Это отец Гришки, моего двоюродного брата. Оттого местами смешно звучит имя-отчество брата - Григорий Григорьевич. Да, и фамилию можете угадать сами. Правильно, Григорьев.
Помню, как на присяге в армии строй засмеялся, когда вызвали "Григорий Григорьевич Григорьев"! Вот так.

Дядя Гриша был центральным героем в главе «Пердунок», потом в «Следы зверя». Каким он представлялся человеком? Сказать, что он был любителем выпить – это не сказать практически ничего. Он пил всё. Меры не знал ни в чем. Самогон не должен заканчиваться никогда. И все это на фоне тяжёлого деревенского труда в границах своего домашнего хозяйства и, в основное время - во благо Родины на местной ферме. А Родина требует всегда и немало. Основная задача Родины – загрузить своего жителя так, чтобы у того не оставалось времени ни на что, кроме мыслей о самой Родине. Работа от зари до зари, деньги, выплаченные взамен отданного здоровья, откладывались на лучшие времена, так как тратить их было некогда, а лучшие времена наступали неожиданно. И также неожиданно исчезали под очередным кризисом с обесцениванием заныканных под матрасом денег. Потому тратилось все сразу. Повезло, если удалось что-то скопить и отдать детям на свадьбу, например. Или купить теленочка с поросенком, которых потом нужно вырастить и продать по частям.
Но лучшим вложением считалось – вложение в спиртное. Водка была у всех и всегда. Каждая бабушка в деревне имела тайный схрон с заветными бутылками. Любой дом в деревне должен иметь такой стратегический запас. За стакан водки и кусок хлеба с салом вам порубят дрова, за два стакана – дрова будут аккуратно сложены под навес. Местные мужики приблизительно понимали расценки и от работы никогда не отказывались. За бутылку можно было нанять деда с конем, который придет на твой огород и весь его перепашет. О, если у тебя был конь! Это совсем другой разговор! Это даже круче, чем иметь баян! Более того, это круче даже твоего умения играть на нем! Конь – это член семьи, это друг и раб, это бог и царь. Дом зажиточного крестьянина можно узнать сразу - возле него всегда стоит телега (или «колеса»), а за домом пасется Он. Кони бывают разные как по цвету, так и по характеру. Особенно важно последнее.
Доброе и рассудительное животное никогда не будет перечить хозяину. Терпеливо снося побои, всегда довезет тебя до нужного места. За ведро воды и пучок сена. Терпение – это именно то, что отличает этих благородных животных от людей, ими владеющими.
Строптивое и своенравное животное может укусить или лягнуть. Такой конь сбрасывает наездника при малейшем для себя дискомфорте. Такое животное может «понести». Это когда вы все сидите на «колесах», спокойно трясетесь по пыльно грунтовке в сторону дома. Маршрут знакомый до кустика, до каждого камня на обочине. Вы сидите, опершись спинами друг о друга, осматривая поля до горизонта и пытаетесь в облаках рассмотреть знакомые очертания сказочных существ. Как вдруг телегу начинает неистово трясти и топот копыт, о твердый как асфальт грунт дороги увеличивается в темпе.
- Понесла кобыла! – злобно сквозь зубы зарычит дядя Гриша. – Я тебя щас дам! Дети дяржыцесь там!
И мы сильнее упираемся спинами друг в друга, а ногами в борта, локти в замок и стараемся рассмотреть, что там происходит. Кобыла ускоряет бег. Дядя Гриша стоит на колене, а вторая нога упирается в передний борт, вожжи натянуты, как струны, голова животного то запрокидывалась назад, то резко уходила в сторону. Пена летела хлопьями, а хвост бешено бился о передний борт, о дядьку и по разгоряченным бокам коня.
- Тпр-ру, скотина! Стой! – лицо дяди Гриши было страшно-красным, вены вылезли и вздулись молниями на шее, лбу и опутали все предплечья. – Эх, тпру! Стой, кому говорят! Блядь!
Телега подпрыгивала на ухабах, норовя перевернуться. Мы уже отпустили друг друга и вцепились в доски, благо дно телеги сбивалось так, чтобы между досками было расстояние для стока воды и вентиляции слоя сена. Лишь бы не перевернуться! Я смотрел на лицо Гришки, который начал смеяться в какой-то момент. И мне немного полегчало…
