Из моих друзей погодков, служивших в армии, в нашем городе осталось человек пять. И напоминать им о 23 февраля или дарить подарки, не нужно – мы и так всё помним. А вот принять вместе по чарочке - это святое.
Семейное же застолье в этот день я начинаю не тостом, а обращением: «Граждане учёные, уклонисты, и пацифисты! Поздравить мне вас сегодня не с чем, но разрешаю поздравить меня!»
Понимаю, что и время теперь другое, и возможности. Но также вижу, как часто им самим не хватает в жизни того опыта, который мне дала армия. А главное в нашей армии -
Боевые стрельбы.
Один трассер – три обычных, один трассер – три обычных, один трассер … почти кончились – значит четыре обычных… - Разобрать боеприпасы, на огневой рубеж марш! Патроны вперемешку по карманам бушлата, будет ещё минутка, чтобы втихую набить второй магазин до команды
К бою!
Это значит - рожей в снег (песок, лужу, траву), а вовсе не «…наклонить корпус вперед, опуститься на левое колено и поставить левую руку на землю впереди себя пальцами вправо» как написано в Уставе. Главное, не сверкать головой. Торчать может (хотя, тоже жалко) всё остальное – спина, задница, пятки.
Гаснет всё освещение, на командной вышке загорается красная лампа и воет сирена. Всё, теперь только вперёд, по снегу, песку, траве, буеракам. Сзади заревел движками наш БТР, до поры, он будет ползти за нами метрах в 30-ти.
- Растянулись! Орёт сзади сержант, командир отделения.
Нас шестеро – три стрелка, пулемётчик, гранатомётчик и командир. Штатно положен ещё и снайпер, но он на сборах. А закрыть мы должны всего-то пятьдесят метров фронта.
Бежать ночью по буеракам – противно, а бежать по ночным заснеженным буеракам – противно вдвойне, но надо, ибо мишени дожидаться не будут, и поднимутся не потому, что мы пришли, а через сколько-то там минут после сирены. А вот и первые – подсвеченные лампочками головы «стрелков в окопе» метрах в ста от нас.
Эти мишени для стрелков, то есть, их нужно поразить (в отсутствии снайпера) только из автоматов. Двое из трёх наших стрелков первогодки, поэтому командир отделения с автоматом наизготовке уже рядом. Молодёжь не подвела, мишени упали, но патронов у них явный перерасход.
Несёмся дальше, кто-то падает, встаёт и бежит дальше, Серёга оступается, его шапка втоптана в снег, не останавливаемся – впереди уже моргают лампочками «грудные фигуры». Этих тоже должны завалить автоматчики.
- Короткими очередями! Напоминает командир молодым.
И те начинают целиться, да ещё и экономить. Тут вам не в тире, здесь мишень поднимается всего-то в ста метрах на «долгих» 15 секунд. И прежде чем мишени опустила автоматика, их положил старший стрелок Серёга, надел шапку одного из мазил и мы бежим дальше.
Когда ты молод, здоров и голоден, дыхалка работает как кузнечные меха, ты несёшься над землёй как Святой дух, но если сейчас мы положим меньше 8 мишеней из 10, то всё придётся повторить без перерыва на отдых.
А вот и ростовые фигуры. Они не просто поднимаются, а ещё и движутся наискосок, сначала на нас, потом обратно - это клиенты пулемётчика. Паша стреляет с рук, но две из трёх мишеней не освещены – может лампочки разбились, или ещё что-то, но они начинают уходить в темноту не поражённые.
- Лёжа! Орёт сержант.
Паша отстёгивает сошки, падает в снег и ведёт стволом за еле видимыми мишенями. Подстраховать пулемётчика некому и все замирают. Сзади, нас накрывает сноп света прожектора нашего БТРа. Две короткие, злые очереди, и «отходящая группа пехоты» уже никуда не уйдёт. Паша не оборачиваясь (ослепнешь) поднимает руку, и Чили, водитель бронетранспортёра, гасит свой «волшебный фонарь».
Теперь падаем чаще, глаза после яркого света медленно привыкают к темноте. Гранатомётчик хоть и молод, но догадался под прожектором надвинуть шапку на глаза и теперь бежит к своей цели как олень, и она появляется. «Пулеметный расчет» - 200 метров, мишень пулемётчика, гранатомёт подстраховывает.
