старшина роты четверокурсник Саша Ветлугин (это сейчас я его зову Сашей, а тогда он был исключительно товарищ главный старшина) очень любил пословицы и поговорки. Вот только звучали они у него странно. Самой употребляемой была такая: «Как веревочке не виться, все равно конец обрыву будет». В первый раз мы впали в некоторое недоумение. Но потом за два года его старшинства привыкли настолько, что потом еще лет десять, когда я слышал ее классический вариант, чувствовал, что мне не хватает этого самого «обрыва»…

Услышав, что меня в очередной раз нужно освобождать от сампо и нарядов в связи с репетициями, старшина роты задумался на минуту. И выдал:

- Ропоров, от самодеятельности до блядства всего один шаг. И Вы его уже сделали.

Рота рухнула как подкошенная. Я – со всеми вместе.

Ветлугин ошибся. К сожалению. Шаг от самодеятельности до блядства не удался. Нет, я даже съездил с театром на гастроли, кажется, в Псков. И даже самозабвенно целовался там с какой-то девочкой из танцевальной труппы. Но до главного дело так и не дошло. А там и моя театральная карьера закончилась.
И хотя я теперь сидел на самоподготовке и тащил наряды наравне со всеми, в увольнение меня все равно не пускали. По привычке. Ну, и по причине регулярных залетов.

Самый серьезный залет произошел в патруле. Представьте себе: самый первый гарнизонный патруль в курсантской жизни. Наглаженные, начищенные, со штык-ножами на ремнях, заинструктированные по самое не балуйся мы прибыли в комендатуру. Там нас проверили, еще поинтсруктировали и постращали – и выпустили на улицы славного города на Неве.

Мне с напарником Вадиком Левченко достался начальником капитан-летчик. До обеда мы честно ходили по улицам в поисках нарушителей, но никого не встретили. Вообще.

Подходило время приема пищи. За давностью лет не помню уже, должны нас были кормить в училище или в комендатуре. Но тут начальник заявил:

- Я поехал домой обедать. Встречаемся у метро через два часа. Вы смотрите, не напейтесь. А то бывает такое: патруль бдительно несет службу, а оба патрульных пьяны…

И уехал. А мы с Вадиком переглянулись…

Честное слово, крест на пузе – у нас и мыслей об алкоголе не было. Какое там спиртное – первый курс, первый патруль, чувство ответственности и причастности, в общем, все это вот. Но после слов капитана мы переглянулись – и пошли в ближайший винно-водочный.

Очередь была неслабой. Не такой, конечно, как позже, при Горбачеве. Но все равно ничего себе. Мы осознали, что до конца нашего обеденного перерыва просто не успеем взять водки. Собственно, нас это не особо напрягло – не очень-то и хотелось.

Но это же Питер. При нашем приближении, таких красивых, с повязками «Патруль» и штыками на ремнях, очередь заволновалась.

- Пропустите ребят, - веско произнес какой-то работяга лет пятидесяти. – Они же на службе. У них времени нет стоять.

И… Очередь расступилась. Задний ход мы дать уже не могли – потому прошествовали, сопровождаемые добрыми напутствиями к прилавку. Взяли бутылку водки. Денег хватило в обрез, не осталось даже на традиционный плавленый сырок в качестве закуски.

Нашли неподалеку хилый скверик. И, давясь, высосали напиток из горлышка. Надо сказать, без особого удовольствия. Но не оставлять же.

К моменту встречи с начальником патруля мы были в полной кондиции. Организм неокрепший, к водке не привыкший, желудок пустой. Правда, передвигаться могли, но говорили с явным трудом.

По прошествии лет очень хочется сказать спасибо тому капитану-летчику. Он не стал сдавать нас, малолетних придурков, в комендатуру, где нас и оставили бы на губе, что поставило бы под большой вопрос дальнейшее обучение – на первом курсе от училища легко отчисляли и за меньшие провинности. Он отвез нас в систему, получил замену. Большого ЧП не случилось, но «на берег», то есть в увольнение, нас с Вадиком не пускали очень долго.

… Близился Новый год. Шансов на то, что меня отпустят в город, было ровно ноль. Но и сидеть в системе не хотелось. Путем дикого напряжения мозгов, был найден выход. Ну как выход: могло выгореть, но скорее всего – нет.

