Редакция «Подводника Заполярья» располагалась на первом этаже здания Дикой дивизии. Так ее звали в базе – за количество залетов. Только редакция была не с той стороны, где плац и вход в штаб и казармы экипажей, а с обратной.
Хотя с обратной – это как посмотреть. Из окон штаба был виден только плац и казармы других дивизий на следующих сопках. Зато с крыльца «Подводника Захолустья» (ну, что тут поделаешь, во всех гарнизонах Советского Союза местные многотиражки звались именно так, менялось только первое существительное - «подводник», «надводник», «крылья», в крайнем случае – «защитник» или даже «воин») открывался замечательный вид на Большую Лопатку со стоящими у пирсов лодками и на Андреевку – на той стороне залива.
Наверное, именно поэтому Анатолий Деревяненко предпочитал больше времени проводить в редакции, чем в собственном экипаже. В общем, его можно было понять: на родной лодке он был всего лишь доктором. И капитаном медслужбы. Зато в редакции…
В редакции он был поэтом. А поэт в России, как всем давно хорошо известно, больше, чем поэт. Именно об этом поздним вечером рассуждали за чашкой шила Толя Деревяненко и его тезка, ответственный секретарь «Подводника Заполярья» старший лейтенант Толя Лобановский.
- Я поэт и публицист, - оповестил приятеля Деревяненко.
Лобановский поперхнулся:
- Ну, поэт ты, прямо скажем, хреновый. Но – какой уж есть. А публицист-то почему?
- Как почему? Я же публикуюсь…
Какая-никакая логика в заявлении поэта-медика была. Странная – но была.
Он вообще был странный. Кому-то из офицеров нравилось во время дружеских посиделок показывать фотографию любимой жены. Кому-то – детей. Толик Деревяненко любил показывать шарж на него самого, нарисованный еще во время учебы в Военно-Медицинской Академии имени Кирова. Он считал, что шарж – дружеский. Остальные, правда, сомневались: на изрядно помявшемся листке бумаги был нарисован пенек, из которого тянулся к свету один-единственный листок.
- Смешно ведь, правда? – приставал он ко всем.
- Еще как, - отвечали сослуживцы, которым он изрядно надоел. Но обижать Толю никто не хотел: был он хоть и странным, но не вредным. Да и медицинский спирт играл свою роль: иногда хотелось полакомиться им после надоевшего шила. Хотя нет. Шило надоесть не может. Так что меркантильные причины можно убрать. Но все равно: медицинский – он сладенький.
Да, еще одна маленькая деталь. В те времена уйти с флота было совсем непросто. А потому желающие снять погоны изгалялись, кто во что горазд.
…Воскресный день никаких неприятностей не предвещал. Все неприятности уже случились: вместо того, чтобы получить давно заработанный выходной, старшему лейтенанту Лобановскому пришлось подменять заболевшего коллегу. Но никаких мероприятий в гарнизоне не намечалось, поэтому дежурный по политотделу флотилии был намерен почитать книгу и подремать всласть.
Увы. Не сложилось. К обеду в штаб нелегкая принесла члена Военного Совета. Что уж он собирался делать в своем кабинете в воскресенье, Лобановсий даже не догадывался, а объяснить ему свой приезд контр-адмирал не удосужился. Просто кивнул в ответ на доклад и сообщил, что будет у себя.
- Ясен пень. Было бы странно, если бы Вы были у меня, - смело ответил старший лейтенант. Про себя, естественно.
А еще через час в кабинете дежурного по политотделу раздался телефонный звонок.
- Зайди, - коротко бросил адмирал.
В приемной ЧВСа сидел Деревяненко. Лобановский на ходу пожал ему руку.
- Видел? – мотнул головой в сторону приемной начальник политотдела флотилии.
- Видел, товарищ адмирал, - подтвердил дежурный. Он не стал рассказывать адмиралу, что видит капитана медслужбы почти ежедневно.
- Попросил немедленно принять его. Сказал, что вопрос очень важный, - задумчиво произнес ЧВС. – Политический, говорит. Ладно, послушаем. Зови.
Деревяненко вошел в кабинет, представился.
- Давайте сразу к делу, - не стал тянуть резину адмирал. – Говорите.
- Видите ли, - слегка замешкавшись начал капитан медицинской службы, поэт и публицист. – Я хотел бы, чтобы Вы, товарищ контр-адмирал, как член Военного Совета флотилии и начальник политотдела ознакомились с моей докторской диссертацией по философии и стали моим официальным рецензентом.
Товарищ контр-адмирал был опытным политработником, к тому же совсем не глупым. Да-да, такое тоже случалось в советском военно-морском флоте, хоть, к сожалению, и не слишком часто.