По предварительной договорённости было решено дать пострелять молодому, и Паша, из положения лёжа даёт короткую очередь выше и, уткнувшись в снег, закрывает голову руками, остальные отскакивают в стороны, чтобы не попасть под струю от гранаты. Молодой стреляет с колена и промахивается, но ему проще – на эту мишень отведены целых 50 секунд, и три гранаты. Со второй он попадает, и, не дав Паше полежать, бежим дальше. Справа, по большой дуге, переваливаясь на ухабах, уходит вперёд наш БТР.
Значит, поднимется что-то большое. И оно поднялось, но движется направо от нас, это БМП – цель для гранатомётчика и крупнокалиберного 14,5 мм пулемёта нашего БТРа. Гранатомётчик дёрнулся было, но был вовремя остановлен – на линии его огня наш бронетранспортёр, а там ночная оптика и опытный стрелок - ему и карты в руки.
Мы устали, но пропустить зрелище боя крупнокалиберного пулемёта Владимирова (КПВТ) никак не можем. От очереди из трёх выстрелов - десятитонный БТР кренится на восьмиколёсной подвеске и выправляется, трассер пробивает мишень в 800 метрах, и, вращаясь, рикошетом от земли улетает в лес. Вторая очередь контрольная (вдруг автоматика мишени не сработает), разбивает цель в щепу.
Дальше можно не бежать, метрах в трёхста, остался только «вертолёт», и его, на взлёте, положит стрелок КПВТ. Гранатомётчик там, на подстраховке, но к подъёму этой мишени, забраться на броню он уже не успевает. Чили даванул с места так, что БТР накрыло снежным облаком, и он исчез в темноте, а через минуту оттуда донеслось короткое та-та-та. И всё…
- Осмотрелись, проверили вооружение! Буркнул сержант.
В переводе с военного это означает: если какой-то придурок обронил здесь штык-нож, магазин или военный билет, завтра вся рота, 80 человек, будет перебирать снег на этом поле голыми руками, пока его не найдёт. Если же утеряно табельное оружие - всё то же, но раззява проведёт два года в дисбате, а потом дослужит, сколько оставалось до дембеля перед отсидкой.
«Хорош голос?» сказали бы на Дону … Но до Ногинска, Дона, Кутаиси нам оставалось минимум полгода, и сейчас главное
Сон.
Мы взбираемся на броню, и Чилидзе, забыв на время о природной лихости, плавно везёт нас к пункту боепитания.
Ствол в стену, магазин отстегнуть, затвор передёрнуть, нажать курок, поставить на предохранитель и гаркнуть:
- Боевой, не заряженный, номер (до сих пор помню) к Осмотру (именно так, с ударением на первом «О») готов!
Спать в армии хочется всегда, а иногда - поесть. И это хорошо, потому, что для сна только и нужно, что время, а для еды, много всякого – пища, тепло, кипяток, и то же время. Сон ожидал нас в ротном блиндаже - подземелье со сводчатым железобетонным потолком, двухъярусными кроватями и печкой буржуйкой на входе. Еды хватало – консервы из сухих пайков были сложены штабелем у стены. Галеты, сахар и чай – в личных вещмешках.
Из горки консервных банок Черемисин на ощупь выбрал лучшее – «каша перловая с мясом», вскрыл её штык-ножом и поставил на печку, когда появился прапорщик. Гвардии прапорщик Сигида Николай Сергеевич, так официально обращались к нему подчинённые во время дивизионных смотров. В остальное время «тавпрапорщик», а за глаза, коротко - «прапор». Был он уже в преклонном возрасте, безвреден и за службу болел душой – «слуга Царю, отец солдатам», это про него.
- Тавпрапорщик, разрешите обратиться по поводу сухпайка. Уныло завёл Черемисин.
- Слушаю.
- Что же это, всё каша и каша, её уже есть невозможно! Хоть бы раз в сухпайке тушёнка попалась. Нудил Черемисин, протягивая прапорщику перловку.
- Каша? Переспросил прапорщик и начал задумчиво её есть, ковыряя штык-ножом прямо из банки.
Мы насторожились… Не торопясь доев перловку, прапор вытер штык-нож о голенище и, вручив пустую банку Черемисину, мечтательно произнёс:
- Вот помню в 68-м году, нам вдруг офицерский сухпай на выезд выдали – тушёнка, сухари вместо галет, Беломор, шоколад… Всю ночь ехали, а на утро оказались в Праге. Поставили нам боевую задачу – оберегать покой мирных граждан и пресекать любые беспорядки, в общем, чтобы всё было «заподлицо».