Сидя на самоподготовке, я написал письмо в Москву подружке-однокласснице. Дескать, так и так, Светка, выручай. Пришли мне в училище телеграмму, что приезжаешь ко мне в Питер на Новый год, а я скажу отцам-командирам, что приезжает невеста. Может, и выпустят в город.

Светка не подвела. Дней за пять до Нового года я получил телеграмму: «Еду тебе Новый год тчк Встречай поезд в 21 тчк Вагон 6 тчк Светлана». Единственное, что меня смутило – это указание времени прибытия и номер вагона. «Молодец, - подумал я. – Так даже натуральнее получилось». И пошел к командиру.

Ну, Ангел – он Ангел и есть. Послушал мой рассказ про приезжающую невесту. Покрутил в руках телеграмму. Спросил:

- А ночевать-то где будете, жених?

Я честным образом объяснил, что у меня в Питере бабушка, что было чистой правдой: к ней-то я и собирался – других точек в городе у меня тогда еще не существовало. Из-за того, что в Ленинграде я провел всего полгода. А еще из-за того, что в увольнениях почти не был. Даже познакомиться ни с кем не успел.

- Ладно, - кивнул, наконец, головой капитан третьего ранга. – Пойдешь в город. Но смотри: еще один залет – и я лично отвезу тебя на Красную Горку.

В старинном форте Красная Горка под Питером тогда базировался Балтийский флотский экипаж, куда до дальнейшего распределения на флоты направляли отчисленных курсантов.

В 18 часов тридцать первого декабря я вышел из училища, счастливый, как слон. Только одно не давало мне покоя: зачем Светка написала время прибытия и вагон?! Я был на сто процентов уверен, что она лишь выполнила мою просьбу. Но на всякий случай решил съездить на Московский вокзал.

Надо сказать, что в то время приличные поезда из Москвы в такое время не приходили. Приличные ехали ночью – и высаживали пассажиров утром. А вечером приходили так называемые «пятьсот-веселые», ни разу не скорые, стоявшие на каждом полустанке. Соответственно, время в пути было не шесть-восемь часов, как и фирменных, а все пятнадцать.

На удивление, поезд не опоздал. Подхожу к шестому вагону и вижу выходящую на перрон с двумя огромными сумками Светку. Сказать, что я охренел от этой картины – не сказать ничего.

Видя мою офонарелость, Светка взяла командование в свои руки.

- Ну что столбом встал? Сумки бери. Тяжело ведь.

- А что в них? – все еще не придя в себя тупо поинтересовался я.

- Как что? – изумилась одноклассница. – Еда. Праздник ведь. Мама всю ночь вчера готовила. Надо же тебя вкусненьким покормить. Вон, похудел как…

- Что ж ты не написала, что приедешь-то? Договаривались же только про телеграмму. А если бы я не встретил?

- Как не написала?! – возмутилась Светка. – И время прибытия написала, и номер вагона.

- Ну ты даешь, - восхищенно покрутил я головой. – И как тебя только родители отпустили?

- Мама бы не отпустила. Отец сказал: надо ехать. И вот я приехала.

С вокзала я позвонил бабушке. Сказал, что буду не один.

- А с кем? – поинтересовалась Елена Даниловна. – Девок ко мне водить не надо.

- Да какие девки? – успокоил я ее. – Невеста ко мне приехала из Москвы.

Когда мы заявились домой, бабушка первое время присматривалась к нам. Но когда увидела два баула приготовленной еды и, главное, обратный билет на вечер первого января – успокоилась.

Вот так я и встретил Новый год с бабушкой и невестой.

Со Светкой мы еще некоторое время переписывались. Но когда я приехал в летний отпуск уже с двумя галками на рукаве, она сообщила мне, что выходит замуж. За нашего же одноклассника. Который в тот момент учился в Высшей школе КГБ,

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Моя личная тема
Категория: Как я выжил
Просмотров: 5952

Картошку надлежит жарить в середине сентября, в пятницу, вместо работы. Возьмите отгул, а лучше увольтесь. Только будьте осторожны, может оказаться, что папа у сентября февраль, а мама – игуанодон. Да и пятницы случаются хуже среды, понедельник к ним в подмётки просится. Поэтому выбирайте такую пятую точку недели, которая похожа на фильмы Гайдая, чтобы в конце добро победило алкоголь.