Иногда нам больно прилетало концом пуги, периодически меняя положение ног, дядька задевал кого-то из нас, но мы терпели и ждали.
- Дзяржыцесь, малыя! Зараз станем!
И правда, спустя пару минут бег замедлился, и мы съехали в поле. Дядька спрыгнул с колес на землю, обмотал вожжи вокруг дерева и достал «Приму», улыбаясь во весь рот, сверкая золотыми зубами, вперемешку с промежутками в них.
- Ну, что, малышня, абасцались? – и как-то весело заржал, видя наши перекошенные от ужаса физиономии.
- Сидите тут. Схажу за вадой, - и выдохнув облако дыма, подошел к морде кобылы. – А ты – дурыла! – и потрепал ее по ноздрям, вытащил из пасти удила, закинув на загривок все ремни.
Лошадь, как ни в чем не бывало, наклонилась к траве и оторвав приличный кусок, безмятежно погрузилась в процесс жевания. А мы валялись, раскинув руки. Над нами было небо, через нас прыгали кузнечики, шумел ветер и где-то высоко пел жаворонок. Так долго можно было лежать, слушая ветер в листве над нами, как фыркает и тяжело дышит лошадь, лупя себя хвостом, отгоняя мух, слепней и комаров.
- А чего она так? – спросил я у брата.
- Бывае… - просто ответил Гришка. – Можа волка пачула… Хаця… Яна дурная трохи. Бацьку спросим.
- Воооот! – дядька поднес ведро воды к морде кобылы. – Давай, пей!
Мы с удовольствием смотрели как жадно лошадь хватала воду, периодически вздрагивая всем телом, как будто электрический ток проходил по ее бокам. Дядька, зажав сигарету уголком рта, продолжал улыбаться, глядя на нас.
- Гэта яна волка пачула. Бывае… - он выплюнул догоревший до губ бычок и вдавил его в землю. – А яшчэ яна дурная трохи.
После этих слов, он замахнулся на животное. Голова лошади отшатнулась вверх, низвергая потоки воды. Я удивился, насколько точно совпали слова отца и сына.
- Я ж говорил! – вставил Гришка.
- Хопить с цябе! – и уже к нам: - Пить будете?
Я подумал, что дядька шутит и даже скривился.
- Кони еще почище людей будуць! – изрек дядя и приложился к краю ведра, обильно заливая грудь водой. И потом дополнил: - Запомни на всю жизнь. Эх, гарадски!
Я напился из ведра, Гришка тоже и дядька остаток вылил себе на голову, фыркая и отдуваясь.
- Пайду вярну ведро да калодца и поедем. Не баитесь? – он продолжал по-доброму смеяться над нами и, особенно, надо мной, городским. Я всегда был для него диковинным существом. Постоянно читал книжки какие-то, учился и получал хорошие оценки, старался не принимать участия в большинстве ночных вылазок с пацанами и неохотно принимал участие во всех видах деревенских работ. Часто ко мне прилетала критика за то, например, что медленнее всех собираю картошку, мол, вон твоя сестренка на четыре года младше, а уже ведро тащит к месту общего сбора урожая, а ты, городской, только дно закрыл и уже порвал резиновые перчатки, а вот сестра твоя…. Я обижался, конечно, но ненадолго. Да и по-доброму все было. Без злости. Разница культур и образа жизни. То, что сестренку буквально в это борозде и родили пять лет назад – никак меня не оправдывало. И я, понимая все это, из всех сил старался работать наравне со всеми, учился на ходу и закреплял практикой.
Именно дядя Гриша научил меня рубить дрова.
- Вот так держишь одной рукой… - он держал вертикально стоящее полено левой рукой до тех пор, пока оно не переставало пытаться упасть. – Прицеливаешься… - он хватался двумя руками за топорище, наводил аккуратно посередине круглого сечения и резко взмахнув топором с силой опускал на полено.
С приятным треском полено разлеталось на две половинки. Но бывало и так, что лезвие топора застревало в верхней части и почти сразу, без раздумий делался второй подход. И тогда над головой дяди взлетало уже само полено, насаженное на топор, чтобы с глухим стуком обрушиться обухом вниз на колоду и расколоться пополам. Если половинки были слишком большие, то они тоже разделялись. Тут уже имело место особое умение. Левая рука, придерживающая половинку полена в равновесии, убиралась от места удара топором за тысячную долю секунды, так как самостоятельно такие куски полена стоять уже не могли. Рука – РАЗ! – в сторону и лезвие – ДВА! – в дерево. Опять треск и вот уже готовые для укладки в сарай дрова.