А через три дня нас сменили войска из Союза, и мы вернулись в расположение части, буднично закончил прапорщик.
Чили недоверчиво заёрзал на кровати и с надеждой спросил:
- Ну, вы там хоть дали…?!
- Мы нет, а вот «соседи» (войсковая часть ГДР через забор от нас) дали как положено. Один мотоцикл с пулемётом МГ на коляске по левой стороне улицы, второй следом – по правой, рукава закатаны, разве что блях на груди нету, чуть в окне кто пошевелится, и…
Не договорив, прапор похвалил:
- Хорошо сегодня отстрелялись, молодцы! Завтра построение не проспите, проверяющий из дивизии будет. В общем, чтоб всё было заподлицо!
Прапорщик встал, оправил шинель и вышел. А Черемисин, заглянув в пустую консервную банку, бросил её в угол и проворчал:
- Гад всё-таки прапор! Кашу съел, ещё и пугает…
- А ты испугался? Тушёнки с шоколадом сегодня никому не выдавали. Спи спокойно, до завтра никуда не пошлют, а пошлют – нас не спросят. Резонно заметил Серёга и накрылся с головой одеялом.
В блиндаже было не жарко и все спали одетыми, а сырые сапоги с портянками ставили сушиться к буржуйке. Шапка, бушлат, штаны – расходный материал, а вот сапоги, они поглавнее будут - это
Обувь.
Первым рядом у печи стояли сапоги тех, кто сегодня стрелял лучше и вернулся первыми, следом шли остальные (от них всё зло), они подпирали и подвигали к печи сапоги первых…
Подъём.
А то мы проверяющих не видели!? Но поспать всё равно не дают, кряхтя и матерясь в полголоса, поднимаемся. Всего и делов-то, обуться и, на построение, но не тут-то было…
Кирза голенищ и резина подошвы, рассчитанные на ядерный удар противника, жара печи даже не заметили, а вот нежные юфтевые оголовки моих сапог усохли до 32-го размера, превратив их в «туфли султана» с загнутыми вверх мысами. Теперь их на руку не натянешь, не то, что ногу. Под незлобные шутки товарищей, отправляюсь босиком к земляку-химику, который, не мешкая, отрезал «бахилы» ядовито-зелёного цвета от своего химкостюма.
В них я и попался на глаза прапорщику.
- А сапоги где?
- Усохли, тавпрапорщик. Не по моей вине! Вы же знаете, всё по Уставу, как вы приказали, начинаю неприкрыто льстить я.
- Ладно, ладно. Вернёмся в расположение, я тебе комбижир выдам. Сапоги в нём за ночь форму примут…
В армии, всегда так – даже если ты не виноват, ситуацию должен осознать и проникнуться положением. А до той поры, пройти через лишения и подначки боевых товарищей. Это чтоб «служба мёдом не казалась».
Ну и ладно,
Чай не впервой…
По возвращении в часть, прапорщик повёл меня на склад б/у амуниции. Умели же немцы строить подземелья! Каземат размером с волейбольную площадку освещался только дневным светом из купольного окна в потолке, под которым египетской пирамидой были навалены ношеные, но вполне годные (по армейским меркам) сапоги, ботинки и даже валенки.
Понимая, что у подножия горы ничего хорошего не осталось, начинаю восхождение к вершине, попутно оценивая подножную обувку, и уже почти под потолком, натыкаюсь на пару яловых офицерских сапог в приличном состоянии.
- Нашёл? Крикнул от входной двери прапорщик.
- Нашёл, примерить только надо…
Надеваю – сидят как влитые. Лихорадочно соображаю, как пронести мимо прапора «не по чину» сапоги. На глаза попадаются гигантские войлочные чёботы непонятного назначения… В памяти всплывают кадры Советской кинохроники о Сталинградской битве и пленные немцы в таких ботах, надетых поверх сапог. Вот оно!
- Тавпрапорщик, разрешите я ещё эту пару возьму? Зажав подмышкой яловые сапоги, я подсовываю трофейную амуницию в руки прапора.
- Положи на место! Тебе две пары не положены.
- Эх, жаль! Сокрушаюсь я, и отбрасываю вражескую обувь в кучу.
- И потом, откуда ты знаешь, может, их с убитого сняли…?
Задумчиво произносит прапорщик уже по пути в казарму. Яловые сапоги, даром, что не трофейные, но
Служили не долго...