Подбирать картошку надо не по фигуре и родословной, а по готовности исполнить предназначение. Чтобы в руки сама просилась и смотрела с преданностью возлюбленной жертвы. Но правильнее брать без глазок. Картофельная молодость коротка, будьте милостивы. Можно иногда использовать картошку бальзаковского возраста, но желательно без целлюлита. Не обращайте внимание на то, что иные клубни явно умнее отдельных менеджеров, и резать их-то совсем не с руки, возьмите себя в руки, вернее, в руки нож.

Некоторые кухнари непочтительно относятся к продукту на стадии очистки, что может негативно сказаться на конечном результате. Не знаю, золотистость там не того оттенка будет, я не рискую, сразу ставлю мусорное ведро посреди кухни, выбираю образованный кладенец, ноги босые, ворот футболки растянут, волосы на предплечье дыбом. Сердце бьётся в тарантелле. Домашние сразу понимают, что начался конец будням, потому что к этому вы их готовили загодя. Лет за двадцать.

Если хотите, чтобы картошка на выходе получилась хрусткой, чистить её надо под «Наутилус Помпилиус». Вот это всё: доктор твоего тела, я хочу быть с тобой, эта музыка будет вечной, это ведь про неё, про жареную картошку. Желаете придать продукту бодрой нежности, используйте мажористость «Браво». Ни в коем случае не применяйте позднего Гребенщикова, ломтики станут рыхлыми, а масло окажется прогорклым. 

Неголовозрелым поварам категорически запрещено распивать во время процесса. Да и опытным кулинарам полезно вовсе не пить до первой очищенной картофелины.

Мыть голую картошку следует только с чистой совестью и неважно, какая у вас группа крови, потому что звучит «Кино». Приступать к нарезке нужно без страсти, но с концептом. Для этого подойдёт альбом Иероглиф «Пикника». Не забудьте выкинуть из лексикона слово концепт, это удел адептов бургерных. Помните, к тем, кто нарезает овощ кубиками явится слепая смерть и не сразу попадёт косой выше пупка. Только ломтики в полумесяц, только классика. 

Пусть никого не смущает либеральность подсолнечного масла, способного растечься под что угодно. На малом газу подогреваем его харизму и заваливаем горой картошки. Судя по шкворчанию, между ними будет происходить то, за чем лучше не подглядывать. Приходит время «Машины времени» и первого гордого перекура. Лишь не затягивайте затяжки, реальность такова, что продукт горит раньше сигареты. Дальше мешаем широко, со дна, любуясь и осознавая, что с точки зрения Гагарина, мы все одним маслом мазаны на единственной сковородке. 

Даже когда за окном дождь, не открывайте форточку, сразу налетят телефонные звонки. Если среди ваших абонентов есть люди, которым можно не отвечать, вам срочно требуется прописать жареную картошку. Она купирует мизатропопию, снижает социоблятство и профилактически предупреждает меланхулию. Парадоксально, но «Сплин» ей в этом помогает. У меня же в обычные года из телефона играет «Високосный год». 

- Ты что делаешь?
- Картошку жарить собираюсь. 
- Понял, выхожу. 

И ведь не один придёт. С ним его друг, толерантное сало в нарядных мясных прожилках и подруга - вяленая, но не вялая оленина. На запах примчится малосольный хариус, что живёт через дорогу, в обнимку с солёным огурцом. Самогон из соседнего дома является сам, как всегда, с порога уверяя, что, если пить без смысла можно спиться. Ласково поспорьте, что ежели употреблять с очень глубоким смыслом – есть шанс сойти с ума. Сговоритесь вы над сковородой, когда будете просто нюхать и понимать простое - это не закуска, а душеукрепляющее зрелище. А виски разного возраста и происхождения заканчивается одинаково.

Фундаментальный ингредиент жареной картошки, это безусловное её обожание, на грани фанатизма, проще говоря - осознанная бессознательность.

Настаёт сладкая пора солить картошку. Здесь я сделал открытие, которое обессмертит моё имя в современной кулинарии. Запоминаем, солить тремя перстами, это мужской вариант, двумя пальчиками – всё остальное. Кто в завершении накрывает сковородку крышкой, тот веркасердючка.