В один из дней, я наблюдал, как ловко обращается с топором дядька и относил вместе с Гришкой дрова в дровник. Гора березовых поленьев была выше забора. Вчера привезли из леса и все надо было порубить до дождей.
- Рраз! – непроизвольно произносил во время удара дядя.
Мы ждали, пока куча свежих дров вырастет и разбирали ее. Сарай был в самом конце двора, и мы с Гришкой вдвоем постепенно закрывали одну из стен, аккуратно складывая дрова в ряд. Иногда приходилось под передний край подкладывать полено поперек ряда, чтобы штабель на накренился на нас. Передвигались молча, потому что устали и эта жаре еще... А дядька рубил и рубил, рубил и рубил, как часы. «Раз!» Стук. Треск. А в тени сарая так хорошо! Беззаботно ходят куры, периодически оставляя следы своей жизнедеятельности под нашими босыми ногами. Где-то в дальнем углу поросенок утробно урчит или резко вскрюкивает, стучась грязными боками в стенки загона. В грязи по уши, а довольный такой! Конечно, ему дрова таскать не надо!
Вдруг к привычным стукам, ударам и методичным «РАЗ!» добавилось резкое: «А! БЛЯ» и я, столкнувшись с Гришкой в сарае, встревоженно глянул на него. Тот скинул охапку дров под ноги, и мы выбежали на улицу.
Дядя Гриша стоял возле колоды с высоко поднятой рукой. Кровь лилась по предплечью и уже достигла резинки его спортивных штанов.
- По пальцу попал, - просто сказал он и отбросил топор, который до сих пор сжимал правой рукой. – Ищите палец, хлопцы.
- Папа! – Гришка чуть не плакал. – Что теперь делать?
- Зараз разберемся. Да нету там пальца, Юрка! Я пошутил.
Я отошел в сторону.
- Принесите мне самогонки со шкапа. Там на второй полке за хлебом. Полбутли было, только отхлебнул зрання. Осталось трохи.
Это была литровая банка, наполовину заполненная мутной жидкостью. Она! Прибежал к дядьке, передал ему. Тот резко выдохнул, сделал два больших глотка и вернул мне банку, скривившись. Потом поднял свежеразрубленное полено и понюхал его.
- Отвернитесь, хлопцы.
Мы послушались для вида, конечно, но я заметил, как дядя отошел к забору и, опустив раненую руку, обильно помочился на нее, спустив штаны до колен.
- Смотрите теперь, - дядя вернулся к колоде и сел на нее.
Большой палец был отрублен практически полностью. Я видел мясо и кость, ко каким-то чудом он держался. Дядя снова отпил из банки.
- Лучше мочи ничего нет! – изрек он. – Завтра уже заживет!
Потом встал и побрел в сторону дома, держа руку чуть выше головы, как будто он на уроке и просится к доске. В здоровой руке он нес банку с самогонкой, которую допил на крыльце дома.
- Я спать! – крикнул он нам.
Палец спустя время удивительным образом зажил. Как выразилась баба «як на сабаке».
Уже вечером он запряг коня и, стоя на телеге, погнал по своим делам. Бывало за полночь он загонял животное так, что было жалко смотреть. Довольно часто в алкогольном угаре происходили такие вещи.
- Конь ему отомстит! – часто говорила баба Лида. – Конь умная скотина. Отомстит… Не надо так с ними.

***
Неделю назад прилетела новость.

Дядя поехал, как всегда пьяный по одному ему известным делам. Лошадь пришла во двор одна. А его нашли потом без сознания и принесли домой. Возможно, первой его мыслью его было – моча! Не знаю, но врачей он не хотел видеть до жути. Кричал всем, что сам отойдет, все само образуется!
Врачей все-таки вызвали.

Вчера он умер в больнице. Вечная память. Он родился с моим отцом в один день, в один год и пережил его на восемь с половиной лет. До шестидесяти четырёх лет дядька тратил свое здоровье на тяжелый труд и алкоголь. Колоссальных размеров был запас здоровья.

Покойся с миром, крестный. У тебя прекрасные дети и внуки. И племянники тоже. Завтра мы проводим тебя в последний путь.