Однажды прибежал к нам запыхавшийся сверхсрочник Скворцов, который был всего на два призыва старше меня и выпалил:
- Картавцев, давай сапогами махнёся!
- Птицын, мои сапоги шиты на заказ и добыты в честном бою. Зачем мне меняться?
- Только на сегодня, завтра верну! У нас сейчас офицерский смотр на плацу, комдив свирепствует, чуть у кого каблуки сбиты или шинель короткая – получи новые в автолавке и распишись, а потом из денежного довольствия вычтут.
Махнулись. А ночью меня разбудил дневальный:
-Тебя в штаб полка вызывают, срочно!
Одного, ночью, в штаб полка, это очень плохо. Как правило, что-то самое плохое с родными …
Одеваюсь как по тревоге и бегу, не разбирая дороги между казарм. Под фонарём, на штабных ступенях нервно курит всклокоченный Черемисин.
- А ты чего здесь?
- Вызвали. На опознание сейчас поедем. Птицын в танке на гранате подорвался. Стуча зубами выдаёт Черемисин.
- А боезапас?
- Не было там боезапаса, он по пьяни учебную машину угнал. Значит дома всё в порядке. Отлегло…
Из штаба выходит наш зампотех:
- Чего стоите, марш в машину!
Трясёмся в кузове 66-го по брусчатке немецких улиц, курим и дрожим от ужаса и холода.
- А почему мы?
- Ты ему свои сапоги давал?
Вот только они от него и остались. Остальное с брони лопатами отскребали…
- А ты?
- Односельчане мы.
Мрачное полуподвальное помещение госпитального морга, гранитные столы с канавками ёлочкой для стока крови, какая-то дымящаяся куча на полу у стены, яркая настольная лампа, протокол опознания, и «с моих слов записано верно» на каждой странице…
Чирвабад.
Просыпаюсь от того, что выспался, но в Армии так не бывает, поэтому открывать глаза не спешу. Спокойные голоса сослуживцев, запах еды и дневной свет сквозь веки, значит можно вставать. А почему не будят?
- Зампотех велел, вас с Черемисиным не будить.
Отвечает на мой вопросительный взгляд Юрик - наш «Левша», умелец на все руки, родом из Тамбова, единственный человек в батальоне, которому зампотех доверял любые работы с техникой.
- И не кормить, ехидничает Чили.
Но появляется Озов, наш великий повар, последний из могикан, аварец, которых, с его слов, на Кавказе осталось всего 200 человек, и запах жареной с луком и тушёнкой картошки усилился, оживляя и сводя с ума каждого, даже если он только что поел.
- И чай, только извини, Вова…
- Знаю, знаю! Перебиваю я Озова, в Германии нет жира горного яка, поэтому ты положил в чай мою пайку масла.
Когда Озов первый раз приготовил нам этот чай - крепкий, душистый, сладкий, с щепоткой соли и плавающим в нём толстым слоем тушёночного жира (или масла), он не понравился никому, а я распробовал. Ничто так не возвращает солдата к жизни, как вкусная еда в компании сослуживцев.
Юрик ставит у моей кровати новенькие (даже ушки ещё бечёвкой связаны) кирзовые сапоги.
- Зампотех передал.
Мы с тобой сегодня на весь день в автопарк, туда ночью четыре Шилки пришли, я подгоню нашу ПАРМу с компрессором и перекрашу их, а тебя он просил бортовые радиостанции проверить и перестроить на наши частоты.
Всё-таки зампотех - человек! За глаза его так и звали – Мэнш. Его уважали даже те, кому он делал «просечки» в талоне предупреждений водительского удостоверения с помощью молотка и керна, прямо на броне. Это когда перед нашей первой переправой через реку, он вместе со всеми водителями бронетранспортёров прополз под ними и указал на открытые лючки в днищах. Каждый незакрытый лючёк – одна просечка…
Вернувшись в реальность, я с набитым ртом спросил Юрика:
- А зачем эти Шилки перекрашивать?
- Песочный цвет в Европе не смотрится…
При упоминании о Шилках оживился Мамедов. Первые полгода службы о нём было известно только то, что он из «Чирвабада» (Кировабада), рост метр пятьдесят, по-русски почти не говорит, но всё понимает.
- Если там патроны остались, меня зовите.
- Нафига они тебе, Чирвабад?
- Дома по самолётам стрелять буду! Ответил Мамедов, широко улыбаясь и сверкая золотыми фиксами…
Начался ещё один чудесный день нашей службы в Группе Советских Войск в Германии.