Да, главное, при перемешивании, следует выхватывать со сковородки подгоревшие кусочки руками и пожирать их, облизывая пальцы и утробно дыша. Конечного продукта должно быть заведомо больше, чем возможно съесть. Всё равно не хватит. Не унижайте жареную картошку тарелками в цветочек. Лишь голубая каёмка или грубая глина способны достойно оттенить золотую груду.

Остались ещё, такие, кто симпатизирует пюре, прелюбодействует с овощем в мундире и предатели, которые её тушат. Картошка, как бумага, всё стерпит.

Но не с ними мы будем поздравлять друг друга с друг другом и, чокаясь, наблюдать сквозь подвесные потолки, как небеса влюблено запотели от поднимающегося с картофельных душ пара. Хруст прокалываемой вилкой картошки заслонит радости этого совершённого мира, но ненадолго. До следующей рюмки. 

Не печальтесь, что у вас никогда не получится одинаково вкусной жареной картошки. 

С текстами примерно то же самое. 

Всем вечного приятного аппетита и в финале – «Альфа».

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Аморально устойчив
Категория: Карта мира
Просмотров: 8426

В Софию Андрей летел первым классом. Почему – он сам не знал: то ли в бухгалтерии Госкомспорта что-то напутали, то ли просто обычных билетов не было. Впрочем, причины такой необычной роскоши его волновали мало, а вот дополнительные удобства радовали без меры.

Первый класс в Ту-154 был совсем маленьким – всего восемь мест, но вполне себе уютным. Особенно по сравнению с остальным салоном, который сегодня зовут экономом, а в те далекие времена на загранрейсах именовали туристическим. На внутренних же рейсах первый класс отсутствовал как класс. От слова совсем.
Естественно, в первом классе были больше места для пассажира. Но главное отличие было в питании. Кормили много и вкусно. Поили тоже, причем бесплатно. При этом никакой одноразовой посуды. Фарфоровые тарелки, шампанское в настоящих высоких бокалах. И коньяк, который стюардессы наливали в правильные рюмки из маленьких бутылочек в любом потребном количестве…

Сказка продолжилась в софийском аэропорту. Там в дьюти-фри продавали спиртное за советские рубли – такого Андрей не видел ни в одной другой стране. При этом бутылка «Кубанской» водки с винтовой крышкой (в народе ее звали «Казачок») стоила в три раза дешевле, чем в измученной горбачевской борьбой с пьянством стране-производителе. Андрей взял сразу четыре. На всякий случай.

Аэропорт был полупустой, зато на стоянке такси тянулась длинная очередь. Не из людей – из свободных машин. По неистребимой московской привычке, Андрей засунул голову в открытое окно ближайшей и произнес с вопросительной интонацией:

- Парк-отель «Москва»?

Водитель с энтузиазмом завертел лысой башкой из стороны в сторону.

- Ну, нет – так нет, - легко согласился Андрей. Машин было много, кто-нибудь да согласится. Убрал голову из окна и направился дальше. Точнее, попытался: сделать удалось лишь пару шагов: водила выскочил из машины, ухватился за чемодан и, что-то быстро-быстро говоря, потащил его в свой багажник.

В первый момент Андрей растерялся.

- Чемодан украсть хочет, что ли? – мелькнула в голове дурацкая мысль.

В том, что она именно дурацкая, убедила элементарная логика: международный аэропорт, люди вокруг, хоть их и немного, но есть, и даже полицейский вон стоит буквально в двух шагах.

И тут Андрей вспомнил, что у этих странных болгар (кстати, у единственных в мире) все наоборот – они кивают в знак отрицания, а качают головой, соглашаясь. Так что через пару минут машинка бодро катила в направлении города.

Заселение в отель произошло быстро. Андрей на всякий случай огляделся в поисках коллег. Никого не было. Основная часть советских журналистов должна была прилететь только на следующий день.

Тут же, в отеле, Андрей прошел аккредитацию: через день в столице Болгарии должна была открыться зимняя Универсиада. Сами соревнования Андрей считал вполне себе бессмысленными: практически все члены первых сборных СССР по всем видам спорта, профессионалы, числились где-то студентами. Поэтому рвали соперников, которые были реальными студентами, как Тузик грелку. Но вот чиновникам из Государственного комитета по физической культуре и спорту такое положение дел очень даже нравилось: медалей собирали много – можно было красиво отрапортовать дорогому Леониду Ильичу, который, как, наверное, еще кто-то помнит очень любил разного рода медальки, - и себе на грудь чего-нить получить. Поэтому освещали Универсиады в прессе в полный рост – порой на Олимпиады меньше журналистов отправляли. Особенно, если Олимпиады у капиталистов, а Универсиады – у братушек. Ну, тут все просто: экономика, как в те времена было известно каждому, должна быть экономной.