- А Вы кандидат философских наук? – с неподдельным интересом уточнил он у военного медика.
- Нет, - честно ответил тот. – Но мне степень доктора присвоят honoris causa.
- Это что, болезнь такая, типа гонореи? – не удержался от вопроса Лобановский.
- Нет, - успокоил эрудированный адмирал. - Это значит – за заслуги.
- Кстати, за какие именно? – обернулся он к Деревяненко.
- Я нашел ответ на главный вопрос фундаментальной философии как науки, - гордо произнес Толик. – Я вывел новое определение смысла жизни.
Похоже, беседа начала забавлять ЧВСа. Он сел в кресло и поинтересовался:
- И в чем же состоит, по Вашему мнению, смысл жизни? Если в двух словах?
Но Деревяненко не повелся на адмиральское дружелюбие:
- Я бы хотел, что Вы прочли все сами.
- Ну, давайте, - вздохнул контр-адмирал.
Анатолий достал из портфеля роскошно переплетенный в ледерин том.
- У нас делал, - автоматически отметил про себя его тезка. – Вот почему переплетчики вчера опять пьяные были.
Тут он был абсолютно прав. В те времена и в том месте переплести диссертацию можно было только в «Подводнике Заполярья». Ну, а с универсальной флотской валютой у медика, конечно, никаких проблем не было.
На темно-зеленой обложке золотыми буквами было вытеснено «Анатолий Деревяненко. Диссертация на соискание степени доктора философских наук. Город Мурманск-150».
- Хм, - кашлянул ЧВС. Вообще-то название нашего города всуе упоминать не годилось. Но тут уж было не до мелочей.
На титульных страницах все было как обычно. Адмирал быстро перелистал их. Открыл основной текст. И замер.
Лобановский тихонько заглянул через его плечо. На листе было написано следующее:
«Новое определение смысла жизни.
Жить – это значит все время быть коммунистом».
И – все. Больше – ни слова.
- Ну как, - безмятежно поинтересовался Деревяненко. - Будете моим рецензентом?
- Обязательно буду, - медленно произнес адмирал. И повторил:
- Буду. Обязательно.
После того, как медик вышел, ЧВС достал из сейфа бутылку коньяка, налил в две рюмки и восхищенно покрутил головой:
- Всякое видел. Но этот либо гениально издевается над нами – попробуй только сказать, что он в чем-то не прав. Либо гениально от службы косит. В любом случае – крут.
Видимо, адмирал не стал медлить с рецензией. Пару месяцев Деревяненко в гарнизоне не видели. Наверное, диссертацию защищал.
А потом снова появился. С экипажа его списали, торчал в штабе и в редакции. Ждал приказа. Но, как обычно, бумаги шли долго.
И тут Толик снова отметился.
…Экипаж, в котором он раньше служил, уходил в море. Слова все сказаны. Швартовы отданы. Буксиры дали ход – и между пирсом и бортом стала расширяться полоска воды. В этот момент раздался крик:
- Стой! Стой! Пакет из штаба дивизии!
На пирсе и на рубке – немая сцена. Все знают, как относятся моряки к приметам – да еще и в момент выхода…
Но делать нечего. Притормозили буксиры. Передали пакет командиру. Тот его вскрыл. Рев капитана первого ранга был слышен в каждом уголке базы.
Если коротко перевести то, что летело с мостика, на литературный русский, получится следующее:
- Деревяненко, сука, молись, чтобы тебя уволили до моего возвращения. Лично пристрелю…
А потом над сопками эхо долго повторяло завершающий диагноз, поставленный Толику бывшим командиром:
-…ас…ас…ас…
В пакете был лист бумаги, на котором было начертано:
«Даю добро на выход. Капитан медицинской службы Деревяненко».
Перепуганный молодой матросик на допросе с пристрастием, учиненном ему в дивизии, признался, что пакет ему у штаба передал какой-то офицер и потребовал срочно передать командиру уходящей лодки. На очной ставке морячок уверенно опознал не слишком трезвого Деревяненко.
На этот раз даже рецензии ЧВСа не понадобилась: и командир дивизии, и командующий флотилией знали, что капраз свое слово держит твердо. Поскольку командир он был правильный. Так что уже на следующий день - от греха -Толик в сопровождении начпо дивизии убыл в Мурманск.
Больше его в гарнизоне никто и никогда не видел. Хотя старший лейтенант Лобановский и утверждал иногда, что читал где-то, кажется, в «Знаменосце», стихи о море, подписанные фамилией Деревяненко. Судя по тому, что стихи были все так же плохи, Толик перестал быть военным медиком. Но остался поэтом. И публицистом. И даже где-то – философом.