Закинув чемодан в номер, Андрей решил прогуляться. В Москве, когда он улетал, было минус три – и снег таять не то, что не собирался, даже не планировал. А в Софии была уже совсем настоящая весна. Плюс 12 – и даже на деревьях уже что-то распускалось. После сырой и промозглой Москвы настоящий рай…

Вечер обещал быть вполне себе томным. Солнце уже село, но какие-то птицы еще что-то высвистывали в кустах парка вокруг отеля. Андрей совсем уж собрался пойти в номер, как вдруг заметил очередь.

Очередь терпеливо переминалась перед дверью с надписью «Бар Москва».

- А интересно посмотреть, как болгары представляют себе Москву, - усмехнулся про себя Андрей и направился к двери. Да и перекусить было пора. К его удивлению, очередь перед ним расступалась.

Он незаметно для окружающих оглядел себя и не нашел ничего необычного, кроме висящей на шее аккредитации. Все объяснила надпись на входе в бар. На трех языках – болгарском, английском и русском на ней было написано, что постояльцы парк-отеля «Москва» обслуживаются вне очереди. Так что Андрей уверенно потянул дверь на себя. Дежурный то ли швейцар, то ли охранник пропустил его без звука…

Москву болгары представляли себе вполне адекватно: бар был похож на московские, разве что почище. Свободный столик нашелся сразу. Заказав себе виски и кебапчеты (болгарский вариант люля-кебаба), Андрей расслабился. Кебабы прошли хорошо. Виски – еще лучше. Попросил повторить и начал рассматривать остальных посетителей. Захотелось женского общества. Желательно – молодого и симпатичного. И бесплатного: платить еще и за это он не был готов.

- Кстати, о «платить», - подумал Андрей. – Надо бы посмотреть, сколько у меня денег с собой. А то кто его знает, какие здесь цены.

Он достал бумажник и проверил его содержимое. Решил, что хватит – с собой были три сотни болгарских «левых денег» (братская валюта, если кто забыл, называлась левами), сотня долларов и какое-то количество рублей. В этот-то момент и начал гаснуть свет.

Нет, фонари в баре горели так же, как за мгновение до. Свет померк в глазах у Андрея: в бумажнике не было паспорта…

Тут надо сделать отступление. Для большинства советских людей загранпаспорт был штукой загадочной, непонятной – и абсолютно ненужной. Если сегодня в России загранпаспорт имеет восемь процентов населения, то в Советском Союзе, даже позднем, счастливчиков было менее четырех процентов. На самом деле цифра еще меньше – подавляющее большинство тех, кто ездил за рубеж регулярно, имели не один, а два-три загранпаспорта в разных организациях…

- Писец, - промелькнуло в голове Андрея. – Невыездной…

Тут опять же стоит пояснить. Такой залет, как потеря паспорта в стране пребывания не мог пройти ненаказанным. И наказание было стандартным – как минимум, пять лет запрета на выезд из страны. Что очень сильно било по бюджету. Помнится, как-то того же Андрея звали в «Комсомолку», сулили разные блага, объясняли, что он войдет в номенклатуру ЦК ВЛКСМ и даже ЦК КПСС. Он тогда спросил приглашавших в лоб: «Сколько раз я буду выезжать на соревнования за границу?» Те слегка стушевались: «Пару раз – гарантируем. В год». «И зачем оно мне надо, если сейчас я выезжаю шесть-восемь,» - поинтересовался Андрей. Ответа так и не дождался, кстати.

- Может, я его в номере оставил? – мелькнул в голове проблеск надежды.

Андрей подозвал официанта, расплатился за съеденное-выпитое, объяснил, что должен подняться в номер, и попросил столик его никому не отдавать. Получив десять советских рублей, официант понятливо кивнул.

Номер был не слишком велик, поэтому за пятнадцать минут был обыскан от пола до потолка. Паспорта не было. Андрей достал чемодан и полез в него. Он точно помнил, что не засовывал туда документов, но – а чем черт не шутит. Когда Бог спит…

С паспортом черт не шутил – его не было. Зато нашлась бутылка водки. Первый стакан прошел как вода. То есть абсолютно незаметно. После второго чуть отпустило. Допив остатки, Андрей решил, что разбираться будет потом – в конце концов, до конца командировки еще больше двух недель, аккредитация получена, а там видно будет. И слегка успокоенный вернулся в бар.

В баре тоже стало как-то повеселее. Девушек прибавилось. Висевшая на шее аккредитация выдавала в журналисте иностранца, поэтому повышенное внимание к нему женского пола было обеспечено (в этом плане Болгария мало отличалась от СССР).

Потом начались танцы. Андрею стало уже совсем хорошо, поэтому он даже не понял, как за его столиком материализовалась девушка. Ничего так себе, хорошенькая.

Правда, без загадок тут не обошлось. Звали ее почему-то Магдой, хотя немкой она явно не была – поскольку, как выше сказано, была хорошенькой. Зато Андрея она почему-то считала французом. С чего она это взяла – Бог ведает: на аккредитации крупными буквами было написано Soviet Union…

Еще через несколько минут такси везло их куда-то на окраину Софии. Настроение все улучшалось. Андрей уже успел забыть про потерянный паспорт. Но ему напомнили.

На очередном светофоре таксист, пробормотав какое-то невнятное ругательство, принял вправо – к обочине. Там стоял местный полицейский.

- Что-то нарушил, - догадался Андрей. – Сейчас дальше поедем.

Не тут-то было. Проверив документы у таксиста и что-то ему выговорив, полицейский постучал в окно.

- Выходим, - перевела Магда.

Полицейский попросил предъявить паспорта. Проверив документы девушки, он повернулся к Андрею. Тот с наглым видом сунул под нос стражу порядка аккредитацию. Сверив фото с оригиналом, полицейский взял под козырек.

Тронулись дальше, но настроение так и не вернулось. Андрей всю дорогу прихлебывал из горлышка джин «Капитанский». Гадость, надо сказать, редкостная, но по мозгам вставила качественно. Так что ничего из происходившего в квартире Андрей не смог вспомнить, сколько ни старался. Скорее всего, просто спал.

С утра к плохому настроению добавилась головная боль. Вот ведь штука какая странная: от шила голова не болела никогда – а от «Капитанского» джина просто разваливалась. Выйдя на улицу, Андрей вдруг осознал, что даже не представляет себе, где находится. Впрочем, выбора все равно не было – только такси.

Такси тоже не было. Минут через сорок ему повезло: остановилась старая советская «Победа». Не винтажный автомобиль, не олдтаймер – просто дышащая на ладан развалюха. На ней кое-как и добрался до гостиницы.

В холле было шумно: прибыла основная часть советских журналистов.

- Андрюх, ты чего такой смурной? – спросил кто-то.

- Не поверишь, - поморщился Андрей. – Паспорт потерял.

- Как?!

- Да хрен его знает, как. И хрен его знает, что теперь делать…

Народ, отходя от стойки портье, сгрудился вокруг растеряши. Слова сочувствия, конечно, лили бальзам на измученное тревогой сердце Андрея, но не давали ответа на второй известный всем русский вопрос: что делать?

- Так, - взял дискуссию в свои руки Юра Земляков, главный редактор одного из многочисленных мелких спортивных журнальчиков – то ли «Спорт в СССР», то ли «Спорт за границей», то ли еще какого-то похожего. – Пошли сядем где-нибудь. Думать будем.

Думали не слишком долго – приблизительно три бутылки водки. Ну, или четыре – Андрей точно не запомнил.

Сначала предложения были традиционными – обратиться в полицию, в посольство, в консульство, связаться с редакцией… А вот к концу очередной бутылки Юру осенило:

- Слушай, а ты паспорт с регистрации забрал?

- Да иди ты, - отмахнулся Андрей. – Какая, к дьяволу, регистрация?! Мы же не в Сызрань приехали…

- А-а-а, - ехидно протянул Юра. – Привык по капиталистам ездить. Это же Болгария, буквально – шестнадцатая союзная республика.

Подгоняемый собратьями по перу, Андрей нехотя побрел к стойке портье.

- Я бы хотел забрать свой паспорт, - сказал он наглаженному и начищенному до блеска служащему отеля, в сравнении с которым выглядел сейчас почти бомжом.

А в голове крутилась только одна мысль: «И что я ему сейчас отвечу, если он спросит – какой-такой паспорт?!»

Но портье уточнил номер, подошел к стойке – и принес заветный документ.

Теперь пить пошли в номер Андрея – за удачную находку. На открытие Универсиады Андрей так и не попал, но материал в редакцию добросовестно передал.

Ознакомившись с заметкой, заместитель главного редактора по международным делам зашел в секретариат, где трудилась жена Андрея.

- Ирк, - сказал он. – Ты это… Поговори со своим. Я понимаю, мы все не ангелы. Но так пить – да еще и за границей, не стоит.

И показал подпись под материалом. Там было написано:

«Андрей Ропоров, наш специальный корреспондент. София, 28 октября 1999 года». А на дворе был март 1989…

Вообще, с загранпаспортом у Андрея постоянно приключались какие-то забавные ситуации. Однажды он даже превратился в индуса.

Оказывается, в консульском отделе забыли сделать транскрипцию его фамилии и имени латинскими буквами. В паспорте. В заграничном!

Осталось загадкой, как с этим непонятным документом его выпустили из Советского Союза. Но еще больше загадкой стало, как его с ним впустили в Италию.

Когда Андрей менял доллары на лиры, он попросил выписать ему чек – для отчета. Бедный меняла выписывал его минут двадцать. В итоге Андрей получил справку, в которой речь шла о том, что некий mister POHOPOB поменял сколько-то долларов на столько ты лир. Андрей внимания на бумагу не обратил – сунул в карман, а потом приложил в отчету.

И только бухгалтерия Госкомспорта обратила внимание на странный документ.

- Ты чего это чужие чеки суешь? - поинтересовалась знакомая бухгалтерша.

- Как чужие? - не понял Андрей.

- Да тут какой-то индус – мистер Похопоб…

Андрей показал паспорт, в котором не было английского варианта имени и фамилии. Посмеялись, конечно.

Но еще долго в Госкомспорте его так и звали – мистер Похопоб.

Comments

Информация о материале
Родительская категория: Альманах
Категория: Камрань
Просмотров: 11012

Публикация книги "Камрань" Юрия Круцких приостановленна по причине возникшего административного конфликта.

Предоставленный автором материал в формате pdf с форматированием для печатной книги не соответствует формату сайта.

С другой стороны, найденный администрацией сайта выход копировать главы книги с сайта проза.ру, не нашёл поддержки у автора по причине "текст не отредактирован, с ошибками и сильно отличается от оригинала".

Со своей стороны, администрация сайта отказывается выполнять за автора не предназначенную для неё работу по переработке пятьдесят одной главы книги приводя её в формат удобный сайту и прекращает публикацию книги "Камрань" на сайте.

Просим заинтересованных в дальнейшей публикации лиц взять на себя труд переработать самостоятельно текст автора в правильный для сайта формат и предоставить результат администрации сайта.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Администрация сайта горячо и искренне благодарит читателя sewer_endemic за весьма оперативное выполнение правки и корректуры текста книги.

Публикация книги "Камрань" возобновлена. Текст глав от 01 до 23 откорректированы.

 

Comments

Информация о материале
Категория: Об авторах
Просмотров: 6446

 Родился в семье офицера Советской Армии. Вырос в военном городке РВСН (ракетные войска стратегического назначения). В 1982-ом году поступил в БГУ им.В.И.Ленина. В 1983-ем во всех ВУЗах страны была снята бронь, все юноши призывного возраста были призваны в ряды СА.

В октябре 1985 был демобилизован, вернулся к месту учебы. Закончил обучение в БГУ с Красным дипломом. Чего и вам желаю.

Информация о материале
Родительская категория: Детство Отрочество Юность
Категория: Сто дней лета
Просмотров: 13677

Для игры нужно не менее пяти человек до 14 лет. В нашей деревне набиралось больше.
У каждого имелась палка, примерно, 1.0-1.2м. Я владел дубовым черенком от лопаты - от-шлифованным руками за десятилетия, толстым и крепким, как металл. Ох, и настрадались мы от бабы Лиды за воровство черенков! Даже бывали ими биты. Бабушка всех держала в тонусе.
Один кирпич и одна консервная банка - вот и все приспособления для игры в "Пекаря".

Comments

© 2024 Legal Alien All Rights Reserved
Design by Idol Cat